Их первый мужчина рассказы про первый раз александръ дунаенко книга книги александръ дунаенко

Где-то конец мая – начало июня. Мне четырнадцать лет. Я поливаю деревья, которые весной посадил за нашим бараком. Тополь, клен и карагач. В нашем поселке принято было в те далекие времена сажать деревья. И поэтому он был непривычно зеленым среди сухих казахстанских степей.

В трех больших бараках жили первые поселенцы Растсовхоза, как назывался поселок. Потом ссыльные немцы, молдаване, татары потихоньку отстраивались, переселялись в свои дома. И появлялись новые улицы, вдоль которых обязательно высаживались ряды кленов, тополей и карагачей – они хорошо приживались в нашей местности. Если, конечно, за ними ухаживать.

Я тоже сажал деревья. Еще три – это возле погреба и сарая.

И каждый вечер ведрами носил воду от колонки, поливал, представляя, какие красавцы у меня вырастут.

И вот вечер.

Я, как обычно, отнес под каждое дерево по два ведра воды и там же, возле погреба, под будущей сенью, остановился передохнуть. И не только. В этот момент услышал звонкий голос мамы:

– Саша!..

Далековато было. Я крикнул в ответ:

– Чего?..

– А что ты сейчас делаешь?!..

У меня от мамы секретов не было:

– Писяю!..

– А, смотри, кто к тебе приехал!..

Я направился к бараку.

У дома стояла Кира, моя бывшая одноклассница.

Когда-то она жила в нашем совхозе, и мы учились вместе в начальной школе. И мы дружили. Потом родители Киры переехали в город. И Кира стала писать мне письма. Которые меня радовали, я отвечал на них. На письмах Киры появлялись разные «городские» надписи: «Жду ответа, как соловей лета», «Лети с приветом, вернись с ответом», цветочки, сердечки.

Наш «почтовый роман» тянулся на протяжении нескольких лет. Чувства, которые я испытывал к симпатичной своей однокласснице, постепенно охладели. Я бессовестным образом, уже в пятом классе, влюбился в рыжую Нинку Варлашину. Продолжал от Киры получать письма с голубками и цветочками, отвечал на них, а сам бледнел и краснел, встречаясь в классе с серыми глазами Нинки. Любил я Нинку все четыре года, пока она после восьмого класса не ушла в кооперативный техникум. В своих чувствах к ней я так и не признался. Да, и зачем? На тот момент этих моих чувств мне вполне хватало.

И вот я заканчиваю восьмой класс. Впереди первые экзамены. Вечер. Поливаю деревья. И – ко мне в гости приезжает Кира.

Мы переговаривались в письмах по поводу возможной нашей встречи. Но переговоры эти не шли дальше всяких рукописных мечтаний. За несколько лет переписки эти мечты вообще перешли в разряд чего-то несбыточного и тут: – Саша, а посмотри, кто к нам приехал!..

Ну, некоторую неловкость я, конечно, испытал. Нужно было сделать вид, что я ничего такого на весь двор не кричал, ну, я его и сделал.

Как улыбалась мне Кира! Как сияли у нее глаза!.. Легкое ситцевое платье с коленками настоящей уже девушки.

Чувства же внутри меня были непонятные.

Я уже любил Нинку Варлашину. И то, что я всегда был однолюбом – это у меня уже наблюдалось прямо с детства. До третьего класса любил Наташку Ильичеву, потом Киру, потом – Нинку. И никогда – чтобы сразу двоих, или троих.

И – вот приехала Кира, а у меня и радость, и чувство вины, неловкости.

Кира осталась у нас ночевать.

А на другое утро мы купаться с ней поехали на речку. Кира сказала, что очень хочет на речку, потому что жара, и она захватила купальник.

Поехали на велосипеде.

Я вез Киру на рамке. Вдыхал запах ее волос и слегка волновался. В пойме нашего Илека по узкой тропинке мы шли пешком. Лето только начиналось. Одуряющий аромат цветущих волчьих ягод, курошатника, бесчисленных полевых цветов. Зной. Мелкие капельки пота на лбу и верхней губе Киры.

У реки она быстро сбросила платье и кинулась в воду.

Купались. Разговаривали ни о чем. В своем восьмом классе я уже понимал, что у Киры ко мне что-то серьезное. Такое, как у меня к Нинке. Или еще сильнее. Такое, которое требует к себе осторожного, уважительного отношения. Где словом, движением можно навредить, поранить.

И я ничего такого и не говорил. Купались. Загорали. Кира захватила с собой полотенце, расстелила его на песке, лежала на нем. Ни о чем разговаривали. Про школу, про погоду. Есть ли у меня девочка? – Нет говорил я. Потому что это было правдой. Как я мог сказать, что у меня есть Нинка, если она об этом даже не знала?

Я не спрашивал Киру, есть ли у нее мальчик.

Я к тому времени уже довольно подробно представлял, что может происходить между мальчишками и девчонками. Ну – как у взрослых. И вот со мной, передо мной была девушка Кира в мокром тонком, облепившем стройную фигурку, купальнике. И внутренний голос подсказывал мне, что, наверное, может у нас с ней что-то произойти… Ну, как у взрослых… Что Кира, которая помнила обо мне много лет, писала письма и, наконец, приехала, может позволить мне, простить любую глупость…

Но… у меня были впереди экзамены… Мама мне давала пить сладкий чай, чтобы лучше работали мозги. А еще я читал в медицинских брошюрках, что близость с женщиной на какое-то время обессиливает мозги.

Вот сейчас пристану к Кире, совершу близость, а потом и не сдам экзамена.

Зря пил сладкий чай.

А я в школе отличником был…

Ну, нет, конечно, дело тут было не только в экзаменах… Когда у девушки к тебе так серьезно – нельзя… нехорошо… Это будет обман… предательство…

Но бес, который постоянно сидит в нас и никогда не дремлет, стал подсказывать мне, что есть ведь и варианты.

И не обязательно – близость.

Девчонок у меня никогда, чтобы до них дотронуться, не было. И я подумал, что просто дотронуться до Киры можно. Ну – совершенно без всяких претензий. Например, как моя мама, фельдшер, делает в своем медпункте массаж.

Лежит человек на кушетке, а ему пальцами нужно кожу на голой спине то бугорками, то складочками делать.

Кира лежала на своем полотенце, как раз, как мамин пациент – на груди, положив голову на ладони впереди себя.

И – да, конечно, можно ей делать массаж. – А ты умеешь?

И я начал ей гладить, трогать спину. И Кира сказала, что ей это приятно. Было жарко. У нее опять выступили капельки пота на лбу и на верхней губе.

Я гладил девушке спину и… трудно передать, что со мной происходило… Сердце – то начинало часто-часто биться, то вдруг замедляло свои толчки, как будто хотело остановиться совсем.

Лифчик мешал делать полноценный мой массаж: – Я расстегну? – можно? – Да, конечно, отвечает мне Кира. И я вижу впервые в жизни голую – от головы и до трусиков спину девушки… И – продолжаю гладить, гладить… – Перевернись, пожалуйста, Кира, – говорю я каким-то чужим голосом, – и она послушно переворачивается, прикрываясь, придерживая на груди расстегнутый лифчик… Но ведь он мне… уже… нам… мешает делать «массаж»… и я осторожно за лямочки стягиваю, убираю его в сторону. На маленьких грудках Киры остаются еще ладошки, но я их тоже сдвигаю, отвожу в сторону, и она закрывает глаза…

– Александр Иванович!.. Все! Все! Все! Достаточно!!!… Дальше уже все понятно!.. – Валентина Дмитриевна Смирнова, председатель нашего литературного объединения, прервала мое чтение на самом интересном месте. – Ну, нельзя же так, Александр Иванович! Опять вы ПРО ЭТО!..

И была за меня искренне огорчена Валентина Дмитриевна.

А с ней и многие члены нашего разнообразного творческого содружества.

И я еще услышал, что «сексуально озабочен», «эротоман». Кто-то по-доброму пошутил – «сексуальный маньяк». Были высказывания, что на мои рассказы обязательно нужно ставить значок +18, потому что – «а, если это все прочитают дети?..».

Поэтесса Светлана Белогорцева сидела за столом как раз напротив меня и смотрела с добрым участием, как смотрит психиатр на безнадежного больного: – Ничего, Александр Иванович, это у вас скоро пройдет, – сказала она, философски намекая на то, что мне уже за шестьдесят и писать на эротические темы мне уже недолго осталось.

А сатирик Москвин весело и ядовито предложил открыть у нас в объединении отдел эротики и посадить меня там начальником.