Как вы считаете почему рассказ имеет название дурачок а не дурак

Краткое содержание

Когда крестьянский мальчик по имени Панкрат стал круглым сиротой, барин великодушно позаботился о мальчике, определив его на должность «всем помогать». Так и рос Панька «при господском дворе, ходил в том, что ему давали», и безропотно выполнял любую работу. Он удивлял всех своей работоспособностью, трудолюбием и редкой неприхотливостью.

Работа у сироты «никогда не переводилась», потому что каждый заставлял его помогать себе. Так Панька безропотно чистил хлева, конюшни, гонял овец и лошадей на водопой, задавал им корм, а по вечерам плел лапти не только себе, но и другим. И, что удивительно, никто из дворни не жалел безотказного паренька, не заботился о нем. Напротив, все его считали дурачком, поскольку он никогда ничего не просил и ни на кого не жаловался.

Однажды «строгий-престрогий управитель» заметил, как из-за лени юного пастушонка Петьки молодые жеребята потравили молодые побеги ржи. Управитель приказал мальчику явиться для наказания в разрядную избу и получить двадцать розог. Петька залился горьким слезами, а Панька стал успокаивать его и уговаривать не ходить в избу за наказанием. Спустя некоторое время стало известно, что добросердечный Панька получил двадцать ударов розгами вместо Пети. Узнав об этом благородном поступке, «все над Панькой смеялись».

Спустя несколько лет началась война в Крыму, «и начали набирать рекрут». В деревнях стоял плач и вой – никто не хотел идти на верную смерть, и только повзрослевший Панька добровольно решил пойти служить.

Панька благополучно прошел всю войну, а как вышел в отставку, «так, по привычке к пастушеству, нанялся у степных татар конские табуны пасти». Служил тогда он у местного богача Хан-Джангара, который долгое время не мог поймать лихого вора Хабибулу, который не раз угонял у него самых лучших лошадей. Однажды Хан-Джангару повезло, и он схватил в плен раненого конокрада. Но богачу нужно было срочно уехать по делам, и он приказал Панкрату стеречь Хабибулу.

Но Панька отпустил преступника и напоследок попросил, чтобы тот более не совершал дурных дел. Когда разъяренный Хан-Джангар потребовал от пастуха объяснений, тот лишь ответил, что не может терпеть, «когда других мучают», и готов за свой проступок понести наказание. Хан-Джангар поразмыслил и сообщил своим приближенным, что не может казнить Паньку, «потому что в душе его, может быть, ангел был»…

«Дурачок», анализ рассказа Лескова

Главным героем многих русских народных сказок традиционно является Иван-дурак. Но это понятие имеет особый смысл: «дурак» тот, кто поступает нелогично, без корыстного умысла, не ищет для себя выгоды. За это он в сказках и получает награду — невесту-царевну да полцарства в придачу.

Однако в жизни подобным «дуракам» приходится несладко. Такие люди подчас превращаются в изгоев общества, и спасением для них становится лишь вера. Тогда их называют праведниками, но признают их величие порой слишком поздно — после их смерти, часто мученической. За это церковь канонизирует их, причисляя к лику святых. Известны Борис и Глеб, Петр и Феврония Муромские, Сергий Радонежский и много других русских святых. Большинство же подобных людей в реальной жизни остаются неизвестными.

Следуя традиции, русский писатель Николай Семенович Лесков называет героя своего одноименного рассказа «дурачком». «Дурачок» находится в одном ряду с «Левшой» и «Очарованным странником» — произведениями о праведниках, живущих не для себя, а для людей.

Именно таков «безродный крепостной мальчик Панька» — главный герой «Дурачка». По воспоминаниям рассказчика, он «беспрестанно работал»: ложился позже всех, вставал раньше всех, безотказно выполнял любую работу, даже самую неприятную. Например, будучи рекрутом, «провел всю войну в « профосах» – за всеми позади рвы копал да пакость закапывал».

При этом он был всегда в приподнятом настроении, шутил, не обижался даже тогда, когда его откровенно обманывали. Так он обходился краюхой хлеба с водицей, хотя коровница, у которой он столовался, должна была ему давать и картошку, и огурцы, и капустку. А Панька запивал хлеб ключевой водицей, да еще подшучивал: как это хлеб «с ухой»? Он же «с водицей».

За то, что Панька ничего не просил и не жаловался, многие и называли его «дурачком». Рассказчик, в силу своего малого возраста, не понимал, почему его так называли, ведь глупостей от него он никогда не слышал. Наоборот, Панька делал ребятишкам из бересты мельницы и туесочки. Но вслед за взрослыми дети тоже называли героя дурачком, а после одного случая и спорить перестали.

Когда управляющий велел «взбрызнуть» (очевидно, до крови) розгами 12-летнего пастушка Пашку, более старший Панька, увидев испуг ребенка, успокоил его, что договорится об отмене наказания, а фактически принял его на себя. Люди, узнав об этом, не оценили благородства юноши: наоборот, в очередной раз посмеялись. Дескать, что с него взять — дурачок. Не поняли люди и стремления попасть в рекруты. Все вокруг плачут, потому что никому на войне страдать не хочется. А Панька сам просится.

Мотивы поступка автор вложил в уста самого героя: «Пусть душа за другого пострадает — вот мне теперь это и надобно, потому что я терпеть не могу, когда других мучают». Поняли Паньку, как ни странно, только «нехристи» — татары. Когда ему поручили стеречь лютого вора Хабибулу, Панька стал убеждать его бросить дурное, потому что «Бог зачнет помогать делать хорошее, вот и пойдет хорошее». А потом расковал его, посадил на коня и отправил на все стороны, чтобы тот спасал себя. Напоследок предупредил: если будет Хабибула снова зло творить, то уже самого Господа обманет.

Хан-Джангар, узнав об этом, пришел в замешательство: любого другого за ослушание тут же бы саблей и зарубил. Но Паньку нельзя казнить, потому что «в душе его, может быть, ангел был…» И согласились остальные татары, что нельзя ему вредить: он и есть истинный праведник.

Рассказ Н. Лескова своей неспешностью напоминает жития святых. Рассказчик подробно описывает все поступки героя, оценку других людей, реакцию самого Паньки. Только истинно верующий человек принимал все испытания смиренно, как и подобает носителю христианской веры. Все рассуждения героя звучат убедительно и убежденно, потому что сам он верит в то, о чем говорит.

Жития составляли для прославления какого-либо святого, в назидание всем верующим, да и неверующим тоже. Пример святого должен был стать положительным, вызвать желание прожить такую же праведную жизнь, чтобы оставить о себе славу или отклики современников.

Было бы странно утверждать, что Лесков прославлял своего героя: само название «Дурачок» мало соотносится с прославлением. Однако личность героя заслуживает уважения, потому что он свою душу так берег, что «желал пустить ее помучиться за ближнего». Страданиями совершенствуется душа человеческая — это утверждение знакомо любому верующему. Но Панька совершенен вдвойне: от мучений за другого его душа становится «счастливая и от всех страхов свободная», да и сам герой счастлив, потому что не испытывает страха, ведь знает, что с ним Бог.

Герои Лескова часто бывают правдоискателями. Не все произведения заканчиваются счастливо: судьба Левши трагична. «Дурачок» Панька выходит в отставку после рекрутчины полным сил, хотя многие возвращаются со службы инвалидами, избегает казни местного богача Хан-Джангара за то, что отпустил пойманного тем преступника.

Кто-то скажет: «Дуракам везет». Но Лесков всей судьбой идеального праведника Паньки доказывает, что только добро, милосердие и самопожертвование могут сделать человека счастливым. Сделать его праведником — «человеком с чистой совестью и душой» (такое определение дается в словаре В. И. Даля).

Счастье нужно находить в благополучии других. Этим жизнеутверждающим мотивом и заканчивается рассказ «Дурачок», напечатанный впервые в 1891 году (почти 130 лет назад), но не потерявший своей актуальности, особенно сейчас, когда в обществе утверждаются законы бесчеловечного поведения, основанного на корысти и выгоде.

• «Леди Макбет Мценского уезда», анализ повести Лескова
• «Человек на часах», анализ рассказа Лескова
• «Запечатленный ангел», краткое содержание по главам повести Лескова
• «Очарованный странник», краткое содержание по главам повести Лескова
• «Запечатленный ангел», анализ повести Лескова
• «Человек на часах», краткое содержание по главам рассказа Лескова
• «Привидение в Инженерном замке», анализ рассказа Лескова
• «Тупейный художник», анализ рассказа Лескова
• «Зверь», анализ рассказа Лескова
• «Левша», анализ повести Лескова, сочинение
• «Старый гений», анализ рассказа Лескова
• «Жемчужное ожерелье», анализ рассказа Лескова
• «Очарованный странник», анализ повести Лескова, сочинение
• «На краю света», краткое содержание по главам повести Лескова
• «Однодум», анализ рассказа Лескова

По произведению: «Дурачок»

По писателю: Лесков Николай Семёнович

Николай Лесков — Дурачок

Лесков Николай Семенович

Дурачок

Н.С.Лесков

Дурачок

Кого надо считать дураком? Кажется, будто это всякий знает, а если начать сверять, как кто это понимает, то и выйдет, что все понимают о дураке неодинаково. По академическому словарю, где каждое слово растолковано в его значении, изъяснено так, что «дурак — слабоумный человек, глупый, лишенный рассудка, безумный, шут…». В подкрепление такого толкования приведен словесный пример: «Он был и будет дурак дураком». «Дурачок — смягчение слова дурак». Ученее этого объяснения уже и искать нечего, а между тем в жизни случается встречать таких дураков или дурачков, которым эта кличка дана, но они, между тем, не безумны, не глупы и ничего шутовского из себя не представляют… Это люди любопытные, и про одного такого я здесь и расскажу.

Был у нас в деревне безродный крепостной мальчик Панька. Рос он при господском дворе, ходил в том, что ему давали, а ел на застольщине вместе с коровницею и с ее детьми. Должность у него была такая, чтобы «всем помогать»; это значило, что все должностные люди в усадьбе имели право заставлять Паньку делать за них всякую работу, и он, бывало, беспрестанно работает. Как сейчас его помню: бывало, зимою, — у нас зимы бывают лютые, — когда мы встанем и подбежим к окнам, Панька уже везет на себе, изогнувшись, большие салазки с вязанками сена, соломы и с плетушками колоса и другого мелкого корма для скотины и птиц. Мы встаем, а он уже наработался, и редко увидишь его, что он присядет в скотной избе и ест краюшку хлебца, а запивает водою из деревянного ковшика.

Спросишь его, бывало:

— Что ты, Паня, один сухой хлеб жуешь?

А он шутя отвечает:

— Как так «с ухой»? — он, гляди-ко, с чистой водицею.

— А ты бы еще чего-нибудь попросил: капустки, огурца или картошечки!

А Паня головой мотнет и отвечает:

— Ну, вот еще чего!.. Я и так наелся, — слава те Господи!

Подпояшется и опять на двор идет таскать то одно, то другое. Работа у него никогда не переводилась, потому что все его заставляли помогать себе. Он и конюшни, и хлева чистил, и скоту корм задавал, и овец на водопой гонял, а вечером, бывало, еще себе и другим лапти плетет, и ложился он, бывало, позже всех, а вставал раньше всех до света и одет был всегда очень плохо и скаредно. И его, бывало, никто и не жалеет, а все говорят:

— Ему ведь ничего, — он дурачок.

— А чем же он дурачок?

— Да всем…

— А например?

— Да что за пример! — вон коровница-то все огурцы и картошки своим детям отдает, а он, хоть бы что ему… и не просит у них, и на них не жалуется. Дурак!

Мы, дети, не могли хорошо в этом разобраться, и хоть глупостей от Паньки не слыхали, и даже видели от него ласку, потому что он делал нам игрушечные мельницы и туезочки из бересты, — однако и мы, как все в доме, одинаково говорили, что Панька дурачок, и никто против этого не спорил, а скоро вышел такой случай, что об этом уже и нельзя стало спорить.

Был у нас нанят строгий-престрогий управитель, и любил он за всякую вину человека наказывать. Едет, бывало, на беговых дрожках и по всем сторонам смотрит: нет ли где какой неисправности? И если заметит что-нибудь в беспорядке — сейчас же остановится, подзовет виноватого и приказывает:

— Ступай сейчас в контору и скажи моим именем старосте, чтобы дали тебе двадцать пять розог; а если слукавишь — я тебе вечером при себе велю вдвое дать.

Прощенья у него уж и не смели просить, потому что он этого терпеть не мог и еще прибавлял наказание.

Вот раз. летом, едет этот управляющий и видит, что в молодых хлебах жеребята ходят и не столько зелени рвут, сколько ее топчут и копытами с корнями выколупывают…

Управитель и расшумелся.

А жеребят в этот год был приставлен стеречь мальчик Петруша, — сын той самой Арины-коровницы, которая Паньке картошек жалела, а все своим детям отдавала. Петруша этот имел в ту пору лет двенадцать и был телом много помельче Паньки и понежнее, за это его и дразнили «творожничком» — словом, он был мальчик у матери избалованный и на работу слабый, а на расправу жидкий. Выгнал он жеребят рано утром «на росу», и стало его знобить, а он сел да укрылся свиткою, и как согрелся, то на него нашел сон — он и заснул, а жеребятки в это время в хлеб и взошли.

Управитель, как увидал это, так сейчас стегнул Петю и говорит:

— Пусть Панька пока и за своим, и за твоим делом посмотрит, а ты сейчас иди в разрядную контору и скажи выборному, чтобы он тебе двадцать розог дал; а если это до моего возвращенья домой не исполнишь, то я при себе тогда тебе вдвое дам. Сказал это и уехал.

А Петруша так и залился слезами. Весь трясется, потому что никогда его еще розгами не наказывали, и говорит он Паньке:

— Брат милый, Панюшка, очень страшно мне… скажи, как мне быть?

А Панька его по головке погладил и говорит:

— И мне тоже страшно было… Что с этим делать-то… Христа били…

А Петруша еще горче плачет и говорит:

— Боюсь я идти и боюсь не идти… Лучше я в воду кинуся. А Панька его уговаривал-уговаривал, а потом сказал:

— Ну, постой же ты: оставайся здесь и смотри за моим и за своим делом, а я скорей сбегаю, за тебя постараюся, — авось тебя Бог помилует. Видишь, ты трус какой.

Петруша спрашивает:

— А как же ты, Панюшка, постараешься?

— Да уж я штуку выдумал — постараюся! И побежал Панька через поле к усадьбе резвенько, а через час назад идет, улыбается.

— Не робей, — говорит, — Петька, все сделано; и не ходи никуда — с тебя наказанье избавлено.

Петька думает:

«Все равно: надо верить ему», — и не пошел; а вечером управляющий спрашивает у выборного в разрядной избе:

— Что, пастушонок утром приходил сечься?

— Как же, — говорит, — приходил, ваша милость.

— Взбрызнули его?

— Да, — говорит, — взбрызнули.

— И хорошо?

— Хорошо, постаралися.

Дело и успокоилось, а потом узнали, что высекли-то пастушонка, да не того, которого было назначено, не Петра, а Паньку, и пошло это по усадьбе и по деревне, и все над Панькой смеялись, а Петю уже не стали сечь.

Что же, — говорили, — уже если дурак его выручил, нехорошо двух за одну вину разом наказывать.

Ну, не дурак ли, взаправду, наш Панька был?

И так он все и дальше жил.

Сделалась через несколько лет в Крыме война, и начали набирать рекрут. Плач по деревне пошел: никому на войне страдать-то не хочется. Особенно матери о сыновьях убиваются — всякой своего сына жалко.

А Паньке в это время уже совершенные годы исполнились, и он вдруг приходит к помещику и сам просится:

— Велите, — говорит, — меня отвести в город — в солдаты отдать.

— Что же тебе за охота?

— Да так, — отвечает, — очень мне вдруг охота пришла.

— Да отчего? Ты обдумайся.

— Нет, — говорит, — некогда думать-то.

— Отчего некогда?

— Да нешто не слышно вам, что вокруг плачут, а я ведь любимый у Господа, — обо мне плакать некому, — я и хочу идти.

Его отговаривали.

— Посмотри-ка, мол, какой ты неуклюжий-то: над тобой на войне-то, пожалуй, все расхохочутся. А он отвечает:

— То и радостней: хохотать-то ведь веселее, чем ссориться; если всем весело станет, так тогда все и замирятся. Еще раз сказали ему:

— Утешай-ка лучше сам себя да живи дома! Но он на своем твердо стоял.

— Нет, мне, — говорит, — это будет утешнее.

Его и утешили, — отвезли в город и отдали в рекруты, а когда сдатчики возвратились, — с любопытством их стали расспрашивать:

— Ну, как наш дурак остался там? Не видали ли вы его после сдачи-то?

— Как же, — говорят, — видели.

— Небось, смеются все над ним, — какой увалень?

— Да, — говорят, — на самых первых порах-то было смеялися, да он на все на два рубля, которые мы дали ему награждения, на базаре целые ночвы пирогов с горохом и с кашей купил и всем по одному роздал, а себя позабыл… Все стали головами качать и стали ломать ему по половиночке. А он застыдился и говорит:

— Что вы, братцы, я ведь без хитрости! Кушайте. Рекрута его стали дружно похлопывать:

— Какой, мол, ты ласковый!

А наутро он раньше всех в казарме встал, да все убрал и старым солдатам всем сапоги вычистил. Стали хвалить его, и старики у нас спрашивали: «Что он у вас дурачок, что ли?»

Сдатчики отвечали:

— Не дурак, а… малость с роду так.

Так Панька и пошел служить со своим дурачеством и провел всю войну в «профосах» — за всеми позади рвы копал да пакость закапывал, а как вышел в отставку, так, по привычке к пастушеству, нанялся у степных татар конские табуны пасти.

Отправился он к татарам из Пензы и не бывал назад много лет, а скитался, гоняя коней, где-то вдали, около безводных Рын-Песков, где тогда кочевал большой местный богач Хан-Джангар. А Хан-Джангар, когда приезжал на Суру лошадей продавать, то на тот час держал себя будто и покорно, но у себя в степи что хотел, то и делал; кого хотел — казнил, кого хотел — того миловал.

За отдаленностью дикой пустыни следить за ним было невозможно, и он как хотел, так и своевольничал. Но расправлялся он так не один: находились и другие такие же самоуправцы, и в числе их появился один лихой вор, по имени Хабибула, и стал он угонять у Хана-Джангара много самых лучших лошадей, и долго никак его не могли поймать. Но вот раз сделалась у одних и других татар свалка, и Хабибулу ранили и схватили. А время было такое, что Хан-Джангар спешил в Пензу, и ему никак нельзя было остановиться и сделать над Хабибулой суд и казнить его такою страшною казнью, чтобы навести страх и ужас на других воров.

Краткое содержание

Когда крестьянский мальчик по имени Панкрат стал круглым сиротой, барин великодушно позаботился о мальчике, определив его на должность «всем помогать». Так и рос Панька «при господском дворе, ходил в том, что ему давали», и безропотно выполнял любую работу. Он удивлял всех своей работоспособностью, трудолюбием и редкой неприхотливостью.

Работа у сироты «никогда не переводилась», потому что каждый заставлял его помогать себе. Так Панька безропотно чистил хлева, конюшни, гонял овец и лошадей на водопой, задавал им корм, а по вечерам плел лапти не только себе, но и другим. И, что удивительно, никто из дворни не жалел безотказного паренька, не заботился о нем. Напротив, все его считали дурачком, поскольку он никогда ничего не просил и ни на кого не жаловался.

Однажды «строгий-престрогий управитель» заметил, как из-за лени юного пастушонка Петьки молодые жеребята потравили молодые побеги ржи. Управитель приказал мальчику явиться для наказания в разрядную избу и получить двадцать розог. Петька залился горьким слезами, а Панька стал успокаивать его и уговаривать не ходить в избу за наказанием. Спустя некоторое время стало известно, что добросердечный Панька получил двадцать ударов розгами вместо Пети. Узнав об этом благородном поступке, «все над Панькой смеялись».

Спустя несколько лет началась война в Крыму, «и начали набирать рекрут». В деревнях стоял плач и вой – никто не хотел идти на верную смерть, и только повзрослевший Панька добровольно решил пойти служить.

Панька благополучно прошел всю войну, а как вышел в отставку, «так, по привычке к пастушеству, нанялся у степных татар конские табуны пасти». Служил тогда он у местного богача Хан-Джангара, который долгое время не мог поймать лихого вора Хабибулу, который не раз угонял у него самых лучших лошадей. Однажды Хан-Джангару повезло, и он схватил в плен раненого конокрада. Но богачу нужно было срочно уехать по делам, и он приказал Панкрату стеречь Хабибулу.

Но Панька отпустил преступника и напоследок попросил, чтобы тот более не совершал дурных дел. Когда разъяренный Хан-Джангар потребовал от пастуха объяснений, тот лишь ответил, что не может терпеть, «когда других мучают», и готов за свой проступок понести наказание. Хан-Джангар поразмыслил и сообщил своим приближенным, что не может казнить Паньку, «потому что в душе его, может быть, ангел был»…

«Дурачок», анализ рассказа Лескова

Главным героем многих русских народных сказок традиционно является Иван-дурак. Но это понятие имеет особый смысл: «дурак» тот, кто поступает нелогично, без корыстного умысла, не ищет для себя выгоды. За это он в сказках и получает награду — невесту-царевну да полцарства в придачу.

Однако в жизни подобным «дуракам» приходится несладко. Такие люди подчас превращаются в изгоев общества, и спасением для них становится лишь вера. Тогда их называют праведниками, но признают их величие порой слишком поздно — после их смерти, часто мученической. За это церковь канонизирует их, причисляя к лику святых. Известны Борис и Глеб, Петр и Феврония Муромские, Сергий Радонежский и много других русских святых. Большинство же подобных людей в реальной жизни остаются неизвестными.

Следуя традиции, русский писатель Николай Семенович Лесков называет героя своего одноименного рассказа «дурачком». «Дурачок» находится в одном ряду с «Левшой» и «Очарованным странником» — произведениями о праведниках, живущих не для себя, а для людей.

Именно таков «безродный крепостной мальчик Панька» — главный герой «Дурачка». По воспоминаниям рассказчика, он «беспрестанно работал»: ложился позже всех, вставал раньше всех, безотказно выполнял любую работу, даже самую неприятную. Например, будучи рекрутом, «провел всю войну в « профосах» – за всеми позади рвы копал да пакость закапывал».

При этом он был всегда в приподнятом настроении, шутил, не обижался даже тогда, когда его откровенно обманывали. Так он обходился краюхой хлеба с водицей, хотя коровница, у которой он столовался, должна была ему давать и картошку, и огурцы, и капустку. А Панька запивал хлеб ключевой водицей, да еще подшучивал: как это хлеб «с ухой»? Он же «с водицей».

За то, что Панька ничего не просил и не жаловался, многие и называли его «дурачком». Рассказчик, в силу своего малого возраста, не понимал, почему его так называли, ведь глупостей от него он никогда не слышал. Наоборот, Панька делал ребятишкам из бересты мельницы и туесочки. Но вслед за взрослыми дети тоже называли героя дурачком, а после одного случая и спорить перестали.

Когда управляющий велел «взбрызнуть» (очевидно, до крови) розгами 12-летнего пастушка Пашку, более старший Панька, увидев испуг ребенка, успокоил его, что договорится об отмене наказания, а фактически принял его на себя. Люди, узнав об этом, не оценили благородства юноши: наоборот, в очередной раз посмеялись. Дескать, что с него взять — дурачок. Не поняли люди и стремления попасть в рекруты. Все вокруг плачут, потому что никому на войне страдать не хочется. А Панька сам просится.

Мотивы поступка автор вложил в уста самого героя: «Пусть душа за другого пострадает — вот мне теперь это и надобно, потому что я терпеть не могу, когда других мучают». Поняли Паньку, как ни странно, только «нехристи» — татары. Когда ему поручили стеречь лютого вора Хабибулу, Панька стал убеждать его бросить дурное, потому что «Бог зачнет помогать делать хорошее, вот и пойдет хорошее». А потом расковал его, посадил на коня и отправил на все стороны, чтобы тот спасал себя. Напоследок предупредил: если будет Хабибула снова зло творить, то уже самого Господа обманет.

Хан-Джангар, узнав об этом, пришел в замешательство: любого другого за ослушание тут же бы саблей и зарубил. Но Паньку нельзя казнить, потому что «в душе его, может быть, ангел был…» И согласились остальные татары, что нельзя ему вредить: он и есть истинный праведник.

Рассказ Н. Лескова своей неспешностью напоминает жития святых. Рассказчик подробно описывает все поступки героя, оценку других людей, реакцию самого Паньки. Только истинно верующий человек принимал все испытания смиренно, как и подобает носителю христианской веры. Все рассуждения героя звучат убедительно и убежденно, потому что сам он верит в то, о чем говорит.

Жития составляли для прославления какого-либо святого, в назидание всем верующим, да и неверующим тоже. Пример святого должен был стать положительным, вызвать желание прожить такую же праведную жизнь, чтобы оставить о себе славу или отклики современников.

Было бы странно утверждать, что Лесков прославлял своего героя: само название «Дурачок» мало соотносится с прославлением. Однако личность героя заслуживает уважения, потому что он свою душу так берег, что «желал пустить ее помучиться за ближнего». Страданиями совершенствуется душа человеческая — это утверждение знакомо любому верующему. Но Панька совершенен вдвойне: от мучений за другого его душа становится «счастливая и от всех страхов свободная», да и сам герой счастлив, потому что не испытывает страха, ведь знает, что с ним Бог.

Герои Лескова часто бывают правдоискателями. Не все произведения заканчиваются счастливо: судьба Левши трагична. «Дурачок» Панька выходит в отставку после рекрутчины полным сил, хотя многие возвращаются со службы инвалидами, избегает казни местного богача Хан-Джангара за то, что отпустил пойманного тем преступника.

Кто-то скажет: «Дуракам везет». Но Лесков всей судьбой идеального праведника Паньки доказывает, что только добро, милосердие и самопожертвование могут сделать человека счастливым. Сделать его праведником — «человеком с чистой совестью и душой» (такое определение дается в словаре В. И. Даля).

Счастье нужно находить в благополучии других. Этим жизнеутверждающим мотивом и заканчивается рассказ «Дурачок», напечатанный впервые в 1891 году (почти 130 лет назад), но не потерявший своей актуальности, особенно сейчас, когда в обществе утверждаются законы бесчеловечного поведения, основанного на корысти и выгоде.

• «Леди Макбет Мценского уезда», анализ повести Лескова
• «Человек на часах», анализ рассказа Лескова
• «Запечатленный ангел», краткое содержание по главам повести Лескова
• «Очарованный странник», краткое содержание по главам повести Лескова
• «Запечатленный ангел», анализ повести Лескова
• «Зверь», анализ рассказа Лескова
• «Привидение в Инженерном замке», анализ рассказа Лескова
• «Человек на часах», краткое содержание по главам рассказа Лескова
• «Тупейный художник», анализ рассказа Лескова
• «Левша», анализ повести Лескова, сочинение
• «Старый гений», анализ рассказа Лескова
• «Жемчужное ожерелье», анализ рассказа Лескова
• «На краю света», краткое содержание по главам повести Лескова
• «Очарованный странник», анализ повести Лескова, сочинение
• «Однодум», анализ рассказа Лескова

По произведению: «Дурачок»

По писателю: Лесков Николай Семёнович

Лесков Николай Семенович

Дурачок

Н.С.Лесков

Дурачок

Кого надо считать дураком? Кажется, будто это всякий знает, а если начать сверять, как кто это понимает, то и выйдет, что все понимают о дураке неодинаково. По академическому словарю, где каждое слово растолковано в его значении, изъяснено так, что «дурак — слабоумный человек, глупый, лишенный рассудка, безумный, шут…». В подкрепление такого толкования приведен словесный пример: «Он был и будет дурак дураком». «Дурачок — смягчение слова дурак». Ученее этого объяснения уже и искать нечего, а между тем в жизни случается встречать таких дураков или дурачков, которым эта кличка дана, но они, между тем, не безумны, не глупы и ничего шутовского из себя не представляют… Это люди любопытные, и про одного такого я здесь и расскажу.

Был у нас в деревне безродный крепостной мальчик Панька. Рос он при господском дворе, ходил в том, что ему давали, а ел на застольщине вместе с коровницею и с ее детьми. Должность у него была такая, чтобы «всем помогать»; это значило, что все должностные люди в усадьбе имели право заставлять Паньку делать за них всякую работу, и он, бывало, беспрестанно работает. Как сейчас его помню: бывало, зимою, — у нас зимы бывают лютые, — когда мы встанем и подбежим к окнам, Панька уже везет на себе, изогнувшись, большие салазки с вязанками сена, соломы и с плетушками колоса и другого мелкого корма для скотины и птиц. Мы встаем, а он уже наработался, и редко увидишь его, что он присядет в скотной избе и ест краюшку хлебца, а запивает водою из деревянного ковшика.

Спросишь его, бывало:

— Что ты, Паня, один сухой хлеб жуешь?

А он шутя отвечает:

— Как так «с ухой»? — он, гляди-ко, с чистой водицею.

— А ты бы еще чего-нибудь попросил: капустки, огурца или картошечки!

А Паня головой мотнет и отвечает:

— Ну, вот еще чего!.. Я и так наелся, — слава те Господи!

Подпояшется и опять на двор идет таскать то одно, то другое. Работа у него никогда не переводилась, потому что все его заставляли помогать себе. Он и конюшни, и хлева чистил, и скоту корм задавал, и овец на водопой гонял, а вечером, бывало, еще себе и другим лапти плетет, и ложился он, бывало, позже всех, а вставал раньше всех до света и одет был всегда очень плохо и скаредно. И его, бывало, никто и не жалеет, а все говорят:

— Ему ведь ничего, — он дурачок.

— А чем же он дурачок?

— Да всем…

— А например?

— Да что за пример! — вон коровница-то все огурцы и картошки своим детям отдает, а он, хоть бы что ему… и не просит у них, и на них не жалуется. Дурак!

Мы, дети, не могли хорошо в этом разобраться, и хоть глупостей от Паньки не слыхали, и даже видели от него ласку, потому что он делал нам игрушечные мельницы и туезочки из бересты, — однако и мы, как все в доме, одинаково говорили, что Панька дурачок, и никто против этого не спорил, а скоро вышел такой случай, что об этом уже и нельзя стало спорить.

Был у нас нанят строгий-престрогий управитель, и любил он за всякую вину человека наказывать. Едет, бывало, на беговых дрожках и по всем сторонам смотрит: нет ли где какой неисправности? И если заметит что-нибудь в беспорядке — сейчас же остановится, подзовет виноватого и приказывает:

— Ступай сейчас в контору и скажи моим именем старосте, чтобы дали тебе двадцать пять розог; а если слукавишь — я тебе вечером при себе велю вдвое дать.

Прощенья у него уж и не смели просить, потому что он этого терпеть не мог и еще прибавлял наказание.

Вот раз. летом, едет этот управляющий и видит, что в молодых хлебах жеребята ходят и не столько зелени рвут, сколько ее топчут и копытами с корнями выколупывают…

Управитель и расшумелся.

А жеребят в этот год был приставлен стеречь мальчик Петруша, — сын той самой Арины-коровницы, которая Паньке картошек жалела, а все своим детям отдавала. Петруша этот имел в ту пору лет двенадцать и был телом много помельче Паньки и понежнее, за это его и дразнили «творожничком» — словом, он был мальчик у матери избалованный и на работу слабый, а на расправу жидкий. Выгнал он жеребят рано утром «на росу», и стало его знобить, а он сел да укрылся свиткою, и как согрелся, то на него нашел сон — он и заснул, а жеребятки в это время в хлеб и взошли.

Управитель, как увидал это, так сейчас стегнул Петю и говорит:

— Пусть Панька пока и за своим, и за твоим делом посмотрит, а ты сейчас иди в разрядную контору и скажи выборному, чтобы он тебе двадцать розог дал; а если это до моего возвращенья домой не исполнишь, то я при себе тогда тебе вдвое дам. Сказал это и уехал.

А Петруша так и залился слезами. Весь трясется, потому что никогда его еще розгами не наказывали, и говорит он Паньке:

— Брат милый, Панюшка, очень страшно мне… скажи, как мне быть?

А Панька его по головке погладил и говорит:

— И мне тоже страшно было… Что с этим делать-то… Христа били…

А Петруша еще горче плачет и говорит:

— Боюсь я идти и боюсь не идти… Лучше я в воду кинуся. А Панька его уговаривал-уговаривал, а потом сказал:

— Ну, постой же ты: оставайся здесь и смотри за моим и за своим делом, а я скорей сбегаю, за тебя постараюся, — авось тебя Бог помилует. Видишь, ты трус какой.

Петруша спрашивает:

— А как же ты, Панюшка, постараешься?

— Да уж я штуку выдумал — постараюся! И побежал Панька через поле к усадьбе резвенько, а через час назад идет, улыбается.

— Не робей, — говорит, — Петька, все сделано; и не ходи никуда — с тебя наказанье избавлено.

Петька думает:

«Все равно: надо верить ему», — и не пошел; а вечером управляющий спрашивает у выборного в разрядной избе:

— Что, пастушонок утром приходил сечься?

— Как же, — говорит, — приходил, ваша милость.

— Взбрызнули его?

— Да, — говорит, — взбрызнули.

— И хорошо?

— Хорошо, постаралися.

Дело и успокоилось, а потом узнали, что высекли-то пастушонка, да не того, которого было назначено, не Петра, а Паньку, и пошло это по усадьбе и по деревне, и все над Панькой смеялись, а Петю уже не стали сечь.

Что же, — говорили, — уже если дурак его выручил, нехорошо двух за одну вину разом наказывать.

Ну, не дурак ли, взаправду, наш Панька был?

И так он все и дальше жил.

Сделалась через несколько лет в Крыме война, и начали набирать рекрут. Плач по деревне пошел: никому на войне страдать-то не хочется. Особенно матери о сыновьях убиваются — всякой своего сына жалко.

А Паньке в это время уже совершенные годы исполнились, и он вдруг приходит к помещику и сам просится:

— Велите, — говорит, — меня отвести в город — в солдаты отдать.

— Что же тебе за охота?

— Да так, — отвечает, — очень мне вдруг охота пришла.

— Да отчего? Ты обдумайся.

— Нет, — говорит, — некогда думать-то.

— Отчего некогда?

— Да нешто не слышно вам, что вокруг плачут, а я ведь любимый у Господа, — обо мне плакать некому, — я и хочу идти.

Его отговаривали.

— Посмотри-ка, мол, какой ты неуклюжий-то: над тобой на войне-то, пожалуй, все расхохочутся. А он отвечает:

— То и радостней: хохотать-то ведь веселее, чем ссориться; если всем весело станет, так тогда все и замирятся. Еще раз сказали ему:

— Утешай-ка лучше сам себя да живи дома! Но он на своем твердо стоял.

— Нет, мне, — говорит, — это будет утешнее.

Его и утешили, — отвезли в город и отдали в рекруты, а когда сдатчики возвратились, — с любопытством их стали расспрашивать:

— Ну, как наш дурак остался там? Не видали ли вы его после сдачи-то?

— Как же, — говорят, — видели.

— Небось, смеются все над ним, — какой увалень?

— Да, — говорят, — на самых первых порах-то было смеялися, да он на все на два рубля, которые мы дали ему награждения, на базаре целые ночвы пирогов с горохом и с кашей купил и всем по одному роздал, а себя позабыл… Все стали головами качать и стали ломать ему по половиночке. А он застыдился и говорит:

— Что вы, братцы, я ведь без хитрости! Кушайте. Рекрута его стали дружно похлопывать:

Текст книги «Дурачок»

Николай Лесков

Дурачок

Кого надо считать дураком? Кажется, будто это всякий знает, а если начать сверять, как кто это понимает, то и выйдет, что все понимают о дураке не одинаково. По академическому словарю, где каждое слово растолковано в его значении, изъяснено так, что «дурак – слабоумный человек, глупый, лишенный рассудка, безумный, шут»… В подкрепление такого толкования приведен словесный пример: «Он был и будет дурак-дураком». «Дурачок – смягчение слова дурак». Ученее этого объяснения уже и искать нечего, а между тем в жизни случается встречать таких дураков или дурачков, которым эта кличка дана, но они, между тем, не безумны, не глупы и ничего шутовского из себя не представляют… Это люди любопытные, и про одного такого я здесь и расскажу.

Был у нас в деревне безродный крепостной мальчик Панька. Рос он при господском дворе, ходил в том, что ему давали, а ел на застольщине вместе с коровницею и с ее детьми. Должность у него была такая, чтобы «всем помогать»; это значило, что все должностные люди в усадьбе имели право заставлять Паньку делать за них всякую работу, и он, бывало, беспрестанно работает. Как сейчас его помню: бывало, зимою, – у нас зимы бывают лютые, – когда мы встанем и подбежим к окнам, Панька уже везет на себе, изогнувшись, большие салазки с вязанками сена, соломы и с плетушками колоса и другого мелкого корма для скотины и птиц. Мы встаем, а он уже наработался, и редко увидишь его, что он присядет в скотной избе и ест краюшку хлебца, а запивает водою из деревянного ковшика.

Спросишь его, бывало:

– Что ты, Паня, один сухой хлеб жуешь?

А он шутя отвечает:

– Как так «с ухой»? – он, гляди-ко, с чистой водицею.

– А ты бы еще чего-нибудь попросил: капустки, огурца или картошечки!

А Паня головой мотнет и отвечает:

– Ну, вот еще чего!.. Я и так наелся, – слава-те, господи!

Подпояшется и опять на двор идет таскать то одно, то другое. Работа у него никогда не переводилася, потому что все его заставляли помогать себе. Он и конюшни, и хлева чистил, и скоту корм задавал, и овец на водопой гонял, а вечером, бывало, еще себе и другим лапти плетет, и ложился он, бывало, позже всех, а вставал раньше всех дт-света и одет был всегда очень плохо и скаредно. И его, бывало, никто и не жалеет, а все говорят:

– Ему ведь ничего, – он дурачок.

– А чем же он дурачок?

– Да всем…

– А например?

– Да что за пример! – вон коровница-то все огурцы и картошки своим детям отдает, а он, хоть бы что ему… и не просит у них, и на них не жалуется. Дурак!

Мы, дети, не могли хорошо в этом разобраться, и хоть глупостей от Паньки никогда не слыхали, и даже видели от него ласку, потому что он делал нам игрушечные мельницы и туезочки из бересты, – однако и мы, как все в доме, одинаково говорили, что Панька дурачок, и никто против этого не спорил, а скоро вышел такой случай, что об этом уже и нельзя стало спорить.

Был у нас нанят строгий-престрогий управитель, и любил он за всякую вину человека наказывать. Едет, бывало, на беговых дрожках и по всем сторонам смотрит: нет ли где какой неисправности? И если заметит что-нибудь в беспорядке – сейчас же остановится, подзовет виноватого и приказывает:

– Ступай сейчас в контору и скажи моим именем старосте, чтобы дали тебе двадцать пять розог; а если слукавишь – я

тебе вечером при себе велю вдвое дать.

Прощенья у него уж и не смели просить, потому что он этого терпеть не мог и еще прибавлял наказание.

Вот раз, летом, едет этот управляющий и видит, что в молодых хлебах жеребята ходят и не столько зелени рвут, сколько ее топчут и копытами с корнями выколупывают…

Управитель и расшумелся.

А жеребят в этот год был приставлен стеречь мальчик Петруша, – сын той самой Арины-коровницы, которая Паньке картошек жалела, а все своим детям отдавала. Петруша этот имел в ту пору лет двенадцать и был телом много помельче Паньки и понежнее, за это его и дразнили «творожничком» – словом, он был мальчик у матери избалованный и на работу слабый, а на расправу жидкий. Выгнал он жеребят рано утром «на-росу», и стало его знобить, а он сел да укрылся свиткою, и как согрелся, то на него нашел сон – он и заснул, а жеребятки в это время в хлеб и взошли.

Управитель, как увидал это, так сейчас стегнул Петю и говорит:

– Пусть Панька пока и за своим, и за твоим делом посмотрит, а ты сейчас иди в разрядную контору и скажи выборному, чтобы он тебе двадцать розог дал; а если это до моего возвращенья домой не исполнишь, то я при себе тогда тебе вдвое дам.

Сказал это и уехал.

А Петруша так и залился слезами. Весь трясется, потому что никогда его еще розгами не наказывали, и говорит он Паньке:

– Брат милый, Панюшка, очень страшно мне… скажи, как мне быть?

А Панька его по головке погладил и говорит:

– И мне тоже страшно было… Что с этим делать-то… Христа били…

А Петруша еще горче плачет и говорит:

– Боюсь я идти и боюсь не идти… Лучше я в воду кинуся.

А Панька его уговаривал-уговаривал, а потом сказал:

– Ну, постой же ты: оставайся здесь и смотри за моим и за своим делом, а я скорей сбегаю, за тебя постараюся, – авось тебя бог помилует. Видишь, ты трус какой.

Петруша спрашивает:

– А как же ты, Панюшка, постараешься?

– Да уж я штуку выдумал – постараюся! И побежал Панька через поле к усадьбе резвенько, а через час назад идет, улыбается.

– Не робей, – говорит, – Петька, все сделано; и не ходи никуда – с тебя наказанье избавлено.

Петька думает:

«Все равно: надо верить ему», – и не пошел; а вечером управляющий спрашивает у выборного в разрядной избе:

– Что, пастушонок утром приходил сечься?

– Как же, – говорит, – приходил, ваша милость.

– Взбрызнули его?

– Да, – говорит, – взбрызнули. – И хорошо?

– Хорошо, – постаралися.

Дело и успокоилось, а потом узнали, что высекли-то пастушонка, да не того, которого было назначено, не Петра, а Паньку, и пошло это по усадьбе и по деревне, и все над Панькой смеялись, а Петю уже не стали сечь.

– Что же, – говорили, – уже если дурак его выручил, – нехорошо двух за одну вину разом наказывать. Ну, не дурак ли, взаправду, наш Панька был?

И так он все и дальше жил.

Сделалась через несколько лет в Крыме война, и начали набирать рекрут. Плач по деревне пошел: никому на войне страдать-то не хочется. Особенно матери о сыновьях убиваются – всякой своего сына жалко.

А Паньке в это время уже совершенные годы исполнились, и он вдруг приходит к помещику и сам просится:

– Велите, – говорит, – меня отвести в город – в солдаты отдать.

– Что же тебе за охота?

– Да так, – отвечает, – очень мне вдруг охота пришла.

– Да отчего? Ты обдумайся.

– Нет, – говорит, – некогда думать-то.

– Отчего некогда?

– Да нешто не слышно вам, что вокруг плачут, а я ведь любимый у господа, – обо мне плакать немому, – я и хочу идти.

Его отговаривали.

– Посмотри-ка, мол, какой ты неуклюжий-то: над тобой на войне-то, пожалуй, все расхохочутся.

А он отвечает:

– То и радостней: хохотать-то ведь веселее, чем ссориться; если всем весело станет, так тогда все и замирятся.

Еще раз сказали ему:

– Утешай-ка лучше сам себя да живи дома!

Но он на своем твердо стоял.

– Нет, мне, – говорит, – это будет утешнее. Его и утешили, – отвезли в город и отдали в рекруты, а когда сдатчики возвратились, – с любопытством их стали расспрашивать:

– Ну, как наш дурак остался там? Не видали ли вы его после сдачи-то?

– Как же, – говорят, – видели.

– Небось, смеются все над ним, – какой увалень?

– Да, – говорят, – на самых первых порах-то было смеялися, да он на все на два рубля, которые мы дали ему награждения, на базаре целые ночвы пирогов с горохом и с кашей купил и всем по одному роздал, а себя позабыл… Все стали головами качать и стали ломать ему по половиночке. А он застыдился и говорит:

– Что вы, братцы, я ведь без хитрости! Кушайте.

Рекрута его стали дружно похлопывать:

– Какой, мол, ты ласковый!

А на утро он раньше всех в казарме встал, да все убрал и старым солдатам всем сапоги вычистил. Стали хвалить его и старики у нас спрашивали: – что он у вас, дурачок, что ли?

Сдатчики отвечали:

– Не дурак, а… малость сроду так.

Так Панька и пошел служить со своим дурачеством и провел всю войну в «профосах» – за всеми позади рвы копал да пакость закапывал, а как вышел в отставку, так, по привычке к пастушеству, нанялся у степных татар конские табуны пасти.

Отправился он к татарам из Пензы и не бывал назад много лет, а скитался, гоняя коней, где-то вдали, около безводных Рын-Песков, где тогда кочевал большой местный богач Хан-Джангар. А Хан-Джангар, когда приезжал на Суру лошадей продавать, то на тот час держал себя будто и покорно, но у себя в степи что хотел, то и делал; кого хотел – казнил, кого хотел – того миловал.

За отдаленностью дикой пустыни следить за ним было невозможно, и он, как хотел, так и своевольничал. Но расправлялся он так не один: находились и другие такие же самоуправцы, и в числе их появился один лихой вор, по имени Хабибула, и стал он угонять у Хана-Джангара много самых лучших лошадей, и долго никак его не могли поймать. Но вот раз сделалась у одних и других татар свалка, и Хабибулу ранили и схватили. А время было такое, что Хан-Джангар спешил в Пензу, и ему никак нельзя было остановиться и сделать над Хабибулою суд и казнить его такою страшною казнью, чтобы навести страх и ужас на других воров.

Чтобы не опоздать в Пензу на ярмарку и не показаться с Хабибулой в таких местах, где русские власти есть, Хан-Джангар и решил оставить при малом и скудном источнике Паньку с одним конем и раненого Хабибулу, окованного в конских железах. И оставил им пшена и бурдюк воды и наказал Паньке настрого:

– Береги этого человека, как свою душу! Понял?

Панька говорит:

– Чего ж не понять-то! Вполне понял, и как ты сказал, я так точно и сделаю.

Хан-Джангар со всей своей ордой и уехал, а Панька стал говорить Хабибуле:

– Вот до чего тебя твое воровство довело! Такой ты большой молодец, а все твое молодечество не к добру, а ко злу. Ты бы лучше исправился.

А Хабибула ему отвечает:

– Если я до сих пор не исправился, так теперь уж и некогда.

– Как это «некогда»! Только в том ведь и дело все, чтобы хорошо захотеть человеку исправиться, а остальное все само придет… В тебе ведь душа такая же, как и во всех людях: брось дурное, а бог тебе сейчас зачнет помогать делать хорошее, вот и пойдет все хорошее.

А Хабибула слушает и вздыхает.

– Нет, – говорит, – уже про это некстати и думать теперь!

– Да отчего же некстати-то?

– Да оттого, что я окован и смерти жду.

– А я тебя возьму да и выпущу. Хабибула ушам своим не поверил, а Панька ему улыбается ласково и говорит:

– Я тебе не шучу, а правду говорю. Хан мне сказал, чтобы я тебя «как свою душу берег», а ведь знаешь ли, как надо сберечь душу-то? Надо, брат, ее не жалеть, а пусть ее за другого пострадает – вот мне теперь это и надобно, потому что я терпеть не могу, когда других мучают. Я тебя раскую и на коня посажу и ступай, спасай себя, где надеешься, а если станешь опять зло творить – ну, уж тогда не меня обманешь, а господа.

И с этим присел и сломал на Хабибуле конские железные путы, и посадил его на коня, и сказал:

– Ступай с миром на все стороны.

А сам остался ожидать здесь возвращения Хана-Джангара, – и ждал его очень долго, пока ручеек высох и в бурдюке воды осталось очень немножечко.

Тогда и прибыл Хан-Джангар со своей; свитой.

Осмотрелся хан и спрашивает:

– А где Хабибула?

Панька отвечает:

– Я отпустил его.

– Как отпустил? Что ты такое рассказываешь?

– Я тебе говорю то, что взаправду сделал по твоему велению и по своему хотению. Ты мне велел беречь его как свою душу, а я свою душу так берегу, что желаю пустить ее помучиться за ближнего… Ты ведь хотел замучить Хабибулу, а я терпеть не могу, чтобы других мучили, – вот возьми меня и вели меня вместо его мучить, – пусть моя душа будет счастливая и от всех страхов свободная, потому что ведь я ни тебя, ни других – никого не боюся ни капельки.

Тут Хан-Джангар стал водить глаза во все стороны, а потом на голове тюбетейку поправил и говорит своим:

– Подойдите-ка все поближе ко мне: я вам скажу, что мне кажется.

Татары вокруг Хана-Джангара стеснилися. А он сказал им потихонечку:

– А ведь Паньку, сдается, нельзя казнить, потому что в душе его, может быть, ангел был…

– Да, – отвечали татары все одним тихим голосом, – нельзя нам ему вредить: мы его не поняли за много лет, а теперь он в одно мгновенье всем нам ясен стал: он ведь, может быть, праведный.

Впервые напечатано – журнал «Игрушечка», 1891.

Дурачок. Н. С. Лесков

На главную

Все авторы

Главная → Н. С. Лесков → Дурачок

(рассказ)

Кого надо считать дураком? Кажется, будто это всякий знает а если начать сверять, как кто это понимает, то и выйдет, что все понимают о дураке не одинаково. По академическому словарю, где каждое слово растолковано в его значении, изъяснено так, что «дурак — слабоумный человек, глупый, лишённый рассудка, безумный, шут»… В подкрепление такого толкования приведён словесный пример: «Он был и будет дурак-дураком». «Дурачок — смягчение слова дурак». Учёнее этого объяснения уже и искать нечего, а между тем в жизни случается встречать таких дураков или дурачков, которым эта кличка дана, но они, между тем, не безумны, не глупы и ничего шутовского из себя не представляют… Это люди любопытные, и про одного такого я здесь и расскажу.

Был у нас в деревне безродный крепостной мальчик Панька. Рос он при господском дворе, ходил в том, что ему давали, а ел на застолыцине вместе с коровницею и с её детьми. Должность у него была такая, чтобы «всем помогать»; это значило, что все должностные люди в усадьбе имели право заставлять Паньку делать за них всякую работу, и он, бывало, беспрестанно работает. Как сейчас его помню: бывало, зимою, — у нас зимы бывают лютые, — когда мы встанем и подбежим к окнам, Панька уже везёт на себе, изогнувшись, большие салазки с вязанками сена, соломы и с плетушками колоса и другого мелкого корма для скотины и птиц. Мы встаём, а он уже наработался, и редко увидишь его, что он присядет в скотной избе и ест краюшку хлебца, а запивает водою из деревянного ковшика.

Спросишь его, бывало:

— Что ты, Паня, один сухой хлеб жуёшь?

А он шутя отвечает:

— Как так «с ухой»? — он, гляди-ко, с чистой водицею.

— А ты бы ещё чего-нибудь попросил: капустки, огурца или картошечки!

А Паня головой мотнёт и отвечает:

— Ну, вот ещё чего!.. Я и так наелся, — слава-те, Господи!

Подпояшется и опять на двор идёт таскать то одно, то другое. Работа у него никогда не переводилася, потому что все его заставляли помогать себе. Он и конюшни, и хлева чистил, и скоту корм задавал, и овец на водопой гонял, а вечером, бывало, ещё себе и другим лапти плетёт, и ложился он, бывало, позже всех, а вставал раньше всех до-света и одет был всегда очень плохо и скаредно. И его, бывало, никто и не жалеет, а все говорят:

— Ему ведь ничего, — он дурачок.

— А чем же он дурачок?

— Да всем…

— А например?

— Да что за пример! — вон коровница-то все огурцы и картошку своим детям отдаёт, а он, хоть бы что ему… и не просит у них, и на них не жалуется. Дурак!

Мы, дети, не могли хорошо в этом разобраться, и хоть глупостей от Паньки не слыхали, и даже видели от него ласку, потому что он делал нам игрушечные мельницы и туезочки из бересты, — однако и мы, как все в доме, одинаково говорили, что Панька дурачок, и никто против этого не спорил, а скоро вышел такой случай, что об этом уже и нельзя стало спорить.

Был у нас нанят строгий-престрогий управитель, и любил он за всякую вину человека наказывать. Едет, бывало, на беговых дрожках и по всем сторонам смотрит: нет ли где какой неисправности? И если заметит что-нибудь в беспорядке — сейчас же остановится, подзовёт виноватого и приказывает:

— Ступай сейчас в контору и скажи моим именем старосте, чтобы дали тебе двадцать пять розог; а если слукавишь — я тебе вечером при себе велю вдвое дать.

Прощенья у него уж и не смели просить, потому что он этого терпеть не мог и еще прибавлял наказание.

Вот раз, летом, едет этот управляющий и видит, что в молодых хлебах жеребята ходят и не столько зелени рвут, сколько её топчут и копытами с корнями выколупывают…

Управитель и расшумелся.

А жеребят в этот год был приставлен стеречь мальчик Петруша, — сын той самой Арины-коровницы, которая Паньке картошек жалела; а всё своим детям отдавала. Петруша этот имел в ту пору лет двенадцать и был телом много помельче Паньки и понежнее, за это его и дразнили «творожничком» — словом, он был мальчик у матери избалованный и на работу слабый, а на расправу жидкий. Выгнал он жеребят рано утром «на-росу», и стало его знобить, а он сел да укрылся свиткою, и как согрелся, то на него нашёл сон — он и заснул, а жеребятки в это время в хлеб и взошли. Управитель, как увидал это, так сейчас стегнул Петю и говорит:

— Пусть Панька пока и за своим, и за твоим делом посмотрит, а ты сейчас иди в разрядную контору и скажи выборному, чтобы он тебе двадцать розог дал; а если это до моего возвращенья домой не исполнишь, то я при себе тогда тебе вдвое дам.

Сказал это и уехал.

А Петруша так и залился слезами. Весь трясётся, потому что никогда его ещё розгами не наказывали, и говорит он Паньке:

— Брат милый, Панюшка, очень страшно мне… скажи, как мне быть?

А Панька его по головке погладил и говорит:

— И мне тоже страшно было… Что с этим делать-то… Христа били…

А Петруша ещё горче плачет и говорит:

— Боюсь я идти и боюсь не идти… Лучше я в воду кинуся.

А Панька его уговаривал-уговаривал, а потом сказал:

— Ну, постой же ты: оставайся здесь и смотри за моим и за своим делом, а я скорей сбегаю, за тебя постараюся, — авось тебя Бог помилует. Видишь ты трус какой.

Петруша спрашивает:

— А как же ты, Панюшка, постараешься?

— Да уж я штуку выдумал — постараюся!

И побежал Паиька через поле к усадьбе резвенько, а через час назад идёт, улыбается.

— Не робей — говорит, — Петька, всё сделано: и не ходи никуда — с тебя наказанье избавлено.

Петька думает:

«Всё равно: надо верить ему», и не пошёл; а вечером управляющий спрашивает у выборного в разрядной избе:

— Что, пастушонок утром приходил сечься?

— Как же, — говорит, — приходил, ваша милость.

— Взбрызнули его?

— Да, — говорит, — взбрызнули.

— И хорошо?

— Хорошо, — постаралися.

Дело и успокоилось, а потом узнали, что высекли-то пастушонка, да не того, которого было назначено, не Петра, а Паньку, и пошло это по усадьбе и по деревне, и все над Панькой смеялись, а Петю уже не стали сечь.

— Что же, — говорили, — уже если дурак его выручил,— нехорошо двух за одну вину разом наказывать.

Ну, не дурак ли, взаправду, наш Панька был?

И так он всё и дальше жил.

Сделалась через несколько лет в Крыме война и начали набирать рекрут. Плач по деревне пошёл: никому на войне страдать-то не хочется. Особенно матери о сыновьях убиваются — всякой своего сына жалко.

А Паньке в это время уже совершенные годы исполнились, и он вдруг приходит к помещику и сам просится:

— Велите, — говорит, — меня отвести в город — в солдаты отдать.

— Что же тебе за охота?

— Да так, — отвечает, — очень мне вдруг охота пришла.

— Да отчего? Ты обдумайся.

— Нет, — говорит, — некогда думать-то.

— Отчего некогда?

— Да нешто не слышно вам, что вокруг плачут, а я ведь любимый у Господа, — обо мне плакать некому, — я и хочу идти.

Его отговаривали.

— Посмотри-ка, мол, какой ты неуклюжий-то: над-тобой на войне-то, пожалуй, все расхохочутся.

А он отвечает:

— То и радостней: хохотать-то ведь веселее, чем ссориться; если всем весело станет, так тогда все и замирятся.

Ещё раз сказали ему:

— Утешай-ка лучше сам себя да живи дома!

Но он на своём твердо стоял.

— Нет мне, — говорит, — это будет утешнее.

Его и утешили, — отвезли в город и отдали в рекруты, а когда сдатчики возвратились, — с любопытством их стали расспрашивать:

— Ну, как наш дурак остался там? Не видали ли вы его после сдачи-то?

— Как же, — говорят — видели.

— Небось, смеются все над ним, — какой увалень?

— Да, — говорят — на самых первых порах-то было смеялися, да он на все на два рубля, которые мы дали ему награждения, на базаре целые ночвы пирогов с горохом и с кашей купил и всем по одному роздал, а себя позабыл… Все стали головами качать и стали ломать ему по половиночке. А он застыдился и говорит:

— Что вы, братцы, я ведь без хитрости! Кушайте. Рекрута его стали дружно похлопывать:

— Какой, мол, ты ласковый!

А на утро он раньше всех в казарме встал, да всё убрал и старым солдатам всем сапоги вычистил. Стали хвалить его и старики у нас спрашивали: «что он у вас дурачок, что ли?»

Сдатчики отвечали:

— Не дурак, а… малость сроду так.

Так Панька и пошёл служить со своим дурачеством и провёл всю войну в «профосах» — за всеми позади рвы копал да пакость закапывал, а как вышел в отставку, так, по привычке к пастушеству, нанялся у степных татар конские табуны пасти.

Отправился он к татарам из Пензы и не бывал назад много лет, а скитался, гоняя коней, где-то вдали, около безводных Рын-Песков, где тогда кочевал большой местный богач Хан-Джангар. А Хан-Джангар, когда приезжал на Суру лошадей продавать, то на тот час держал себя будто и покорно, но у себя в степи что хотел, то и делал; кого хотел — казнил, кого хотел — того миловал.

За отдалённостью дикой пустыни следить за ним было невозможно, и он, как хотел, так и своевольничал. Но расправлялся он так не один: находились и другие такие же самоуправцы, и в числе их появился один лихой вор, по имени Хабибула, и стал он угонять у Хана-Джангара много самых лучших лошадей, и долго никак его не могли поймать. Но вот раз сделалась у одних и других татар свалка, и Хабибулу ранили и схватили. А время было такое, что Хан-Джангар спешил в Пензу, и ему никак нельзя было остановиться и сделать над Хабибулою суд и казнить его такою страшною казнью, чтобы навести страх и ужас на других воров.

Чтобы не опоздать в Пензу на ярмарку и не показаться с Хабибулой в таких местах, где русские власти есть, Хан-Джангар и решил оставить при малом и скудном источнике Паньку с одним конём и раненого Хабибулу, окованного в конских железах. И оставил им пшена и бурдюк воды и наказал Паньке настрого:

— Береги этого человека как свою душу! Понял?

Панька говорит:

— Чего ж не понять-то! Вполне понял, и как ты сказал, я так точно и сделаю.

Хан-Джангар со всей своей ордой и уехал, а Панька стал говорить Хабибуле:

— Вот до чего тебя твое воровство довело! Такой ты большой молодец, а всё твоё молодечество не к добру, а ко злу. Ты бы лучше исправился.

А Хабибула ему отвечает:

— Если я до сих пор не исправился, так теперь уж и некогда.

— Как это «некогда»! Только в том ведь и дело всё, чтобы хорошо захотеть человеку исправиться, а остальное всё само придёт… В тебе ведь душа такая же, как и во всех людях: брось дурное, а Бог тебе сейчас зачнёт помогать делать хорошее, вот и пойдёт всё хорошее.

А Хабибула слушает и вздыхает.

— Нет, — говорит, — уже про это некстати и думать теперь!

— Да отчего же некстати-то?

— Да оттого, что я окован и смерти жду.

— А я тебя возьму да и выпущу.

Хабибула ушам своим не поверил, а Панька ему улыбается ласково и говорит:

— Я тебе не шучу, а правду говорю. Хан мне сказал, чтобы я тебя «как свою душу берёг», а ведь знаешь ли, как надо сберечь душу-то? Надо, брат, её не жалеть, а пусть её за другого пострадает — вот мне теперь это и надобно, потому что я терпеть не могу, когда других мучают. Я тебя раскую и на коня посажу и ступай, спасай себя, где надеешься, а если станешь опять зло творить — ну, уж тогда не меня обманешь, а Господа.

И с этим присел и сломал на Хабибуле конские железные путы, и посадил его на коня, и сказал:

— Ступай с миром на все стороны.

А сам остался ожидать здесь возвращения Хана-Джангара, — и ждал его очень долго, пока ручеёк высох и в бурдюке воды осталось очень немножечко.

Тогда и прибыл Хан-Джангар со своей свитой.

Осмотрелся Хан и спрашивает:

— А где Хабибула?

Панька отвечает:

— Я отпустил его.

— Как отпустил? Что ты такое рассказываешь?

— Я тебе говорю то, что взправду сделал по твоему велению и по своему хотению. Ты мне велел беречь его как свою душу, а я свою душу так берегу, что желаю пустить её помучиться за ближнего… Ты ведь хотел замучить Хабибулу, а я терпеть не могу, чтобы других мучили, — вот возьми меня и вели меня вместо его мучить, — пусть моя душа будет счастливая и от всех страхов свободная, потому что ведь я ни тебя, ни других никого не боюся ни капельки.

Тут Хан-Джангар стал водить глаза во все стороны, а потом на голове тюбетейку поправил и говорит своим:

— Подойдите-ка все поближе ко мне: я вам скажу, что мне кажется.

Татары вокруг Хана-Джангара стеснилися. А он сказал им потихонечку:

— А ведь Паньку, сдаётся, нельзя казнить, потому что в душе его, может быть, ангел был…

— Да, — отвечали татары все одним тихим голосом: — нельзя нам ему вредить: мы его не поняли за много лет, а теперь он в одно мгновенье всем нам ясен стал: он ведь, может быть, праведный.

Далее →

Благодарим за прочтение произведения Николая Семёновича Лескова «Дурачок»!

Читать все произведения Николая Лескова На главную страницу (полный список произведений)

© «Онлайн-Читать.РФ» Обратная связь