Как правильно пишется омар хайям

Hakim Omar Khayyam عمر خیّام
Statue of Omar Khayyam by Abolhassan Sadighi
Born	18 May[1] 1048[2] Nishapur, Khorasan, Seljuk Empire
Died	4 December[1] 1131 (aged 83)[2] Nishapur, Khorasan, Seljuk Empire
Academic background
Influences	Avicenna, al-Khwārizmī, Euclid, Apollonius of Perge
Academic work
Main interests	Mathematics (medieval Islamic), astronomy, Persian philosophy, Persian poetry
Influenced	Tusi, Al-Khazini, Nizami Aruzi of Samarcand, Hafez, Sadegh Hedayat, André Gide, John Wallis, Saccheri, Edward FitzGerald, Maurice Bouchor, Henri Cazalis, Jean Chapelain, Amin Maalouf

Ghiyāth al-Dīn Abū al-Fatḥ ʿUmar ibn Ibrāhīm Nīsābūrī^[3][4] (18 May 1048 – 4 December 1131), commonly known as Omar Khayyam (Persian: عمر خیّام),^[a] was a polymath, known for his contributions to mathematics, astronomy, philosophy, and Persian poetry.^[5] He was born in Nishapur, the initial capital of the Seljuk Empire. As a scholar, he was contemporary with the rule of the Seljuk dynasty around the time of the First Crusade.

As a mathematician, he is most notable for his work on the classification and solution of cubic equations, where he provided geometric solutions by the intersection of conics.^[6] Khayyam also contributed to the understanding of the parallel axiom.^[7]: 284 As an astronomer, he calculated the duration of the solar year with remarkable precision and accuracy, and designed the Jalali calendar, a solar calendar with a very precise 33-year intercalation cycle^{[8][9]: 659} that provided the basis for the Persian calendar that is still in use after nearly a millennium.

There is a tradition of attributing poetry to Omar Khayyam, written in the form of quatrains (rubāʿiyāt رباعیات). This poetry became widely known to the English-reading world in a translation by Edward FitzGerald (Rubaiyat of Omar Khayyam, 1859), which enjoyed great success in the Orientalism of the fin de siècle.

Life[edit]

Omar Khayyam was born, of Khorasani Persian ancestry, in Nishapur in 1048.^{[10][11][12][13][14]} In medieval Persian texts he is usually simply called Omar Khayyam.^[15] Although open to doubt, it has often been assumed that his forebears followed the trade of tent-making, since Khayyam means tent-maker in Arabic.^[16]: 30 The historian Bayhaqi, who was personally acquainted with Omar, provides the full details of his horoscope: «he was Gemini, the sun and Mercury being in the ascendant[…]».^[17]: 471 This was used by modern scholars to establish his date of birth as 18 May 1048.^[9]: 658

Khayyam’s boyhood was spent in Nishapur,^[9]: 659 a leading metropolis under the Great Seljuq Empire,^{[18]: 15 [19]} and it had been a major center of the Zoroastrian religion.^[10]: 68 His full name, as it appears in the Arabic sources, was Abu’l Fath Omar ibn Ibrahim al-Khayyam.^[20] His gifts were recognized by his early tutors who sent him to study under Imam Muwaffaq Nishaburi, the greatest teacher of the Khorasan region who tutored the children of the highest nobility. Omar made a great friendship with him through the years.^[10]: 20 Khayyam was also taught by the Zoroastrian mathematician, Abu Hassan Bahmanyar bin Marzban.^[21] After studying science, philosophy, mathematics and astronomy at Nishapur, about the year 1068 he traveled to the province of Bukhara, where he frequented the renowned library of the Ark. In about 1070 he moved to Samarkand, where he started to compose his famous treatise on algebra under the patronage of Abu Tahir Abd al-Rahman ibn ʿAlaq, the governor and chief judge of the city.^[22] Omar Khayyam was kindly received by the Karakhanid ruler Shams al-Mulk Nasr, who according to Bayhaqi, would «show him the greatest honour, so much so that he would seat [Omar] beside him on his throne».^{[16]: 34 [10]: 47}

In 1073–4 peace was concluded with Sultan Malik-Shah I who had made incursions into Karakhanid dominions. Khayyam entered the service of Malik-Shah in 1074–5 when he was invited by the Grand Vizier Nizam al-Mulk to meet Malik-Shah in the city of Marv. Khayyam was subsequently commissioned to set up an observatory in Isfahan and lead a group of scientists in carrying out precise astronomical observations aimed at the revision of the Persian calendar. The undertaking began probably in 1076 and ended in 1079^[10]: 28 when Omar Khayyam and his colleagues concluded their measurements of the length of the year, reporting it as 365.24219858156 days.^[23] Given that the length of the year is changing in the sixth decimal place over a person’s lifetime, this is outstandingly accurate. For comparison the length of the year at the end of the 19th century was 365.242196 days, while today it is 365.242190 days.

After the death of Malik-Shah and his vizier (murdered, it is thought, by the Ismaili order of Assassins), Omar fell from favor at court, and as a result, he soon set out on his pilgrimage to Mecca. A possible ulterior motive for his pilgrimage reported by Al-Qifti, was a public demonstration of his faith with a view to allaying suspicions of skepticism and confuting the allegations of unorthodoxy (including possible sympathy or adherence to Zoroastrianism) levelled at him by a hostile clergy.^{[24][10]: 29} He was then invited by the new Sultan Sanjar to Marv, possibly to work as a court astrologer.^[1] He was later allowed to return to Nishapur owing to his declining health. Upon his return, he seems to have lived the life of a recluse.^[25]: 99

Omar Khayyam died at the age of 83 in his hometown of Nishapur on 4 December 1131, and he is buried in what is now the Mausoleum of Omar Khayyam. One of his disciples Nizami Aruzi relates the story that sometime during 1112–3 Khayyam was in Balkh in the company of Al-Isfizari (one of the scientists who had collaborated with him on the Jalali calendar) when he made a prophecy that «my tomb shall be in a spot where the north wind may scatter roses over it».^{[16]: 36 [19]} Four years after his death, Aruzi located his tomb in a cemetery in a then large and well-known quarter of Nishapur on the road to Marv. As it had been foreseen by Khayyam, Aruzi found the tomb situated at the foot of a garden-wall over which pear trees and peach trees had thrust their heads and dropped their flowers so that his tombstone was hidden beneath them.^[16]

Mathematics[edit]

Khayyam was famous during his life as a mathematician. His surviving mathematical works include: A commentary on the difficulties concerning the postulates of Euclid’s Elements (Risāla fī šarḥ mā aškala min muṣādarāt kitāb Uqlīdis, completed in December 1077),^{[citation needed]} On the division of a quadrant of a circle (Risālah fī qismah rub‘ al-dā’irah, undated but completed prior to the treatise on algebra),^{[citation needed]} and On proofs for problems concerning Algebra (Maqāla fi l-jabr wa l-muqābala, most likely completed in 1079^[7]: 281). He furthermore wrote a treatise on the binomial theorem and extracting the n^th root of natural numbers, which has been lost.^[10]: 197

Theory of parallels[edit]

A part of Khayyam’s commentary on Euclid’s Elements deals with the parallel axiom.^[7]: 282 The treatise of Khayyam can be considered the first treatment of the axiom not based on petitio principii, but on a more intuitive postulate. Khayyam refutes the previous attempts by other mathematicians to prove the proposition, mainly on grounds that each of them had postulated something that was by no means easier to admit than the Fifth Postulate itself.^{[citation needed]} Drawing upon Aristotle’s views, he rejects the usage of movement in geometry and therefore dismisses the different attempt by Al-Haytham.^[26][27] Unsatisfied with the failure of mathematicians to prove Euclid’s statement from his other postulates, Omar tried to connect the axiom with the Fourth Postulate, which states that all right angles are equal to one another.^[7]: 282

Khayyam was the first to consider the three distinct cases of acute, obtuse, and right angle for the summit angles of a Khayyam-Saccheri quadrilateral.^[7]: 283 After proving a number of theorems about them, he showed that Postulate V follows from the right angle hypothesis, and refuted the obtuse and acute cases as self-contradictory.^{[citation needed]} His elaborate attempt to prove the parallel postulate was significant for the further development of geometry, as it clearly shows the possibility of non-Euclidean geometries. The hypotheses of acute, obtuse, and right angles are now known to lead respectively to the non-Euclidean hyperbolic geometry of Gauss-Bolyai-Lobachevsky, to that of Riemannian geometry, and to Euclidean geometry.^[28]

Tusi’s commentaries on Khayyam’s treatment of parallels made its way to Europe. John Wallis, professor of geometry at Oxford, translated Tusi’s commentary into Latin. Jesuit geometer Girolamo Saccheri, whose work (euclides ab omni naevo vindicatus, 1733) is generally considered the first step in the eventual development of non-Euclidean geometry, was familiar with the work of Wallis. The American historian of mathematics David Eugene Smith mentions that Saccheri «used the same lemma as the one of Tusi, even lettering the figure in precisely the same way and using the lemma for the same purpose». He further says that «Tusi distinctly states that it is due to Omar Khayyam, and from the text, it seems clear that the latter was his inspirer.»^{[25]: 104 [29][10]: 195}

The real number concept[edit]

This treatise on Euclid contains another contribution dealing with the theory of proportions and with the compounding of ratios. Khayyam discusses the relationship between the concept of ratio and the concept of number and explicitly raises various theoretical difficulties. In particular, he contributes to the theoretical study of the concept of irrational number.^{[citation needed]} Displeased with Euclid’s definition of equal ratios, he redefined the concept of a number by the use of a continuous fraction as the means of expressing a ratio. Rosenfeld and Youschkevitch (1973) argue that «by placing irrational quantities and numbers on the same operational scale, [Khayyam] began a true revolution in the doctrine of number.» Likewise, it was noted by D. J. Struik that Omar was «on the road to that extension of the number concept which leads to the notion of the real number.»^[7]: 284

Geometric algebra[edit]

Rashed and Vahabzadeh (2000) have argued that because of his thoroughgoing geometrical approach to algebraic equations, Khayyam can be considered the precursor of Descartes in the invention of analytic geometry.^[30]: 248 In The Treatise on the Division of a Quadrant of a Circle Khayyam applied algebra to geometry. In this work, he devoted himself mainly to investigating whether it is possible to divide a circular quadrant into two parts such that the line segments projected from the dividing point to the perpendicular diameters of the circle form a specific ratio. His solution, in turn, employed several curve constructions that led to equations containing cubic and quadratic terms.^[30]: 248

The solution of cubic equations[edit]

Khayyam seems to have been the first to conceive a general theory of cubic equations^[31] and the first to geometrically solve every type of cubic equation, so far as positive roots are concerned.^[32] The treatise on algebra contains his work on cubic equations.^[33] It is divided into three parts: (i) equations which can be solved with compass and straight edge, (ii) equations which can be solved by means of conic sections, and (iii) equations which involve the inverse of the unknown.^[34]

Khayyam produced an exhaustive list of all possible equations involving lines, squares, and cubes.^[35]: 43 He considered three binomial equations, nine trinomial equations, and seven tetranomial equations.^[7]: 281 For the first and second degree polynomials, he provided numerical solutions by geometric construction. He concluded that there are fourteen different types of cubics that cannot be reduced to an equation of a lesser degree.^{[citation needed]} For these he could not accomplish the construction of his unknown segment with compass and straight edge. He proceeded to present geometric solutions to all types of cubic equations using the properties of conic sections.^{[36]: 157 [7]: 281} The prerequisite lemmas for Khayyam’s geometrical proof include Euclid VI, Prop 13, and Apollonius II, Prop 12.^[36]: 155 The positive root of a cubic equation was determined as the abscissa of a point of intersection of two conics, for instance, the intersection of two parabolas, or the intersection of a parabola and a circle, etc.^[37]: 141 However, he acknowledged that the arithmetic problem of these cubics was still unsolved, adding that «possibly someone else will come to know it after us».^[36]: 158 This task remained open until the sixteenth century, where algebraic solution of the cubic equation was found in its generality by Cardano, Del Ferro, and Tartaglia in Renaissance Italy.^[7]: 282

In effect, Khayyam’s work is an effort to unify algebra and geometry.^[39]: 241 This particular geometric solution of cubic equations has been further investigated by M. Hachtroudi and extended to solving fourth-degree equations.^[40] Although similar methods had appeared sporadically since Menaechmus, and further developed by the 10th-century mathematician Abu al-Jud,^[41][42] Khayyam’s work can be considered the first systematic study and the first exact method of solving cubic equations.^[43] The mathematician Woepcke (1851) who offered translations of Khayyam’s algebra into French praised him for his «power of generalization and his rigorously systematic procedure.»^[44]: 10

Binomial theorem and extraction of roots[edit]

In his algebraic treatise, Khayyam alludes to a book he had written on the extraction of the th root of the numbers using a law he had discovered which did not depend on geometric figures.^[37] This book was most likely titled The difficulties of arithmetic (Moškelāt al-hesāb),^{[citation needed]} and is not extant. Based on the context, some historians of mathematics such as D. J. Struik, believe that Omar must have known the formula for the expansion of the binomial , where n is a positive integer.^[7]: 282 The case of power 2 is explicitly stated in Euclid’s elements and the case of at most power 3 had been established by Indian mathematicians. Khayyam was the mathematician who noticed the importance of a general binomial theorem. The argument supporting the claim that Khayyam had a general binomial theorem is based on his ability to extract roots.^[46] One of Khayyam’s predecessors, Al-Karaji, had already discovered the triangular arrangement of the coefficients of binomial expansions that Europeans later came to know as Pascal’s triangle;^[47] Khayyam popularized this triangular array in Iran, so that it is now known as Omar Khayyam’s triangle.^[37]

Astronomy[edit]

In 1074–5, Omar Khayyam was commissioned by Sultan Malik-Shah to build an observatory at Isfahan and reform the Persian calendar. There was a panel of eight scholars working under the direction of Khayyam to make large-scale astronomical observations and revise the astronomical tables.^[37]: 141 Recalibrating the calendar fixed the first day of the year at the exact moment of the passing of the Sun’s center across vernal equinox. This marks the beginning of spring or Nowrūz, a day in which the Sun enters the first degree of Aries before noon.^[48]
[49] The resultant calendar was named in Malik-Shah’s honor as the Jalālī calendar, and was inaugurated on 15 March 1079.^[50] The observatory itself was disused after the death of Malik-Shah in 1092.^[9]: 659

The Jalālī calendar was a true solar calendar where the duration of each month is equal to the time of the passage of the Sun across the corresponding sign of the Zodiac. The calendar reform introduced a unique 33-year intercalation cycle. As indicated by the works of Khazini, Khayyam’s group implemented an intercalation system based on quadrennial and quinquennial leap years. Therefore, the calendar consisted of 25 ordinary years that included 365 days, and 8 leap years that included 366 days.^[51] The calendar remained in use across Greater Iran from the 11th to the 20th centuries. In 1911 the Jalali calendar became the official national calendar of Qajar Iran. In 1925 this calendar was simplified and the names of the months were modernized, resulting in the modern Iranian calendar. The Jalali calendar is more accurate than the Gregorian calendar of 1582,^[9]: 659 with an error of one day accumulating over 5,000 years, compared to one day every 3,330 years in the Gregorian calendar.^[10]: 200
Moritz Cantor considered it the most perfect calendar ever devised.^[25]: 101

One of his pupils Nizami Aruzi of Samarcand relates that Khayyam apparently did not have a belief in astrology and divination: «I did not observe that he (scil. Omar Khayyam) had any great belief in astrological predictions, nor have I seen or heard of any of the great [scientists] who had such belief.»^[44]: 11 While working for Sultan Sanjar as an astrologer he was asked to predict the weather – a job that he apparently did not do well.^[10]: 30 George Saliba (2002) explains that the term ‘ilm al-nujūm, used in various sources in which references to Omar’s life and work could be found, has sometimes been incorrectly translated to mean astrology. He adds: «from at least the middle of the tenth century, according to Farabi’s enumeration of the sciences, that this science, ‘ilm al-nujūm, was already split into two parts, one dealing with astrology and the other with theoretical mathematical astronomy.»^[52]: 224

Other works[edit]

He has a short treatise devoted to Archimedes’ principle (in full title, On the Deception of Knowing the Two Quantities of Gold and Silver in a Compound Made of the Two). For a compound of gold adulterated with silver, he describes a method to measure more exactly the weight per capacity of each element. It involves weighing the compound both in air and in water, since weights are easier to measure exactly than volumes. By repeating the same with both gold and silver one finds exactly how much heavier than water gold, silver and the compound were. This treatise was extensively examined by Eilhard Wiedemann who believed that Khayyam’s solution was more accurate and sophisticated than that of Khazini and Al-Nayrizi who also dealt with the subject elsewhere.^[10]: 198

Another short treatise is concerned with music theory in which he discusses the connection between music and arithmetic. Khayyam’s contribution was in providing a systematic classification of musical scales, and discussing the mathematical relationship among notes, minor, major and tetrachords.^[10]: 198

Poetry[edit]

The earliest allusion to Omar Khayyam’s poetry is from the historian Imad ad-Din al-Isfahani, a younger contemporary of Khayyam, who explicitly identifies him as both a poet and a scientist (Kharidat al-qasr, 1174).^{[10]: 49 [53]: 35} One of the earliest specimens of Omar Khayyam’s Rubiyat is from Fakhr al-Din Razi. In his work Al-tanbih ‘ala ba‘d asrar al-maw‘dat fi’l-Qur’an (ca. 1160), he quotes one of his poems (corresponding to quatrain LXII of FitzGerald’s first edition). Daya in his writings (Mirsad al-‘Ibad, ca. 1230) quotes two quatrains, one of which is the same as the one already reported by Razi. An additional quatrain is quoted by the historian Juvayni (Tarikh-i Jahangushay, ca. 1226–1283).^{[53]: 36–37 [10]: 92} In 1340 Jajarmi includes thirteen quatrains of Khayyam in his work containing an anthology of the works of famous Persian poets (Munis al-ahrār), two of which have hitherto been known from the older sources.^[54] A comparatively late manuscript is the Bodleian MS. Ouseley 140, written in Shiraz in 1460, which contains 158 quatrains on 47 folia. The manuscript belonged to William Ouseley (1767–1842) and was purchased by the Bodleian Library in 1844.

There are occasional quotes of verses attributed to Omar in texts attributed to authors of the 13th and 14th centuries, but these are of doubtful authenticity, so that skeptical scholars point out that the entire tradition may be pseudepigraphic.^[53]: 11

Hans Heinrich Schaeder in 1934 commented that the name of Omar Khayyam «is to be struck out from the history of Persian literature» due to the lack of any material that could confidently be attributed to him.
De Blois (2004) presents a bibliography of the manuscript tradition, concluding pessimistically that the situation has not changed significantly since Schaeder’s time.^[55]
Five of the quatrains later attributed to Omar are found as early as 30 years after his death, quoted in Sindbad-Nameh. While this establishes that these specific verses were in circulation in Omar’s time or shortly later, it doesn’t imply that the verses must be his. De Blois concludes that at the least the process of attributing poetry to Omar Khayyam appears to have begun already in the 13th century.^[56] Edward Granville Browne (1906) notes the difficulty of disentangling authentic from spurious quatrains: «while it is certain that Khayyam wrote many quatrains, it is hardly possible, save in a few exceptional cases, to assert positively that he wrote any of those ascribed to him».^[9]: 663

In addition to the Persian quatrains, there are twenty-five Arabic poems attributed to Khayyam which are attested by historians such as al-Isfahani, Shahrazuri (Nuzhat al-Arwah, ca. 1201–1211), Qifti (Tārikh al-hukamā, 1255), and Hamdallah Mustawfi (Tarikh-i guzida, 1339).^[10]: 39

Boyle and Frye (1975) emphasize that there are a number of other Persian scholars who occasionally wrote quatrains, including Avicenna, Ghazzali, and Tusi. He concludes that it is also possible that for Khayyam poetry was an amusement of his leisure hours: «these brief poems seem often to have been the work of scholars and scientists who composed them, perhaps, in moments of relaxation to edify or amuse the inner circle of their disciples».^[9]: 662

The poetry attributed to Omar Khayyam has contributed greatly to his popular fame in the modern period as a direct result of the extreme popularity of the translation of such verses into English by Edward FitzGerald (1859). FitzGerald’s Rubaiyat of Omar Khayyam contains loose translations of quatrains from the Bodleian manuscript. It enjoyed such success in the fin de siècle period that a bibliography compiled in 1929 listed more than 300 separate editions,^[57] and many more have been published since.^[58]

Philosophy[edit]

Khayyam considered himself intellectually to be a student of Avicenna.^[59] According to Al-Bayhaqi, he was reading the metaphysics in Avicenna’s the Book of Healing before he died.^[9]: 661 There are six philosophical papers believed to have been written by Khayyam. One of them, On existence (Fi’l-wujūd), was written originally in Persian and deals with the subject of existence and its relationship to universals. Another paper, titled The necessity of contradiction in the world, determinism and subsistence (Darurat al-tadād fi’l-‘ālam wa’l-jabr wa’l-baqā’), is written in Arabic and deals with free will and determinism.^[59]: 475 The titles of his other works are On being and necessity (Risālah fī’l-kawn wa’l-taklīf), The Treatise on Transcendence in Existence (Al-Risālah al-ulā fi’l-wujūd), On the knowledge of the universal principles of existence (Risālah dar ‘ilm kulliyāt-i wujūd), and Abridgement concerning natural phenomena (Mukhtasar fi’l-Tabi‘iyyāt).

Religious views[edit]

A literal reading of Khayyam’s quatrains leads to the interpretation of his philosophic attitude toward life as a combination of pessimism, nihilism, Epicureanism, fatalism, and agnosticism.^{[10]: 6 [60]} This view is taken by Iranologists such as Arthur Christensen, H. Schaeder, Richard N. Frye, E. D. Ross,^[61]: 365 E. H. Whinfield^[44]: 40 and George Sarton.^[18]: 18 Conversely, the Khayyamic quatrains have also been described as mystical Sufi poetry.^[62] In addition to his Persian quatrains, J. C. E. Bowen (1973) mentions that Khayyam’s Arabic poems also «express a pessimistic viewpoint which is entirely consonant with the outlook of the deeply thoughtful rationalist philosopher that Khayyam is known historically to have been.»^[63]: 69 Edward FitzGerald emphasized the religious skepticism he found in Khayyam.^[64] In his preface to the Rubáiyát he claimed that he «was hated and dreaded by the Sufis»,^[65] and denied any pretense at divine allegory: «his Wine is the veritable Juice of the Grape: his Tavern, where it was to be had: his Saki, the Flesh and Blood that poured it out for him.»^[66]: 62 Sadegh Hedayat is one of the most notable proponents of Khayyam’s philosophy as agnostic skepticism, and according to Jan Rypka (1934), he even considered Khayyam an atheist.^[67] Hedayat (1923) states that «while Khayyam believes in the transmutation and transformation of the human body, he does not believe in a separate soul; if we are lucky, our bodily particles would be used in the making of a jug of wine.»^[68] Omar Khayyam’s poetry has been cited in the context of New Atheism, such as in The Portable Atheist by Christopher Hitchens.^[69]

Al-Qifti (ca. 1172–1248) appears to confirm this view of Omar’s philosophy.^[9]: 663 In his work The History of Learned Men he reports that Omar’s poems were only outwardly in the Sufi style, but were written with an anti-religious agenda.^[61]: 365 He also mentions that he was at one point indicted for impiety, but went on a pilgrimage to prove he was pious.^[10]: 29 The report has it that upon returning to his native city he concealed his deepest convictions and practised a strictly religious life, going morning and evening to the place of worship.^[61]: 355

In the context of a piece entitled On the Knowledge of the Principles of Existence, Khayyam endorses the Sufi path.^[10]: 8 Csillik (1960) suggests the possibility that Omar Khayyam could see in Sufism an ally against orthodox religiosity.^[70]: 75 Other commentators do not accept that Omar’s poetry has an anti-religious agenda and interpret his references to wine and drunkenness in the conventional metaphorical sense common in Sufism. The French translator J. B. Nicolas held that Omar’s constant exhortations to drink wine should not be taken literally, but should be regarded rather in the light of Sufi thought where rapturous intoxication by «wine» is to be understood as a metaphor for the enlightened state or divine rapture of baqaa.^[71] The view of Omar Khayyam as a Sufi was defended by Bjerregaard (1915),^[72] Idries Shah (1999),^[73] and Dougan (1991) who attributes the reputation of hedonism to the failings of FitzGerald’s translation, arguing that Omar’s poetry is to be understood as «deeply esoteric».^[74] On the other hand, Iranian experts such as Mohammad Ali Foroughi and Mojtaba Minovi rejected the hypothesis that Omar Khayyam was a Sufi.^[63]: 72 Foroughi stated that Khayyam’s ideas may have been consistent with that of Sufis at times but there is no evidence that he was formally a Sufi. Aminrazavi (2007) states that «Sufi interpretation of Khayyam is possible only by reading into his Rubāʿīyyāt extensively and by stretching the content to fit the classical Sufi doctrine.»^[10]: 128 Furthermore, Frye (1975) emphasizes that Khayyam was intensely disliked by a number of celebrated Sufi mystics who belonged to the same century. This includes Shams Tabrizi (spiritual guide of Rumi),^[10]: 58 Najm al-Din Daya who described Omar Khayyam as «an unhappy philosopher, atheist, and materialist»,^[63]: 71 and Attar who regarded him not as a fellow-mystic but a free-thinking scientist who awaited punishments hereafter.^[9]: 663

Seyyed Hossein Nasr argues that it is «reductive» to use a literal interpretation of his verses (many of which are of uncertain authenticity to begin with) to establish Omar Khayyam’s philosophy. Instead, he adduces Khayyam’s interpretive translation of Avicenna’s treatise Discourse on Unity (Al-Khutbat al-Tawhīd), where he expresses orthodox views on Divine Unity in agreement with the author.^[75] The prose works believed to be Omar’s are written in the Peripatetic style and are explicitly theistic, dealing with subjects such as the existence of God and theodicy.^[10]: 160 As noted by Bowen these works indicate his involvement in the problems of metaphysics rather than in the subtleties of Sufism.^[63]: 71 As evidence of Khayyam’s faith and/or conformity to Islamic customs, Aminrazavi mentions that in his treatises he offers salutations and prayers, praising God and Muhammad. In most biographical extracts, he is referred to with religious honorifics such as Imām, The Patron of Faith (Ghīyāth al-Dīn), and The Evidence of Truth (Hujjat al-Haqq).^[10] He also notes that biographers who praise his religiosity generally avoid making reference to his poetry, while the ones who mention his poetry often do not praise his religious character.^[10]: 48 For instance, Al-Bayhaqi’s account, which antedates by some years other biographical notices, speaks of Omar as a very pious man who professed orthodox views down to his last hour.^[76]: 174

On the basis of all the existing textual and biographical evidence, the question remains somewhat open,^[10]: 11 and as a result Khayyam has received sharply conflicting appreciations and criticisms.^[61]: 350

Reception[edit]

The various biographical extracts referring to Omar Khayyam describe him as unequalled in scientific knowledge and achievement during his time.^[77] Many called him by the epithet King of the Wise (Arabic: ملك الحکماء).^{[54]: 436 [37]: 141} Shahrazuri (d. 1300) esteems him highly as a mathematician, and claims that he may be regarded as «the successor of Avicenna in the various branches of philosophic learning».^[61]: 352 Al-Qifti (d. 1248), even though disagreeing with his views, concedes he was «unrivalled in his knowledge of natural philosophy and astronomy».^[61]: 355 Despite being hailed as a poet by a number of biographers, according to Richard N. Frye «it is still possible to argue that Khayyam’s status as a poet of the first rank is a comparatively late development.»^[9]: 663

Thomas Hyde was the first European to call attention to Omar and to translate one of his quatrains into Latin (Historia religionis veterum Persarum eorumque magorum, 1700).^[78]: 525 Western interest in Persia grew with the Orientalism movement in the 19th century. Joseph von Hammer-Purgstall (1774–1856) translated some of Khayyam’s poems into German in 1818, and Gore Ouseley (1770–1844) into English in 1846, but Khayyam remained relatively unknown in the West until after the publication of Edward FitzGerald’s Rubaiyat of Omar Khayyam in 1859. FitzGerald’s work at first was unsuccessful but was popularised by Whitley Stokes from 1861 onward, and the work came to be greatly admired by the Pre-Raphaelites. In 1872 FitzGerald had a third edition printed which increased interest in the work in America. By the 1880s, the book was extremely well known throughout the English-speaking world, to the extent of the formation of numerous «Omar Khayyam Clubs» and a «fin de siècle cult of the Rubaiyat».^[79] Khayyam’s poems have been translated into many languages; many of the more recent ones are more literal than that of FitzGerald.^[80]

FitzGerald’s translation was a factor in rekindling interest in Khayyam as a poet even in his native Iran.^[81] Sadegh Hedayat in his Songs of Khayyam (Taranehha-ye Khayyam, 1934) reintroduced Omar’s poetic legacy to modern Iran. Under the Pahlavi dynasty, a new monument of white marble, designed by the architect Houshang Seyhoun, was erected over his tomb. A statue by Abolhassan Sadighi was erected in Laleh Park, Tehran in the 1960s, and a bust by the same sculptor was placed near Khayyam’s mausoleum in Nishapur. In 2009, the state of Iran donated a pavilion to the United Nations Office in Vienna, inaugurated at Vienna International Center.^[82] In 2016, three statues of Khayyam were unveiled: one at the University of Oklahoma, one in Nishapur and one in Florence, Italy.^[83] Over 150 composers have used the Rubaiyat as their source of inspiration. The earliest such composer was Liza Lehmann.^{[citation needed]}

FitzGerald rendered Omar’s name as «Tentmaker», and the anglicized name of «Omar the Tentmaker» resonated in English-speaking popular culture for a while. Thus, Nathan Haskell Dole published a novel called Omar, the Tentmaker: A Romance of Old Persia in 1898. Omar the Tentmaker of Naishapur is a historical novel by John Smith Clarke, published in 1910. «Omar the Tentmaker» is also the title of a 1914 play by Richard Walton Tully in an oriental setting, adapted as a silent film in 1922. US General Omar Bradley was given the nickname «Omar the Tent-Maker» in World War II.^[84]

The Moving Finger quatrain[edit]

The quatrain by Omar Khayyam known as «The Moving Finger», in the form of its translation by the English poet Edward Fitzgerald is one of the most popular quatrains in the Anglosphere.^[85] It reads:

The Moving Finger writes; and having writ,

Moves on: nor all your Piety nor Wit

Shall lure it back to cancel half a Line,

Nor all your Tears wash out a Word of it.^[86][b]

The title of the novel «The Moving Finger» written by Agatha Christie and published in 1942 was inspired by this quatrain of the translation of Rubaiyat of Omar Khayyam by Edward Fitzgerald.^[85] Martin Luther King also cites this quatrain of Omar Khayyam in one of his speeches «Beyond Vietnam: A Time to Break Silence»:^[85][87]

“We may cry out desperately for time to pause in her passage, but time is adamant to every plea and rushes on. Over the bleached bones and jumbled residues of numerous civilizations are written the pathetic words, ‘Too late.’ There is an invisible book of life that faithfully records our vigilance or our neglect. Omar Khayyam is right: ‘The moving finger writes, and having writ moves on.’”

In one of his apologetic speeches about the Clinton–Lewinsky scandal, Bill Clinton, the 42nd president of the US, also cites this quatrain.^[85][88]

Other popular culture references[edit]

The French-Lebanese writer Amin Maalouf based the first half of his historical fiction novel Samarkand on Khayyam’s life and the creation of his Rubaiyat. The sculptor Eduardo Chillida produced four massive iron pieces titled Mesa de Omar Khayyam (Omar Khayyam’s Table) in the 1980s.^[89][90]

The lunar crater Omar Khayyam was named in his honour in 1970, as was the minor planet 3095 Omarkhayyam discovered by Soviet astronomer Lyudmila Zhuravlyova in 1980.^[91]

Google has released two Google Doodles commemorating him. The first was on his 964th birthday on 18 May 2012. The second was on his 971st birthday on 18 May 2019.^[92]

Gallery[edit]

• 

• 

  Monument to Omar Khayyam in Ciudad Universitaria of Madrid

See also[edit]

• The Keeper: The Legend of Omar Khayyam
• Nozhat al-Majales
• Omar Khayyam (film)
• Noted Khayyamologists:
  • Badiozzaman Forouzanfar
  • Abdolhossein Zarrinkoob

References[edit]

Notes[edit]

Citations[edit]

Further reading[edit]

External links[edit]

• Works by or about Omar Khayyam at Internet Archive
• Works by Omar Khayyam at LibriVox (public domain audiobooks)
• Hashemipour, Behnaz (2007). «Khayyām: Ghiyāth al‐Dīn Abū al‐Fatḥ ʿUmar ibn Ibrāhīm al‐Khayyāmī al‐Nīshāpūrī». In Thomas Hockey; et al. (eds.). The Biographical Encyclopedia of Astronomers. New York: Springer. pp. 627–8. ISBN 978-0-387-31022-0. (PDF version)
• Umar Khayyam, in the Stanford Encyclopedia of Philosophy
• The illustrated Rubáiyát of Omar Khayyám at Internet Archive.

Hakim Omar Khayyam عمر خیّام
Statue of Omar Khayyam by Abolhassan Sadighi
Born	18 May[1] 1048[2] Nishapur, Khorasan, Seljuk Empire
Died	4 December[1] 1131 (aged 83)[2] Nishapur, Khorasan, Seljuk Empire
Academic background
Influences	Avicenna, al-Khwārizmī, Euclid, Apollonius of Perge
Academic work
Main interests	Mathematics (medieval Islamic), astronomy, Persian philosophy, Persian poetry
Influenced	Tusi, Al-Khazini, Nizami Aruzi of Samarcand, Hafez, Sadegh Hedayat, André Gide, John Wallis, Saccheri, Edward FitzGerald, Maurice Bouchor, Henri Cazalis, Jean Chapelain, Amin Maalouf

Ghiyāth al-Dīn Abū al-Fatḥ ʿUmar ibn Ibrāhīm Nīsābūrī^[3][4] (18 May 1048 – 4 December 1131), commonly known as Omar Khayyam (Persian: عمر خیّام),^[a] was a polymath, known for his contributions to mathematics, astronomy, philosophy, and Persian poetry.^[5] He was born in Nishapur, the initial capital of the Seljuk Empire. As a scholar, he was contemporary with the rule of the Seljuk dynasty around the time of the First Crusade.

As a mathematician, he is most notable for his work on the classification and solution of cubic equations, where he provided geometric solutions by the intersection of conics.^[6] Khayyam also contributed to the understanding of the parallel axiom.^[7]: 284 As an astronomer, he calculated the duration of the solar year with remarkable precision and accuracy, and designed the Jalali calendar, a solar calendar with a very precise 33-year intercalation cycle^{[8][9]: 659} that provided the basis for the Persian calendar that is still in use after nearly a millennium.

There is a tradition of attributing poetry to Omar Khayyam, written in the form of quatrains (rubāʿiyāt رباعیات). This poetry became widely known to the English-reading world in a translation by Edward FitzGerald (Rubaiyat of Omar Khayyam, 1859), which enjoyed great success in the Orientalism of the fin de siècle.

Life[edit]

Omar Khayyam was born, of Khorasani Persian ancestry, in Nishapur in 1048.^{[10][11][12][13][14]} In medieval Persian texts he is usually simply called Omar Khayyam.^[15] Although open to doubt, it has often been assumed that his forebears followed the trade of tent-making, since Khayyam means tent-maker in Arabic.^[16]: 30 The historian Bayhaqi, who was personally acquainted with Omar, provides the full details of his horoscope: «he was Gemini, the sun and Mercury being in the ascendant[…]».^[17]: 471 This was used by modern scholars to establish his date of birth as 18 May 1048.^[9]: 658

Khayyam’s boyhood was spent in Nishapur,^[9]: 659 a leading metropolis under the Great Seljuq Empire,^{[18]: 15 [19]} and it had been a major center of the Zoroastrian religion.^[10]: 68 His full name, as it appears in the Arabic sources, was Abu’l Fath Omar ibn Ibrahim al-Khayyam.^[20] His gifts were recognized by his early tutors who sent him to study under Imam Muwaffaq Nishaburi, the greatest teacher of the Khorasan region who tutored the children of the highest nobility. Omar made a great friendship with him through the years.^[10]: 20 Khayyam was also taught by the Zoroastrian mathematician, Abu Hassan Bahmanyar bin Marzban.^[21] After studying science, philosophy, mathematics and astronomy at Nishapur, about the year 1068 he traveled to the province of Bukhara, where he frequented the renowned library of the Ark. In about 1070 he moved to Samarkand, where he started to compose his famous treatise on algebra under the patronage of Abu Tahir Abd al-Rahman ibn ʿAlaq, the governor and chief judge of the city.^[22] Omar Khayyam was kindly received by the Karakhanid ruler Shams al-Mulk Nasr, who according to Bayhaqi, would «show him the greatest honour, so much so that he would seat [Omar] beside him on his throne».^{[16]: 34 [10]: 47}

In 1073–4 peace was concluded with Sultan Malik-Shah I who had made incursions into Karakhanid dominions. Khayyam entered the service of Malik-Shah in 1074–5 when he was invited by the Grand Vizier Nizam al-Mulk to meet Malik-Shah in the city of Marv. Khayyam was subsequently commissioned to set up an observatory in Isfahan and lead a group of scientists in carrying out precise astronomical observations aimed at the revision of the Persian calendar. The undertaking began probably in 1076 and ended in 1079^[10]: 28 when Omar Khayyam and his colleagues concluded their measurements of the length of the year, reporting it as 365.24219858156 days.^[23] Given that the length of the year is changing in the sixth decimal place over a person’s lifetime, this is outstandingly accurate. For comparison the length of the year at the end of the 19th century was 365.242196 days, while today it is 365.242190 days.

After the death of Malik-Shah and his vizier (murdered, it is thought, by the Ismaili order of Assassins), Omar fell from favor at court, and as a result, he soon set out on his pilgrimage to Mecca. A possible ulterior motive for his pilgrimage reported by Al-Qifti, was a public demonstration of his faith with a view to allaying suspicions of skepticism and confuting the allegations of unorthodoxy (including possible sympathy or adherence to Zoroastrianism) levelled at him by a hostile clergy.^{[24][10]: 29} He was then invited by the new Sultan Sanjar to Marv, possibly to work as a court astrologer.^[1] He was later allowed to return to Nishapur owing to his declining health. Upon his return, he seems to have lived the life of a recluse.^[25]: 99

Omar Khayyam died at the age of 83 in his hometown of Nishapur on 4 December 1131, and he is buried in what is now the Mausoleum of Omar Khayyam. One of his disciples Nizami Aruzi relates the story that sometime during 1112–3 Khayyam was in Balkh in the company of Al-Isfizari (one of the scientists who had collaborated with him on the Jalali calendar) when he made a prophecy that «my tomb shall be in a spot where the north wind may scatter roses over it».^{[16]: 36 [19]} Four years after his death, Aruzi located his tomb in a cemetery in a then large and well-known quarter of Nishapur on the road to Marv. As it had been foreseen by Khayyam, Aruzi found the tomb situated at the foot of a garden-wall over which pear trees and peach trees had thrust their heads and dropped their flowers so that his tombstone was hidden beneath them.^[16]

Mathematics[edit]

Khayyam was famous during his life as a mathematician. His surviving mathematical works include: A commentary on the difficulties concerning the postulates of Euclid’s Elements (Risāla fī šarḥ mā aškala min muṣādarāt kitāb Uqlīdis, completed in December 1077),^{[citation needed]} On the division of a quadrant of a circle (Risālah fī qismah rub‘ al-dā’irah, undated but completed prior to the treatise on algebra),^{[citation needed]} and On proofs for problems concerning Algebra (Maqāla fi l-jabr wa l-muqābala, most likely completed in 1079^[7]: 281). He furthermore wrote a treatise on the binomial theorem and extracting the n^th root of natural numbers, which has been lost.^[10]: 197

Theory of parallels[edit]

A part of Khayyam’s commentary on Euclid’s Elements deals with the parallel axiom.^[7]: 282 The treatise of Khayyam can be considered the first treatment of the axiom not based on petitio principii, but on a more intuitive postulate. Khayyam refutes the previous attempts by other mathematicians to prove the proposition, mainly on grounds that each of them had postulated something that was by no means easier to admit than the Fifth Postulate itself.^{[citation needed]} Drawing upon Aristotle’s views, he rejects the usage of movement in geometry and therefore dismisses the different attempt by Al-Haytham.^[26][27] Unsatisfied with the failure of mathematicians to prove Euclid’s statement from his other postulates, Omar tried to connect the axiom with the Fourth Postulate, which states that all right angles are equal to one another.^[7]: 282

Khayyam was the first to consider the three distinct cases of acute, obtuse, and right angle for the summit angles of a Khayyam-Saccheri quadrilateral.^[7]: 283 After proving a number of theorems about them, he showed that Postulate V follows from the right angle hypothesis, and refuted the obtuse and acute cases as self-contradictory.^{[citation needed]} His elaborate attempt to prove the parallel postulate was significant for the further development of geometry, as it clearly shows the possibility of non-Euclidean geometries. The hypotheses of acute, obtuse, and right angles are now known to lead respectively to the non-Euclidean hyperbolic geometry of Gauss-Bolyai-Lobachevsky, to that of Riemannian geometry, and to Euclidean geometry.^[28]

Tusi’s commentaries on Khayyam’s treatment of parallels made its way to Europe. John Wallis, professor of geometry at Oxford, translated Tusi’s commentary into Latin. Jesuit geometer Girolamo Saccheri, whose work (euclides ab omni naevo vindicatus, 1733) is generally considered the first step in the eventual development of non-Euclidean geometry, was familiar with the work of Wallis. The American historian of mathematics David Eugene Smith mentions that Saccheri «used the same lemma as the one of Tusi, even lettering the figure in precisely the same way and using the lemma for the same purpose». He further says that «Tusi distinctly states that it is due to Omar Khayyam, and from the text, it seems clear that the latter was his inspirer.»^{[25]: 104 [29][10]: 195}

The real number concept[edit]

This treatise on Euclid contains another contribution dealing with the theory of proportions and with the compounding of ratios. Khayyam discusses the relationship between the concept of ratio and the concept of number and explicitly raises various theoretical difficulties. In particular, he contributes to the theoretical study of the concept of irrational number.^{[citation needed]} Displeased with Euclid’s definition of equal ratios, he redefined the concept of a number by the use of a continuous fraction as the means of expressing a ratio. Rosenfeld and Youschkevitch (1973) argue that «by placing irrational quantities and numbers on the same operational scale, [Khayyam] began a true revolution in the doctrine of number.» Likewise, it was noted by D. J. Struik that Omar was «on the road to that extension of the number concept which leads to the notion of the real number.»^[7]: 284

Geometric algebra[edit]

Rashed and Vahabzadeh (2000) have argued that because of his thoroughgoing geometrical approach to algebraic equations, Khayyam can be considered the precursor of Descartes in the invention of analytic geometry.^[30]: 248 In The Treatise on the Division of a Quadrant of a Circle Khayyam applied algebra to geometry. In this work, he devoted himself mainly to investigating whether it is possible to divide a circular quadrant into two parts such that the line segments projected from the dividing point to the perpendicular diameters of the circle form a specific ratio. His solution, in turn, employed several curve constructions that led to equations containing cubic and quadratic terms.^[30]: 248

The solution of cubic equations[edit]

Khayyam seems to have been the first to conceive a general theory of cubic equations^[31] and the first to geometrically solve every type of cubic equation, so far as positive roots are concerned.^[32] The treatise on algebra contains his work on cubic equations.^[33] It is divided into three parts: (i) equations which can be solved with compass and straight edge, (ii) equations which can be solved by means of conic sections, and (iii) equations which involve the inverse of the unknown.^[34]

Khayyam produced an exhaustive list of all possible equations involving lines, squares, and cubes.^[35]: 43 He considered three binomial equations, nine trinomial equations, and seven tetranomial equations.^[7]: 281 For the first and second degree polynomials, he provided numerical solutions by geometric construction. He concluded that there are fourteen different types of cubics that cannot be reduced to an equation of a lesser degree.^{[citation needed]} For these he could not accomplish the construction of his unknown segment with compass and straight edge. He proceeded to present geometric solutions to all types of cubic equations using the properties of conic sections.^{[36]: 157 [7]: 281} The prerequisite lemmas for Khayyam’s geometrical proof include Euclid VI, Prop 13, and Apollonius II, Prop 12.^[36]: 155 The positive root of a cubic equation was determined as the abscissa of a point of intersection of two conics, for instance, the intersection of two parabolas, or the intersection of a parabola and a circle, etc.^[37]: 141 However, he acknowledged that the arithmetic problem of these cubics was still unsolved, adding that «possibly someone else will come to know it after us».^[36]: 158 This task remained open until the sixteenth century, where algebraic solution of the cubic equation was found in its generality by Cardano, Del Ferro, and Tartaglia in Renaissance Italy.^[7]: 282

In effect, Khayyam’s work is an effort to unify algebra and geometry.^[39]: 241 This particular geometric solution of cubic equations has been further investigated by M. Hachtroudi and extended to solving fourth-degree equations.^[40] Although similar methods had appeared sporadically since Menaechmus, and further developed by the 10th-century mathematician Abu al-Jud,^[41][42] Khayyam’s work can be considered the first systematic study and the first exact method of solving cubic equations.^[43] The mathematician Woepcke (1851) who offered translations of Khayyam’s algebra into French praised him for his «power of generalization and his rigorously systematic procedure.»^[44]: 10

Binomial theorem and extraction of roots[edit]

In his algebraic treatise, Khayyam alludes to a book he had written on the extraction of the th root of the numbers using a law he had discovered which did not depend on geometric figures.^[37] This book was most likely titled The difficulties of arithmetic (Moškelāt al-hesāb),^{[citation needed]} and is not extant. Based on the context, some historians of mathematics such as D. J. Struik, believe that Omar must have known the formula for the expansion of the binomial , where n is a positive integer.^[7]: 282 The case of power 2 is explicitly stated in Euclid’s elements and the case of at most power 3 had been established by Indian mathematicians. Khayyam was the mathematician who noticed the importance of a general binomial theorem. The argument supporting the claim that Khayyam had a general binomial theorem is based on his ability to extract roots.^[46] One of Khayyam’s predecessors, Al-Karaji, had already discovered the triangular arrangement of the coefficients of binomial expansions that Europeans later came to know as Pascal’s triangle;^[47] Khayyam popularized this triangular array in Iran, so that it is now known as Omar Khayyam’s triangle.^[37]

Astronomy[edit]

In 1074–5, Omar Khayyam was commissioned by Sultan Malik-Shah to build an observatory at Isfahan and reform the Persian calendar. There was a panel of eight scholars working under the direction of Khayyam to make large-scale astronomical observations and revise the astronomical tables.^[37]: 141 Recalibrating the calendar fixed the first day of the year at the exact moment of the passing of the Sun’s center across vernal equinox. This marks the beginning of spring or Nowrūz, a day in which the Sun enters the first degree of Aries before noon.^[48]
[49] The resultant calendar was named in Malik-Shah’s honor as the Jalālī calendar, and was inaugurated on 15 March 1079.^[50] The observatory itself was disused after the death of Malik-Shah in 1092.^[9]: 659

The Jalālī calendar was a true solar calendar where the duration of each month is equal to the time of the passage of the Sun across the corresponding sign of the Zodiac. The calendar reform introduced a unique 33-year intercalation cycle. As indicated by the works of Khazini, Khayyam’s group implemented an intercalation system based on quadrennial and quinquennial leap years. Therefore, the calendar consisted of 25 ordinary years that included 365 days, and 8 leap years that included 366 days.^[51] The calendar remained in use across Greater Iran from the 11th to the 20th centuries. In 1911 the Jalali calendar became the official national calendar of Qajar Iran. In 1925 this calendar was simplified and the names of the months were modernized, resulting in the modern Iranian calendar. The Jalali calendar is more accurate than the Gregorian calendar of 1582,^[9]: 659 with an error of one day accumulating over 5,000 years, compared to one day every 3,330 years in the Gregorian calendar.^[10]: 200
Moritz Cantor considered it the most perfect calendar ever devised.^[25]: 101

One of his pupils Nizami Aruzi of Samarcand relates that Khayyam apparently did not have a belief in astrology and divination: «I did not observe that he (scil. Omar Khayyam) had any great belief in astrological predictions, nor have I seen or heard of any of the great [scientists] who had such belief.»^[44]: 11 While working for Sultan Sanjar as an astrologer he was asked to predict the weather – a job that he apparently did not do well.^[10]: 30 George Saliba (2002) explains that the term ‘ilm al-nujūm, used in various sources in which references to Omar’s life and work could be found, has sometimes been incorrectly translated to mean astrology. He adds: «from at least the middle of the tenth century, according to Farabi’s enumeration of the sciences, that this science, ‘ilm al-nujūm, was already split into two parts, one dealing with astrology and the other with theoretical mathematical astronomy.»^[52]: 224

Other works[edit]

He has a short treatise devoted to Archimedes’ principle (in full title, On the Deception of Knowing the Two Quantities of Gold and Silver in a Compound Made of the Two). For a compound of gold adulterated with silver, he describes a method to measure more exactly the weight per capacity of each element. It involves weighing the compound both in air and in water, since weights are easier to measure exactly than volumes. By repeating the same with both gold and silver one finds exactly how much heavier than water gold, silver and the compound were. This treatise was extensively examined by Eilhard Wiedemann who believed that Khayyam’s solution was more accurate and sophisticated than that of Khazini and Al-Nayrizi who also dealt with the subject elsewhere.^[10]: 198

Another short treatise is concerned with music theory in which he discusses the connection between music and arithmetic. Khayyam’s contribution was in providing a systematic classification of musical scales, and discussing the mathematical relationship among notes, minor, major and tetrachords.^[10]: 198

Poetry[edit]

The earliest allusion to Omar Khayyam’s poetry is from the historian Imad ad-Din al-Isfahani, a younger contemporary of Khayyam, who explicitly identifies him as both a poet and a scientist (Kharidat al-qasr, 1174).^{[10]: 49 [53]: 35} One of the earliest specimens of Omar Khayyam’s Rubiyat is from Fakhr al-Din Razi. In his work Al-tanbih ‘ala ba‘d asrar al-maw‘dat fi’l-Qur’an (ca. 1160), he quotes one of his poems (corresponding to quatrain LXII of FitzGerald’s first edition). Daya in his writings (Mirsad al-‘Ibad, ca. 1230) quotes two quatrains, one of which is the same as the one already reported by Razi. An additional quatrain is quoted by the historian Juvayni (Tarikh-i Jahangushay, ca. 1226–1283).^{[53]: 36–37 [10]: 92} In 1340 Jajarmi includes thirteen quatrains of Khayyam in his work containing an anthology of the works of famous Persian poets (Munis al-ahrār), two of which have hitherto been known from the older sources.^[54] A comparatively late manuscript is the Bodleian MS. Ouseley 140, written in Shiraz in 1460, which contains 158 quatrains on 47 folia. The manuscript belonged to William Ouseley (1767–1842) and was purchased by the Bodleian Library in 1844.

There are occasional quotes of verses attributed to Omar in texts attributed to authors of the 13th and 14th centuries, but these are of doubtful authenticity, so that skeptical scholars point out that the entire tradition may be pseudepigraphic.^[53]: 11

Hans Heinrich Schaeder in 1934 commented that the name of Omar Khayyam «is to be struck out from the history of Persian literature» due to the lack of any material that could confidently be attributed to him.
De Blois (2004) presents a bibliography of the manuscript tradition, concluding pessimistically that the situation has not changed significantly since Schaeder’s time.^[55]
Five of the quatrains later attributed to Omar are found as early as 30 years after his death, quoted in Sindbad-Nameh. While this establishes that these specific verses were in circulation in Omar’s time or shortly later, it doesn’t imply that the verses must be his. De Blois concludes that at the least the process of attributing poetry to Omar Khayyam appears to have begun already in the 13th century.^[56] Edward Granville Browne (1906) notes the difficulty of disentangling authentic from spurious quatrains: «while it is certain that Khayyam wrote many quatrains, it is hardly possible, save in a few exceptional cases, to assert positively that he wrote any of those ascribed to him».^[9]: 663

In addition to the Persian quatrains, there are twenty-five Arabic poems attributed to Khayyam which are attested by historians such as al-Isfahani, Shahrazuri (Nuzhat al-Arwah, ca. 1201–1211), Qifti (Tārikh al-hukamā, 1255), and Hamdallah Mustawfi (Tarikh-i guzida, 1339).^[10]: 39

Boyle and Frye (1975) emphasize that there are a number of other Persian scholars who occasionally wrote quatrains, including Avicenna, Ghazzali, and Tusi. He concludes that it is also possible that for Khayyam poetry was an amusement of his leisure hours: «these brief poems seem often to have been the work of scholars and scientists who composed them, perhaps, in moments of relaxation to edify or amuse the inner circle of their disciples».^[9]: 662

The poetry attributed to Omar Khayyam has contributed greatly to his popular fame in the modern period as a direct result of the extreme popularity of the translation of such verses into English by Edward FitzGerald (1859). FitzGerald’s Rubaiyat of Omar Khayyam contains loose translations of quatrains from the Bodleian manuscript. It enjoyed such success in the fin de siècle period that a bibliography compiled in 1929 listed more than 300 separate editions,^[57] and many more have been published since.^[58]

Philosophy[edit]

Khayyam considered himself intellectually to be a student of Avicenna.^[59] According to Al-Bayhaqi, he was reading the metaphysics in Avicenna’s the Book of Healing before he died.^[9]: 661 There are six philosophical papers believed to have been written by Khayyam. One of them, On existence (Fi’l-wujūd), was written originally in Persian and deals with the subject of existence and its relationship to universals. Another paper, titled The necessity of contradiction in the world, determinism and subsistence (Darurat al-tadād fi’l-‘ālam wa’l-jabr wa’l-baqā’), is written in Arabic and deals with free will and determinism.^[59]: 475 The titles of his other works are On being and necessity (Risālah fī’l-kawn wa’l-taklīf), The Treatise on Transcendence in Existence (Al-Risālah al-ulā fi’l-wujūd), On the knowledge of the universal principles of existence (Risālah dar ‘ilm kulliyāt-i wujūd), and Abridgement concerning natural phenomena (Mukhtasar fi’l-Tabi‘iyyāt).

Religious views[edit]

A literal reading of Khayyam’s quatrains leads to the interpretation of his philosophic attitude toward life as a combination of pessimism, nihilism, Epicureanism, fatalism, and agnosticism.^{[10]: 6 [60]} This view is taken by Iranologists such as Arthur Christensen, H. Schaeder, Richard N. Frye, E. D. Ross,^[61]: 365 E. H. Whinfield^[44]: 40 and George Sarton.^[18]: 18 Conversely, the Khayyamic quatrains have also been described as mystical Sufi poetry.^[62] In addition to his Persian quatrains, J. C. E. Bowen (1973) mentions that Khayyam’s Arabic poems also «express a pessimistic viewpoint which is entirely consonant with the outlook of the deeply thoughtful rationalist philosopher that Khayyam is known historically to have been.»^[63]: 69 Edward FitzGerald emphasized the religious skepticism he found in Khayyam.^[64] In his preface to the Rubáiyát he claimed that he «was hated and dreaded by the Sufis»,^[65] and denied any pretense at divine allegory: «his Wine is the veritable Juice of the Grape: his Tavern, where it was to be had: his Saki, the Flesh and Blood that poured it out for him.»^[66]: 62 Sadegh Hedayat is one of the most notable proponents of Khayyam’s philosophy as agnostic skepticism, and according to Jan Rypka (1934), he even considered Khayyam an atheist.^[67] Hedayat (1923) states that «while Khayyam believes in the transmutation and transformation of the human body, he does not believe in a separate soul; if we are lucky, our bodily particles would be used in the making of a jug of wine.»^[68] Omar Khayyam’s poetry has been cited in the context of New Atheism, such as in The Portable Atheist by Christopher Hitchens.^[69]

Al-Qifti (ca. 1172–1248) appears to confirm this view of Omar’s philosophy.^[9]: 663 In his work The History of Learned Men he reports that Omar’s poems were only outwardly in the Sufi style, but were written with an anti-religious agenda.^[61]: 365 He also mentions that he was at one point indicted for impiety, but went on a pilgrimage to prove he was pious.^[10]: 29 The report has it that upon returning to his native city he concealed his deepest convictions and practised a strictly religious life, going morning and evening to the place of worship.^[61]: 355

In the context of a piece entitled On the Knowledge of the Principles of Existence, Khayyam endorses the Sufi path.^[10]: 8 Csillik (1960) suggests the possibility that Omar Khayyam could see in Sufism an ally against orthodox religiosity.^[70]: 75 Other commentators do not accept that Omar’s poetry has an anti-religious agenda and interpret his references to wine and drunkenness in the conventional metaphorical sense common in Sufism. The French translator J. B. Nicolas held that Omar’s constant exhortations to drink wine should not be taken literally, but should be regarded rather in the light of Sufi thought where rapturous intoxication by «wine» is to be understood as a metaphor for the enlightened state or divine rapture of baqaa.^[71] The view of Omar Khayyam as a Sufi was defended by Bjerregaard (1915),^[72] Idries Shah (1999),^[73] and Dougan (1991) who attributes the reputation of hedonism to the failings of FitzGerald’s translation, arguing that Omar’s poetry is to be understood as «deeply esoteric».^[74] On the other hand, Iranian experts such as Mohammad Ali Foroughi and Mojtaba Minovi rejected the hypothesis that Omar Khayyam was a Sufi.^[63]: 72 Foroughi stated that Khayyam’s ideas may have been consistent with that of Sufis at times but there is no evidence that he was formally a Sufi. Aminrazavi (2007) states that «Sufi interpretation of Khayyam is possible only by reading into his Rubāʿīyyāt extensively and by stretching the content to fit the classical Sufi doctrine.»^[10]: 128 Furthermore, Frye (1975) emphasizes that Khayyam was intensely disliked by a number of celebrated Sufi mystics who belonged to the same century. This includes Shams Tabrizi (spiritual guide of Rumi),^[10]: 58 Najm al-Din Daya who described Omar Khayyam as «an unhappy philosopher, atheist, and materialist»,^[63]: 71 and Attar who regarded him not as a fellow-mystic but a free-thinking scientist who awaited punishments hereafter.^[9]: 663

Seyyed Hossein Nasr argues that it is «reductive» to use a literal interpretation of his verses (many of which are of uncertain authenticity to begin with) to establish Omar Khayyam’s philosophy. Instead, he adduces Khayyam’s interpretive translation of Avicenna’s treatise Discourse on Unity (Al-Khutbat al-Tawhīd), where he expresses orthodox views on Divine Unity in agreement with the author.^[75] The prose works believed to be Omar’s are written in the Peripatetic style and are explicitly theistic, dealing with subjects such as the existence of God and theodicy.^[10]: 160 As noted by Bowen these works indicate his involvement in the problems of metaphysics rather than in the subtleties of Sufism.^[63]: 71 As evidence of Khayyam’s faith and/or conformity to Islamic customs, Aminrazavi mentions that in his treatises he offers salutations and prayers, praising God and Muhammad. In most biographical extracts, he is referred to with religious honorifics such as Imām, The Patron of Faith (Ghīyāth al-Dīn), and The Evidence of Truth (Hujjat al-Haqq).^[10] He also notes that biographers who praise his religiosity generally avoid making reference to his poetry, while the ones who mention his poetry often do not praise his religious character.^[10]: 48 For instance, Al-Bayhaqi’s account, which antedates by some years other biographical notices, speaks of Omar as a very pious man who professed orthodox views down to his last hour.^[76]: 174

On the basis of all the existing textual and biographical evidence, the question remains somewhat open,^[10]: 11 and as a result Khayyam has received sharply conflicting appreciations and criticisms.^[61]: 350

Reception[edit]

The various biographical extracts referring to Omar Khayyam describe him as unequalled in scientific knowledge and achievement during his time.^[77] Many called him by the epithet King of the Wise (Arabic: ملك الحکماء).^{[54]: 436 [37]: 141} Shahrazuri (d. 1300) esteems him highly as a mathematician, and claims that he may be regarded as «the successor of Avicenna in the various branches of philosophic learning».^[61]: 352 Al-Qifti (d. 1248), even though disagreeing with his views, concedes he was «unrivalled in his knowledge of natural philosophy and astronomy».^[61]: 355 Despite being hailed as a poet by a number of biographers, according to Richard N. Frye «it is still possible to argue that Khayyam’s status as a poet of the first rank is a comparatively late development.»^[9]: 663

Thomas Hyde was the first European to call attention to Omar and to translate one of his quatrains into Latin (Historia religionis veterum Persarum eorumque magorum, 1700).^[78]: 525 Western interest in Persia grew with the Orientalism movement in the 19th century. Joseph von Hammer-Purgstall (1774–1856) translated some of Khayyam’s poems into German in 1818, and Gore Ouseley (1770–1844) into English in 1846, but Khayyam remained relatively unknown in the West until after the publication of Edward FitzGerald’s Rubaiyat of Omar Khayyam in 1859. FitzGerald’s work at first was unsuccessful but was popularised by Whitley Stokes from 1861 onward, and the work came to be greatly admired by the Pre-Raphaelites. In 1872 FitzGerald had a third edition printed which increased interest in the work in America. By the 1880s, the book was extremely well known throughout the English-speaking world, to the extent of the formation of numerous «Omar Khayyam Clubs» and a «fin de siècle cult of the Rubaiyat».^[79] Khayyam’s poems have been translated into many languages; many of the more recent ones are more literal than that of FitzGerald.^[80]

FitzGerald’s translation was a factor in rekindling interest in Khayyam as a poet even in his native Iran.^[81] Sadegh Hedayat in his Songs of Khayyam (Taranehha-ye Khayyam, 1934) reintroduced Omar’s poetic legacy to modern Iran. Under the Pahlavi dynasty, a new monument of white marble, designed by the architect Houshang Seyhoun, was erected over his tomb. A statue by Abolhassan Sadighi was erected in Laleh Park, Tehran in the 1960s, and a bust by the same sculptor was placed near Khayyam’s mausoleum in Nishapur. In 2009, the state of Iran donated a pavilion to the United Nations Office in Vienna, inaugurated at Vienna International Center.^[82] In 2016, three statues of Khayyam were unveiled: one at the University of Oklahoma, one in Nishapur and one in Florence, Italy.^[83] Over 150 composers have used the Rubaiyat as their source of inspiration. The earliest such composer was Liza Lehmann.^{[citation needed]}

FitzGerald rendered Omar’s name as «Tentmaker», and the anglicized name of «Omar the Tentmaker» resonated in English-speaking popular culture for a while. Thus, Nathan Haskell Dole published a novel called Omar, the Tentmaker: A Romance of Old Persia in 1898. Omar the Tentmaker of Naishapur is a historical novel by John Smith Clarke, published in 1910. «Omar the Tentmaker» is also the title of a 1914 play by Richard Walton Tully in an oriental setting, adapted as a silent film in 1922. US General Omar Bradley was given the nickname «Omar the Tent-Maker» in World War II.^[84]

The Moving Finger quatrain[edit]

The quatrain by Omar Khayyam known as «The Moving Finger», in the form of its translation by the English poet Edward Fitzgerald is one of the most popular quatrains in the Anglosphere.^[85] It reads:

The Moving Finger writes; and having writ,

Moves on: nor all your Piety nor Wit

Shall lure it back to cancel half a Line,

Nor all your Tears wash out a Word of it.^[86][b]

The title of the novel «The Moving Finger» written by Agatha Christie and published in 1942 was inspired by this quatrain of the translation of Rubaiyat of Omar Khayyam by Edward Fitzgerald.^[85] Martin Luther King also cites this quatrain of Omar Khayyam in one of his speeches «Beyond Vietnam: A Time to Break Silence»:^[85][87]

“We may cry out desperately for time to pause in her passage, but time is adamant to every plea and rushes on. Over the bleached bones and jumbled residues of numerous civilizations are written the pathetic words, ‘Too late.’ There is an invisible book of life that faithfully records our vigilance or our neglect. Omar Khayyam is right: ‘The moving finger writes, and having writ moves on.’”

In one of his apologetic speeches about the Clinton–Lewinsky scandal, Bill Clinton, the 42nd president of the US, also cites this quatrain.^[85][88]

Other popular culture references[edit]

The French-Lebanese writer Amin Maalouf based the first half of his historical fiction novel Samarkand on Khayyam’s life and the creation of his Rubaiyat. The sculptor Eduardo Chillida produced four massive iron pieces titled Mesa de Omar Khayyam (Omar Khayyam’s Table) in the 1980s.^[89][90]

The lunar crater Omar Khayyam was named in his honour in 1970, as was the minor planet 3095 Omarkhayyam discovered by Soviet astronomer Lyudmila Zhuravlyova in 1980.^[91]

Google has released two Google Doodles commemorating him. The first was on his 964th birthday on 18 May 2012. The second was on his 971st birthday on 18 May 2019.^[92]

Gallery[edit]

• 

• 

  Monument to Omar Khayyam in Ciudad Universitaria of Madrid

See also[edit]

• The Keeper: The Legend of Omar Khayyam
• Nozhat al-Majales
• Omar Khayyam (film)
• Noted Khayyamologists:
  • Badiozzaman Forouzanfar
  • Abdolhossein Zarrinkoob

References[edit]

Notes[edit]

Citations[edit]

Further reading[edit]

External links[edit]

• Works by or about Omar Khayyam at Internet Archive
• Works by Omar Khayyam at LibriVox (public domain audiobooks)
• Hashemipour, Behnaz (2007). «Khayyām: Ghiyāth al‐Dīn Abū al‐Fatḥ ʿUmar ibn Ibrāhīm al‐Khayyāmī al‐Nīshāpūrī». In Thomas Hockey; et al. (eds.). The Biographical Encyclopedia of Astronomers. New York: Springer. pp. 627–8. ISBN 978-0-387-31022-0. (PDF version)
• Umar Khayyam, in the Stanford Encyclopedia of Philosophy
• The illustrated Rubáiyát of Omar Khayyám at Internet Archive.

Омар Хайям (Гияс ад-Дин Абуль Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури, басурманск. عمر خیام) — расовый араб. То есть, на самом деле, Омар был персом, но всеми воспринимается именно как араб. Поэт и запойный алкоголик, или не алкоголик — британские учёные не могут решить до конца (так что востоковеды могут весело сраться на эту тему, попутно защищая десятки диссертаций), в то же время теолог и носитель титула «Столп Веры» (Гияс ад-Дин). Хотя Хайям был не только теологом, но ещё и математиком, врачом, философом и даже астрономом, в истории он остался, как автор цикла четверостиший «Рубайят», в котором прошёлся и по богатым, и по бедным, и по больным исламом головного мозга.

Долгое время на родине был известен, в основном, как учёный, только с относительно недавнего времени, обретя популярность на западе и в России, стал наконец массово издаваться в Иране.

Творчество Хайяма[править]

Как очень образованный, хотя и несколько бомжеватый старик, Хайям любил тыкать пальцем в чужое ЧСВ…

…и особенно в ЧСВ власть имущих:

Кстати, есть более годный перевод того же стиха, который доставляет не меньше:

Когда Хайям уставал критиковать власти, он вспоминал и об их поклонниках:

Отношение к религии у Хайяма более чем противоречивое:

А вот как Хайям говорит о рае и аде:

А вот что он написал про рай:

Омар Хайям в памяти человечества остался как крайне весёлый алкоголик, воспевающий плотские утехи, и считающий человека венцом творения. Упрощённо говоря, все рубаи делятся на три типа:

Тип первый

Хайям пьян. В этот момент бытия стихи его наполнены радостью и упрёком тем, кто запрещает ему пить.

Тип второй

У Хайяма похмелье. Мир кажется ему юдолью скорбей, а каждый кувшин стремится шепнуть о бренности бытия. Короче, Омар начинает болтать с вещами и невидимыми собеседниками.

Тип третий

Хайям настойчиво ищет, где бы выпить. В этот момент его рубаи наполняются острым социальным протестом и отвращением к быдлу, заполонившему его Персию.

В принципе, упоминание вина во всех случаях необязательно:

В том, что переводили Плисецкий и другие советские переводчики, Хайям в большинстве случаев без вина обходился. В том, что переводят, перепечатывают и издают сейчас, всё несколько однообразнее…

Роль Хайяма[править]

Хайям есть и будет символом весёлого пьянчуги, не уважающего никакую власть. Неважно, что он был ещё и гениальным учёным, важно то, что стихи его интересны и актуальны поныне. Тем не мене, Хайям таки был учёным и придумал кучу разных теорем (в частности, написал кучу доставляющих трактатов по матану, открыл знаменитый бином Ньютона за 500 лет до сэра Айзака. Правда, документальных подтверждений не сохранилось). Кроме того, за государственный счет отстроил крупнейшую в мире (на тот момент) обсерваторию. А также придумал иранский календарь, который был (и остается) самым точным из всех известных и используется уже чуть менее чем 1000 лет, со времен Омара и по сей день.

Сейчас расплодилось множество «поклонников Хайяма», для нужд которых отечественная полиграфия изготовила множество изданий персидского поэта. Издания разного формата и цены: есть дорогие (подарочные). Впрочем, многие из позиционирующих себя, как «поклонников Хайяма» не читали ни Хайяма, ни чего-либо ещё, помимо кроссвордов. Роль же в жизни среднестатистического пользователя лучше всего иллюстрирует следующий опус:

Или вот еще:

И в контексте:

См. также[править]

• Ислам
• Ходжа Насреддин
• Алкогольные напитки
• Ханапи Эбеккуев

Омар Хайям
عمر خیام
Памятник Омару Хайяму в Бухаресте
Имя при рождении:	Гиясаддин Абу ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури
Род деятельности:	поэт, философ, астроном, математик
Дата рождения:	18 мая 1048
Место рождения:	Нишапур, Персия
Дата смерти:	4 декабря 1131 (83 года)
Место смерти:	Нишапур

Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури (перс. غیاث ‌الدین ابوالفتح عمر بن ابراهیم خیام نیشابورﻯ‎;  18 мая 1048, Нишапур — 4 декабря 1131^[1], там же) — персидский поэт, философ, математик, астроном, астролог.

Омар Хайям знаменит во всём мире своими четверостишиями «рубаи». В алгебре он построил классификацию кубических уравнений и дал их решения с помощью конических сечений. В Иране Омар Хайям известен также созданием более точного по сравнению с европейским календаря, который официально используется с XI века.

Имя

В имени отображены сведения о жизни поэта.

• غیاث ‌الدین Гийяс ад-Дин — «Плечо веры», означает знание Корана.
• ابوالفتح عمر بن ابراهیم Абу ль-Фатх Омар ибн Ибрагим — кунья. «Абу» — отец, «Фатх» — завоеватель, «Омар» — жизнь, Ибрагим — имя отца.
• خیام Хайям — прозвище, лакаб — «палаточный мастер», ссылка на ремесло отца. От слова «хайма» — палатка, от этого же слова происходит старорусское «хамовник» — текстильщик.
• نیشابورﻯ Нишапури — ссылка на родной город Хайяма — Нишапур.

Биография

Уроженец города Нишапура в Хорасане (ныне иранская провинция Хорасан-Резави).

Омар был сыном палаточника, также у него была младшая сестра Аиша. В 8 лет знал Коран по памяти, глубоко занимался математикой, астрономией, философией. В 12 лет Омар стал учеником Нишапурского медресе. Он блестяще закончил курс по мусульманскому праву и медицине, получив квалификацию хакима, то есть врача. Но медицинская практика мало интересовала Омара. Он изучал сочинения известного математика и астронома Сабита ибн Курры, труды греческих математиков.

Детство Хайяма пришлось на жестокий период сельджукского завоевания Центральной Азии. Погибло множество людей, в том числе значительная часть учёных. Позже в предисловии к своей «Алгебре» Хайям напишет горькие слова:

Мы были свидетелями гибели учёных, от которых осталась небольшая многострадальная кучка людей. Суровость судьбы в эти времена препятствует им всецело отдаться совершенствованию и углублению своей науки. Большая часть тех, которые в настоящее время имеют вид учёных, одевают истину ложью, не выходя в науке за пределы подделки и лицемерия. И если они встречают человека, отличающегося тем, что он ищет истину и любит правду, старается отвергнуть ложь и лицемерие и отказаться от хвастовства и обмана, они делают его предметом своего презрения и насмешек.

В возрасте шестнадцати лет Хайям пережил первую в своей жизни утрату: во время эпидемии умер его отец, а потом и мать. Омар продал отцовский дом и мастерскую и отправился в Самарканд. В то время это был признанный на Востоке научный и культурный центр. В Самарканде Хайям становится вначале учеником одного из медресе, но после нескольких выступлений на диспутах он настолько поразил всех своей учёностью, что его сразу же сделали наставником.

Как и другие крупные учёные того времени, Омар не задерживался подолгу в каком-то городе. Всего через четыре года он покинул Самарканд и переехал в Бухару, где начал работать в хранилищах книг. За десять лет, что учёный прожил в Бухаре, он написал четыре фундаментальных трактата по математике.

В 1074 году его пригласили в Исфахан, центр государства Санджаров, ко двору сельджукского султана Мелик-шаха I. По инициативе главного шахского визиря Низам аль-Мулька Омар становится духовным наставником султана. Кроме того, Малик-шах назначил его руководителем дворцовой обсерватории, одной из крупнейших. Он не только продолжал занятия математикой, но и стал известным астрономом. С группой учёных он разработал солнечный календарь, более точный, чем григорианский. Составил «Маликшахские астрономические таблицы», включавшие небольшой звездный каталог^[2]. Однако в 1092 году, со смертью покровительствовавшего ему султана Мелик-шаха и визиря Низам ал-Мулка, исфаханский период его жизни заканчивается. Обвинённый в безбожном вольнодумстве, поэт вынужден покинуть сельджукскую столицу.

О последних часах жизни Хайяма известно со слов его младшего современника — Бехаки, ссылающегося на слова зятя поэта.

Однажды во время чтения «Книги об исцелении» Абу Али ибн Сины Хайям почувствовал приближение смерти (а было тогда ему уже за восемьдесят). Остановился он в чтении на разделе, посвященном труднейшему метафизическому вопросу и озаглавленному «Единое во множественном», заложил между листов золотую зубочистку, которую держал в руке, и закрыл фолиант. Затем он позвал своих близких и учеников, составил завещание и после этого уже не принимал ни пищи, ни питья. Исполнив молитву на сон грядущий, он положил земной поклон и, стоя на коленях, произнёс: «Боже! По мере своих сил я старался познать Тебя. Прости меня! Поскольку я познал Тебя, постольку я к Тебе приблизился». С этими словами на устах Хайям и умер.

Также есть свидетельство о последних годах жизни поэта, оставленное автором «Четырёх бесед»:

В году 1113 в Балхе, на улице Работорговцев, в доме Абу Саида Джарре остановились ходжа имам Омар Хайям и ходжа имам Музаффар Исфизари, а я присоединился к услужению им. Во время пира я услышал, как Доказательство Истины Омар сказал: «Могила моя будет расположена в таком месте, где каждую весну ветерок будет осыпать меня цветами». Меня эти слова удивили, но я знал, что такой человек не станет говорить пустых слов. Когда в 1136 я приехал в Нишапур, прошло уже четыре года с тех пор, как тот великий закрыл свое лицо покрывалом земли, и низкий мир осиротел без него. И для меня он был наставником. В пятницу я пошел поклониться его праху взял с собой одного человека, чтобы он указал мне его могилу. Он привел меня на кладбище Хайре, повернул налево у подножия стены, огораживающей сад, и я увидел его могилу. Грушевые и абрикосовые деревья свесились из этого сада и, распростерши над могилой цветущие ветви, всю могилу его скрывали под цветами. И пришли мне на память те слова, что я слышал от него в Балхе, и я разрыдался, ибо на всей поверхности земли и в странах Обитаемой четверти я не увидел бы для него более подходящего места. Бог, Святой и Всевышний, да уготовит ему место в райских кущах милостью своей и щедростью!

Рубаи

Хайям известен благодаря своим четверостишиям — мудрым, полным юмора, лукавства и дерзости рубаи. Долгое время был забыт, но его творчество стало известно европейцам в новое время благодаря переводам Эдварда Фицджеральда.

Не спрашивают мяч согласия с броском.
По полю носится, гонимый Игроком.
Лишь Тот, Кто некогда тебя сюда забросил, —
Тому все ведомо, Тот знает обо всем.

Научная деятельность

Математика

Хайяму принадлежит «Трактат о доказательствах проблем ал-джебры и ал-мукабалы». В его первых главах Хайям излагает алгебраический метод решения квадратных уравнений, описанный ещё ал-Хорезми. В следующих главах он развивает геометрический метод решения кубических уравнений, восходящий к Архимеду: неизвестное в этом методе строилось как точка пересечения двух подходящих конических сечений. Хайям привёл обоснование этого метода, классификацию типов уравнений, алгоритм выбора типа конического сечения, оценку числа (положительных) корней и их величины. К сожалению, Хайям не заметил, что кубическое уравнение может иметь три положительных вещественных корня. До явных алгебраических формул Кардано Хайяму дойти не удалось, но он высказал надежду, что явное решение будет найдено в будущем.

В «Трактате об истолковании тёмных положений у Евклида», написанном около 1077 года, Хайям рассматривает иррациональные числа как вполне законные, определяя равенство двух отношений как последовательное равенство всех подходящих частных в алгоритме Евклида. В этой же книге Хайям пытается доказать пятый постулат Евклида, исходя из более очевидного его эквивалента: две сходящиеся прямые должны пересечься.

Астрономия

Хайям возглавлял группу астрономов Исфахана, которая в правление сельджукского султана Джалал ад-Дина Малик-шаха разработала принципиально новый солнечный календарь. Он был принят официально в 1079 г. Основным предназначением этого календаря была как можно более строгая привязка Новруза (то есть начала года) к весеннему равноденствию, понимаемому как вхождение солнца в зодиакальное созвездие Овна^[3]. Так, 1 фарвардина (Новруз) 468 солнечного года хиджры, в которое был принят календарь, соответствовало пятнице, 9 рамазана 417 лунного года хиджры, и 19 фарвардина 448 года эры Йездигерда (15 марта 1079 г.). Для отличия от зороастрийского солнечного года, называвшегося «древним»^[4] или «персидским»^[5] , новый календарь стали называть по имени султана — «Джалали»^[6] или «Малеки»^[7]. Количество дней в месяцах календаря «Джалали» варьировало в зависимости от сроков вступления солнца в тот или иной зодиакальный знак и могло колебаться от 29 до 32 дней^[8]. Были предложены и новые названия месяцев, а также дней каждого месяца по образцу зороастрийского календаря. Однако они не прижились, и месяцы стали именоваться в общем случае именем соответствующего знака зодиака^[9].

С чисто астрономической точки зрения календарь «Джалали» был точнее, чем древнеримский юлианский календарь, применявшийся в современной Хайяму Европе, и точнее, чем позднейший европейский григорианский календарь. Вместо цикла «1 високосный на 4 года» (юлианский календарь) или «97 високосных на 400 лет» (григорианский календарь) Хайямом принято было соотношение «8 високосных на 33 года». Другими словами, из каждых 33-х лет 8 были високосными и 25 обычными. Этот календарь хорошо соответствовал астрономическому году и природным сезонам, но требовал трудоёмких астрономических наблюдений и расчётов, чем обусловлена была его непростая судьба даже на его родине — в Иране, не говоря уже о других странах исламского мира, упорно державшихся традиционного лунного календаря. В конечном итоге календарь Хайяма уступил место другим календарным системам.

Научная школа

Учениками Хайяма были такие учёные, как ал-Асфизари и ал-Хазини.

Примечания

Литература

Поэзия: крупнейшие переводы Рубайят

• Константина Дмитриевича Бальмонта, 1910
• Осипа Борисовича Румера, 1935
• Владимира Васильевича Державина, 1965
• Германа Борисовича Плисецкого, 1971
• Игоря Андреевича Голубева, 2008

Математические, естественнонаучные и философские трактаты

• Хайям Омар. О доказательстве задач алгебры и алмукабалы. Историко-математические исследования, 6, 1953, с. 15—66.
• Хайям Омар. Комментарии к трудным постулатам книги Евклида. Историко-математические исследования, 6, 1953, с. 67-107.
• Хайям Омар. Об искусстве определения золота и серебра в состоящем из них теле. Историко-математические исследования, 6, 1953, с. 108—112.
• Хайям Омар. Трактаты.. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012. Перевод А. П. Юшкевича. Статья и комментарии Б. А. Розенфельда и А. П. Юшкевича. М.: Изд. вост. лит., 1961.
• Хаййам Омар. Трактаты. Перевод Б. А. Розенфельда. Редакция В. С. Сегаля и А. П. Юшкевича. Статья и комментарии Б. А. Розенфельда и А. П. Юшкевича. М., 1962.
• Хайям Омар. Первый алгебраический трактат. Историко-математические исследования, 15, 1963, с. 445—472.
• Хайям Омар. О прямом кустасе. Историко-математические исследования, 19, 1974, с. 274—278.
• Хайям Омар. Речь о родах, которые образуются квартой. Историко-математические исследования, 19, 1974, с. 279—284.

О нём

• История математики. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012. с древнейших времён до начала XIX столетия (под ред. А. П. Юшкевича). — Т. I. — М.: Наука, 1972.
• Крамар Ф. Д. Об исследованиях Омара Хайяма и Насирэддина Туси по теории параллельных линий. — Алма-Ата, 1964.
• Розенфельд Б. А., Юшкевич А. П. Омар Хайям. — М., 1965.
• Розенфельд Б. А., Юшкевич А. П. Теория параллельных линий на средневековом Востоке. — М.: Наука, 1983.
• Султанов Ш. З., Султанов К. З. Омар Хайям. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.. — М.: Мол. гвардия, 1987. — 320 с. Тираж 150 000 экз. (Жизнь замечательных людей. Вып. 679)
• Шамсиддинов Д. Проблема общих понятий и научной абстракции в творчестве Омара Хайяма // Философские науки. — 1987. — № 7. — С. 101—105.
• Ильясов Я. Заклинатель змей; Башня молчания: Повести. — Т.: Изд-во лит. и искусства, 1986. — 496 с.
• Гулиа Г. Д. «Сказание об Омаре Хайяме». — М.: Художественная литература, 1980.

Издания

• Омар Хайям. Рубаи: Пер. с перс.-тадж. / Вступ. ст. З. Н. Ворожейкиной и А. Ш. Шахвердова; Сост. и примеч. А. Ш. Шахвердова. — Л.: Сов. писатель, 1986. — 320 с. Тираж 100 000 экз. (Библиотека поэта. Большая серия. Издание третье)

Ссылки

	Омар Хайям в Викицитатнике?
	Омар Хайям в Викитеке?
	Омар Хайям на Викискладе?

• Русские стихотворные переводы рубаи Омара Хайяма (1891—1997). Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Биография и рубаи Омара Хайяма. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Сайт посвященный Омару Хайяму. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Изречения Омара Хайяма. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Афоризмы Омара Хайяма. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Омар Хайям. «Рубаи». Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Омар Хайям в библиотеке Максима Мошкова
• Биография. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Омар Хайям: Я спрятал свою истину за семью печатями. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Хайам в «Визуальном словаре». Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• «Японский городовой» — самая полная коллекция поэзии Омара Хайама. Составитель: Андрей Андриенко.(недоступная ссылка — история)(недоступная ссылка)
• Омар Хайам — рубаи о любви. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Полный перевод рубаи Омара Хайяма. Переводчик: Игорь Голубев. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.(недоступная ссылка)
• Омар Ибн-Ибрахим Нишапури Хайям — Литература Ирана X—XV в. Восток. ACADEMIA, Москва Ленинград, 1935.(недоступная ссылка)
• Омар Хайям на Притчи.ру. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Омар Хайям — рубаи о любви, жизни, вине и дружбе.. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Лучшие рубаи.. Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012.
• Омар Хайям на Facebook.

Текст: Аполлинария Аврутина ^*

Пожалуй, ни один современный ближневосточный автор, даже самый модный, не может похвастаться в наши дни такими тиражами, как Хайям. Стоит зайти в любой книжный магазин, будь то Россия, Европа, Америка, и в отделе литературы о Востоке вам непременно встретится три-четыре разных издания Хайяма.

Вообще говоря, весь мир совершенно неверно произносит и пишет его имя. Писать его имя следует «Умар Хаййам», именно так оно передается в арабской графике. Правильно произносить имя этого персидского поэта следует как «Омар-е Хаййам», что переводится как «Омар Палаточник». Персидское слово «Хайям» буквально значит «палатка», и к этому слову этимологически восходит старорусское «хамовник», то есть «текстильщик», а от него уже — район в Москве, где, в частности, купил себе усадьбу Лев Толстой. Иными словами, на русский язык имя Омара Хайяма можно переводить как «Омар-хамовник», «Омар-текстильщик». Полное имя Хайяма — Гиййас ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям, имя сообщает нам, что поэт родом из семьи потомственных ремесленников, сын Ибрагима-палаточника.

О жизненном пути Омара-палаточника известно немногое, факты его биографии в некоторой степени легендарны. Точных, документальных свидетельств его жизни немного. О его поэтическом творчестве источники стали упоминать вообще спустя долгое время после его смерти (в XIII—XIV вв.), а

среди специалистов бытует мнение, что те рубаи (букв. «четверостишия»), где упоминается имя Хайяма, вообще написаны не им, а поздними поклонниками его творчества.

В знаменитой энциклопедии Брокгауза и Ефрона Хайяму посвящены две статьи. В сорок втором томе есть статья «Омар Аль-Каями» об ученом-математике, а в семьдесят третьем томе статья «Хейям, или Омар Хейям» — о поэте.

Если верить источникам, в 70-х годах Хайям был приглашен Малик-шахом для строительства дворцовой обсерватории и реформирования солнечного календаря. В итоге этот календарь был разработан группой ведущих ученых-астрономов того времени, среди которых был и Хайям, и оказался на 7 минут точнее григорианского календаря, который ввели в Европе в XVI в., — то есть намного точнее того календаря, которым мы пользуемся сейчас. Если бы обсерватория, которую планировал построить Малик-шах по проекту Омара Хайяма, была достроена, возможно, она бы стала более известной и более крупной, нежели самаркандская обсерватория знаменитого внука Тамерлана, правителя династии Тимуридов, Улугбека, правившего в XV в. и составившего многочисленные карты звездного неба, которыми в Европе пользовались едва ли не до XIX в.

Более того, список математических открытий, совершенных Хайямом-математиком, позволяет говорить о том, что он, пользуясь наработками индийских ученых, смог сделать то, что впоследствии удалось повторить только Исааку Ньютону.

Однако научная карьера гениального математика, астронома и астролога прервалась после убийства его покровителя-шаха. Начался период скитаний.

Чтобы избежать нападок и даже репрессий, Омар Хайям удалился от дел и науки и отправился странствовать. По всей вероятности, именно на этот период, если речь все же идет об одном человеке, приходится расцвет его поэтического творчества — ироничные рубаи являют читателю всю неприкрытую правду жизни.

Однако и с рубаи-четверостишиями все непросто. Специалистам хорошо известно, что в мире переведено и издано намного больше четверостиший, приписываемых Хайяму, чем Хайям мог написать и написал. Иными словами, как это нередко случалось в средневековой ближневосточной мусульманской литературе, имя легендарного автора со временем превратилось в коллективный псевдоним. Таких случаев в истории литературы Востока немало, а кроме того, довольно долго бытовала традиция приписывать тому или иному автору все, где упоминалось его имя. Поэтому до сих пор точное количество четверостиший, написанных Омаром Хайямом, совершенно неизвестно, как и неизвестно, какие именно рубаи он написал.

Существует легенда, что в момент гибели «Титаника» на его борту находилась подлинная рукопись Хайяма, которая, разумеется, в катастрофе была утрачена.

Этой легенде вряд ли стоит верить: за много веков рукописи Омара Хайяма подделывали так много раз, что нередко с их атрибуцией ошибались даже крупные специалисты. Например, у многих иранистов на слуху история, когда знаменитый американский иранист Ричард Фрай купил за большую сумму поддельную рукопись Омара Хайяма для библиотеки Гарвардского университета. Однако впоследствии университет провел экспертизу, подделка была обнаружена, хотя качество поддельного манускрипта вызывало изумление знатоков — степень подделки некоторых элементов рукописи было невозможно уточнить, ситуацию спасла голубая краска, которая никак не могла быть в обращении во времена Хайяма. Другие подделки в разное время были приобретены библиотеками Кембриджа, Честера Битти, Национальной библиотекой и рядом частных коллекционеров.

Поэт и ученый, намного опередивший свое время, сотворивший своей жизнью немало тайн, продолжает творить эти тайны и спустя много веков после смерти. Смелый настолько, что отважился в свое время в поэзии хулить Аллаха, Омар Хайям продолжает удивлять мир своими речами…

Автор статьи выражает благодарность за помощь в подготовке материала старшему научному сотруднику ИВР РАН, кандидату исторических наук Алексею Александровичу Хисматуллину. Также при подготовке материала было использовано интервью с О. Ф. Акимушкиным от 2007 г.: М. С. Баконина. «Любимый поэт президента» на сайте и Предисловие к серии «Назидательная литература эпохи Салджукидов на персидском языке: оригиналы и подделки» (А. А. Хисматуллин, Амир Му‘Иззи Нишапури Сийасат-Нама/Сийар Ал-Мулук: подделка, приписанная Низам ал-Мулку. Петербургское Востоковедение, СПб. — М.: 2018).

^*Аполлинария Аврутина — лауреат Яснополянской премии (как переводчица Орхана Памука), доцент Восточного факультета СПбГУ.

Хорхе Луис Борхес о Хайяме и его английском переводчике Эдварде Фицджеральде:

…Около 1854 года ему дают посмотреть рукописный свод сочинений Омара, составленный по одному лишь принципу, алфавитному порядку рифм; Фицджеральд пробует одну рифму по-латыни и усматривает возможность соткать из них целостную и органическую книгу, открывающуюся образами утра, розы и соловья и завершающуюся ночью и могилой. Столь неимоверной и даже неправдоподобной цели Фицджеральд посвящает свою жизнь — жизнь человека беззаботного, одинокого и фанатичного. В 1859 году он публикует первый перевод «Рубайят», за которым следуют другие, богатые разнообразием и отделкой. Происходит чудо: из плодотворного симбиоза персидского астронома, снизошедшего к поэзии, и эксцентричного англичанина, читающего восточные и испанские книги, не особо вникая в смысл, рождается выдающийся поэт, не похожий ни на того, ни на другого. Суинберн пишет, что Фицджеральд «уступил Омару Хайяму звание одного из крупнейших поэтов Англии», а Честертон, восприимчивый к романтичности и классичности этой превосходной книги, замечает, что в ней одновременно «мелодия ускользает, а текст длится». Некоторые критики считают Фицджеральдова Омара английской поэзией с персидскими аллюзиями; Фицджеральд — составитель, шлифовальщик и сочинитель — требует, однако, чтобы мы читали его «Рубайят» как древнеперсидскую поэзию.

Случай вызывает догадки метафизического толка. Омар (как известно) исповедовал платоновско-пифагорейскую доктрину многократного воплощения души; через века его душа, видимо, перевоплотилась в Англии, дабы на далеком германском языке с вкраплениями латыни исполнилась литературная судьба, подавленная в Нишапуре математикой. Исаак Лурия эль Леон учил, что душа умершего может войти в душу-неудачницу, дабы поддержать и наставить ее; быть может, в 1857 году душа Омара поселилась в душе Фицджеральда. В «Рубайят» сказано, что всемирная история — это спектакль, задуманный, поставленный и созерцаемый Богом; такое наблюдение (терминологически именуемое «пантеизм») позволяет предположить, что англичанину удалось воссоздать перса, поскольку оба, по сути, были Богом или случайным взглядом Бога. Более правдоподобна и не менее чудесна, чем эти сверхъестественные предположения, гипотеза благотворного совпадения. Иногда облака принимают форму гор или львов; аналогичным образом печаль Эдварда Фицджеральда и пожелтевший манускрипт с лиловыми литерами, забытый на полке оксфордской Bodleyana, приняли, к нашему блату, форму поэзии. Всякое соавторство загадочно. А соавторство нашего англичанина и перса — как никакое другое, ибо слишком они разные, и, вероятно, в жизни бы не стали друзьями, а смерть, перипетии и время понадобились только лишь для того, дабы последний узнал о первом, что оба они — один и тот же поэт.

Хорхе Луис Борхес. «Загадка Эдварда Фицджеральда». Пер. с исп. И. Петровского.

Вопрос написания имени Омар Хайяма

Автор Brillioni, августа 3, 2017, 11:49

0 Пользователи и 1 гость просматривают эту тему.

Омар Хайям — биография

Омар Хайям – совершенно уникальное явление в мировой науке и философии, человек, подобный русскому Ломоносову. Широкому кругу людей Хайям более известен как автор рубаев, коротких четверостиший, имеющих тонкий и точный философский смысл. Однако в первую очередь этот человек был ученым, достигших невероятных успехов в области математики, астрономии, истории, литературы и кулинарии. Время, в которое жил великий мудрец, было сумрачным и тяжелым. За малейшее вольнодумие на Востоке люди подвергались гонениям и притеснениям. Но Хайяма всегда отличала свобода мысли, он не отрицал существование Всевышнего, однако вся деятельность ученого была светской. Он был великим просветителем, несущим свои обширные знания в массы. Этот человек старался всеми силами облегчить жизнь простого народа, помогал обычному человеку обрести смысл жизни, учил его правильно и мудро относиться ко всем жизненным явлениям.

Выдающиеся достижения Хайяма в различных областях вызывают большое удивление у потомков, и заставляют их думать, что такого разностороннего человека просто не существовало на свете. Но это не так, подобные уникальные личности иногда, очень редко, встречаются среди людей. Жизнь этого ученого и философа сложилась достаточно удачно, если не брать во внимание его последних лет. Он сумел реализоваться, ему была оказана мощная поддержка со стороны падишаха Ирана, который по достоинству сумел оценить величину личности Хаяйма. Философ никогда не имел семьи и детей, направляя все свои силы на изучение законов природы. Он весь отдался науке и философии, по этой причине смог проявить себя во многих направлениях. Проследить за судьбой человека, который жил почти тысячелетие назад, непросто, но его биография, собранная по крупицам из достоверных источников, всегда вызывает большой интерес у читателей.

Детство

Омар Хайям родился в иранском городе Нишапуре 18 мая 1048 года. Мужчины, родившиеся под знаком Тельца, всегда отличаются философским отношением к жизни. Глубокий ум, пытливость, наблюдательность – все это также свойственно Тельцам. При этом они с ранней юности стараются крепко встать на ноги, ни от кого не зависеть материально. Возможно, все эти качества и предопределили род занятий маленького Омара. Его родители были зажиточными людьми, мальчик принадлежал к древнему, уважаемому роду ремесленников. С раннего возраста Омар удивлял своих родственников необычайными аналитическими способностями и многочисленными талантами. Ребенок был очень умным, рассудительным, усидчивым и любознательным.

Хайям рано научился читать, в восемь лет он самостоятельно изучил Коран, священную мусульманскую книгу, и даже пытался трактовать отдельные его постулаты. Уже в раннем детстве он научился красноречиво говорить, и на протяжении всей жизни ученый не переставал развивать свои ораторские способности. В юности он стал изучать мусульманское законодательство и философию, и весьма преуспел на этом поприще. В Иране молодого человека называли настоящим знатоком Корана. За советами и помощью к нему часто обращались люди, которые испытывали затруднение при толковании священной книги.

Омар был совсем юным, когда его родители скончались. Оставшись один, молодой человек решил вплотную заняться математикой и философией, продолжить обучением этим наукам.

Для учения были нужны средства. Омар продал родительский дом и мастерскую отца, и неожиданно получил очень заманчивое предложение от главного человека страны. О способностях молодого человека уже было известно при дворе, правитель пригласил его занять должность придворного ученого. Это было невероятное везение, под покровительством главного человека Исфагана пышным цветом расцвели таланты и способности Омара Хайяма.

Научная деятельность

Хайяма часто называют уникальным ученым. Он написал целый ряд научных трактатов на темы, совершенно не связанные друг с другом. Этот человек живо интересовался астрономией, проводил многолетние исследования за движением звезд. Результатом его неустанных трудов стал самый точный в мире календарь. На основе полученных астрономических данных Хайям создал систему астрологии. Много времени ученый уделял изучению пищевых пристрастий знаков Зодиака, что позволило ему составить правильную систему питания для каждого из них. Книга вкусных и полезных рецептов, написанная ученым, до сих пор удивляет кулинаров всего мира.

Особую любовь Омар Хайям питал к точной науке – математике. Результатом его достижений в этой области стал анализ теории Евклида, авторская система вычисления для квадратных и кубических уравнений. Ученый доказывал теоремы, проводил расчеты, работал над созданием классификации уравнений. Научные труды этого человека в области алгебры и геометрии высоко ценят современные ученые. Календарь, который создал Хайям, до настоящего времени действует в Иране.

Книги

После себя Хайям оставил бесценное наследие, потомки отыскали несколько его книг и литературных сборников. Сборники, составленные знаменитым философом, внушают некоторое сомнение исследователям. Есть версия, что не все стихи, которые можно прочесть в этих книгах, принадлежат перу самого Хайяма. В течение 10 веков после его кончины многие рубаи с «крамольным» смыслом приписывались Хаяму. Только так их настоящие авторы могли избавить себя от гонений всесильных властей, строго следящих за нравственностью своего народа. Вполне возможно, что некоторые произведения народного творчества распространялись под именем Хайяма. При этом исследователи творчества великого иранца утверждают, что более 300 стихотворений из найденных сборников написал сам философ.

На Востоке четверостишия, наполненные философским смыслом, называют рубаями. Омар и здесь был новатором, при его жизни героями литературных произведений могли быть только представители высшей знати или герои. О простых людях тогда не писали, их никто не брал в расчет, хотя именно народ создавал все материальные и культурные ценности. Простые люди в своей основе были неграмотными, и до их мыслей и чаяний никому не было дела. Свои рубаи Омар стал писать для всех людей, четким, понятным, ясным языком, без витиеватых эпитетов, которые так любят на Востоке.

В рубаях прослеживается наличие авторского «Я». Это простой лирический герой, обычный смертный, не совершивший ничего сверхъестественного и героического.

Но он – настоящий философ, много размышляющий о человеческих жизнях и судьбах. Рубаи очень лаконичны и изящны, в них нет ничего лишнего, только точные слова, передающие глубокий смысл.

Мудрецы недаром говорят, что математика дисциплинируем ум. Хайям, выдающийся математик, выглядит очень последовательным и в своих литературных трудах. В стихотворениях он не обошел ни одну тему, волнующую человека. Поэт писал о Боге, о судьбе, об обществе, о любви, о человеческих взаимоотношениях. Все его стихотворения стали бессмертными, они останутся актуальными на все времена.

Взгляды

У философа были свои взгляды на жизнь, резко отличающиеся от общепринятых. Ученый муж не слишком разбирался в общественных тенденциях того времени, и почти не замечал изменений, которые происходили в обществе. Он не считал возможным тратить на это свое драгоценное время, и в конце жизни поплатился за свою невнимательность.

Теология была одним из направлений, которые сильно занимали философа. Он был человеком с нестандартным мышлением и не стеснялся высказывать вслух мысли, которые считались крамольными. Хайям считал обычного человека великой ценностью, прославлял его, называл очень важными желания и потребности человека. Он полагал, что Бог и вера прекрасно могут существовать отдельно от религиозных институтов. Философ полагал, что Бог должен быть у человека в душе, и Всевышний никогда не покидает человека, каким бы грешником тот не был. Хайям часто высказывал свои мысли на эту тему.

Такая позиция маститого ученого не могла не вызвать негодования у церковников. Вокруг его персоны всегда велось много споров. Однако большого вреда философу священнослужители нанести не могли – его высоким покровителем был сам падишах. Кроме того, Хайям с ранней юности считался большим знатоком Корана, и в теологических спорах легко мог заткнуть за пояс многих церковников, не обладавших такими фундаментальными знаниями. Тем не менее, уже в годы зрелости Хайяма многие священнослужители считали этого вольнодумца «вредным» элементом.

В своих произведениях философ часто размышлял о любви. Он справедливо полагал, что это чувство – главное в жизни.

Высказывания Хайяма о любви были противоречивыми, он рассматривал это чувство с двух сторон – как созидающее, так и разрушительное. В некоторых его стихотворениях звучит восхищение любовью и женщиной. Есть и такие произведения, где поэт сокрушается над судьбой человека, которому любовь сломала жизнь. Но его отношение к женщине всегда было положительным, Хайям считал, что главной ценностью для мужчины является любимая женщина. По этой причине настоящий мужчина просто обязан сделать свою женщину счастливой, для этого ее нужно любить, ценить и уважать.

Поэт много писал о дружбе, считая ее великим даром. Он прекрасно осознавал, что истинных друзей на свете не так уж много, призывал людей беречь дружбу, не предавать тех, с кем они прошли через трудности и испытания. Философ считал, что к людям нужно относиться избирательно, не допуская в свой дом и за свой стол случайных «попутчиков», которые легко могут втянуть хозяев в недоброе дело.

Обладая аналитическим складом ума, Хайям прекрасно замечал несправедливое устройство мира. Но кроме этого, он видел, что многие люди не понимают, что является главными жизненными ценностями. Некоторые вещи его современники объясняли с точки зрения теологии, хотя на самом деле они имели природную сущность. Лирический герой Хайяма нередко сомневается в вере, он с любовью относится к себе, к своим потребностям. Этого человека, как и самого Хайяма, можно назвать вольнодумцем. Возможности его разума и рассуждений не знают никаких преград. Это рубаха-парень, он близок и прост, ему нравится хорошее вино, он любит женщин, ему понятна вся красота мира.

Хайям много рассуждал о смысле жизни. Он пришел к выводу, что все мы – временные гости на этой земле. По этой причине важно относиться к жизни как к бесценному дару, наслаждаясь каждым прожитым мигом.

Поэт считал, что человеку важно научиться ценить все маленькие радости, принимать все происходящие события без злобы и гнева, отыскивая позитивные моменты даже во времена невзгод.

Омара Хайяма называют великим гедонистом. Он не считал возможным отказываться от земных благ ради призрачного небесного блаженства. Смысл жизни поэт и философ видит в другом – в потреблении и наслаждении. Но все должно быть в меру, иначе быстро наступит апатия и пресыщение. Такие взгляды философа приводили общественность в негодование, однако находили отклик в среде правителей и знати. Особенно любила Хайяма за его взгляды на жизнь русская интеллигенция.

Личная жизнь

Немалую часть своего творчества поэта посвятил любви к женщине. При этом он никогда не был женат и не имел детей. Образ жизни великого ученого не позволял ему обременять себя узами брака. Он был вольнодумцем и всегда находился под пристальным взглядом церковников, не прощавших свободомыслия. Ослушников без всяких сомнений подвергали гонениям, самых опасных «преступников» казнили.

Хайям считал, что в таких условиях и при его образе жизни он просто не имеет права рисковать жизнью и здоровьем дорогих ему людей. Он предпочел остаться одиноким.

Его трактаты и книги, которые дошли до потомков, представляют собой малые крупицы полноценных исследований великого ученого. Чаще всего свои изыскания он передавал современникам в устной форме. Наука в тот период находилась в загоне, религиозные институты делали все, чтобы она не развивалась. Ученые и наука были опасны для церковников, и подлежали уничтожению.

Причина смерти

Хайям был удивительно смелым человеком, в эпоху глухого Средневековья он не боялся высказывать вслух свои мысли. Долгое время он находился под защитой и покровительством правителя Ирана, не дававшего его в обиду. Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается. Когда падишах скончался, для Хайяма наступили суровые времена. Положение усугубляло и то, что сам мудрец уже был в преклонном возрасте. Свои последние дни иранский философ провел в бедности и лишениях. Церковники, назвал его богохулом, поспешили изгнать ученого из дворца. Новый правитель не был заинтересован в Хайяме. Философ стал настоящим отшельником.

Но он до последнего вздоха был верен своим идеям. Хайям продолжал свои научные изыскания, писал рубаи, наслаждался каждым прожитым мгновением жизни. Он как будто знал, когда наступит час его смерти, и хорошо подготовился к нему. Однажды почтенный старец целый день молился, после этого совершил омовение, прочел священные слова и умер. Он принял свою смерть спокойно и с достоинством, как и полагалось мудрецу. На тот момент великому ученому было 83 года.

Ссылки

• Страница в Википедии