Кофейные рассказы айгуль шариповой дзен

История основана на реальных событиях….

— Гульсум, смотри кого я принёс! — Хасан бабай вошёл в дом и вместе с ним ввалился морозный декабрьский воздух.

В густом, морозном тумане Гульсум не сразу разглядела мужа и то, что он держал на руках. А между тем, тот, кто лежал на руках высунул любопытную морду, которую прятал в локтевом сгибе стариковых рук, посмотрел на женщину глазами-бусинками и облизнулся.

— Абау, щенок! Хасан, зачем он нам? Откуда взял? — всплеснула руками женщина

— У Мансура собака осенью пять щенков родила, вот забрал самого смышлёного.

— Так зачем сейчас? Подождал бы до мая. Куда его сейчас? — ворчала Гульсум.

— Пока мороз поживёт дома, потом в сенях постелю. А летом новую конуру ему сделаю. Та, что от Мухтара осталась совсем старая.

— Моя бабушка говорила нельзя собаку в доме держать. Грех — это, собака грязная.

— Ну не на мороз же мне его выгнать, вон -22 с утра было, щенок же совсем, околеет без мамки.

— Так вот и надо было по весне брать, неси обратно Мансуру.

— Ну, уж нет. Я Акбаша теперь не отдам, да и веселее с ним будет. Внуки приедут и им радость.

Поворчала Гульсум, да утихла, знала, что муж не вернёт щенка. С Хасаном они вместе уже 41-ый год, поженились когда по 20 обоим было, и всегда у них были собаки. И когда со свёкрами жили, и когда своим хозяйством обзавелись.

«Двор без собаки пустой», говорил Хасан

А ей, Гульсум, и домашних забот хватало, на собак она внимания не обращала. Ну, живёт во дворе, лает на кошек, с работы Хасана ждёт, ей какое до этого дело? У неё куры, гуси, корова, огород — забот хватает.

А Хасан куда можно собаку с собой берёт. И в лес за вениками, и на рыбалку, и на сенокос. Любит собак очень.

Осенью умер у них пёс, десять лет прожил. Хасан горевал, да и она всплакнула: как ни крути, а свой, родной Мухтар, живая душа. И вот трёх месяцев не прошло, муж завёл нового друга-товарища. Не утерпел до мая, злилась Гульсум.

Не нравилось ей, что собака в доме живёт: шерсть летает, по полу ходит когтями скребёт, а то и тапочки раздерёт, пока их дома нет, щенок же ещё, играть ему хочется. Ворчит Гульсум, ждёт когда теплее на улице станет и хотя бы в сенях определит Хасан Акбаша.

В том году март выдался тёплым, метелей не было совсем. Как и обещал, Хасан постелил Акбашу в сенях. Хоть и не хотел, но Гульсум настояла: щенок из белого пушистого комочка, что бегал на коротких лапах вперевалку, вырос до большого щенка полметра ростом.

— Потерпи, дружище, скоро совсем тепло будет, я тебе конуру сделаю. Большую, удобную, а пока тут спи — застилая ящик сеном, и укладывая поверх старые куртки, приговаривал Хасан — Вон какой ты большой стал, как телёнок, скоро выше меня вырастешь.

Акбаш крутился рядом, вилял хвостом, тыкал холодный нос в любимые ладони, звал играть. Старик уложил пса, побеседовал с ним напоследок и вошёл в дом. Душа не на месте у него, но права Гульсум, большим стал Акбаш, привыкнет в доме жить, не отвадить потом, а псом он должен вырасти крупным, помесь алабая и кавказской овчарки.

Место собаки — у ворот, считал Хасан, — на страже хозяйского спокойствия.

Две ночи скулил Акбаш за дверью, когтями скрёбся, но не пустил его Хасан бабай. Выйдет к нему, к ящику обратно отведёт, как ребёнка в постель уложит, но в дом не пускает. На третью ночь угомонился щенок, успокоилось и сердце старика.

Так и зажили. Акбаш в дом больше не просится, но услышит кто-то выходит, обязательно в руки тычется, здоровается, если Хасан выходит прыгает от радости, ждёт, когда старик его на прогулку выведет.

Хасан бабай всю жизнь в колхозе на тракторе проработал, технику любил. И каждый год по весне приглашали его технику подготовить, молодёжь обучить: а то рулить научились, а вот должным образом ухаживать нет. «Трактор, как женщина, заботу любит, без неё капризничает», говорил Хасан бабай.

И в это весеннее утро, позавтракал бабай и пошёл колхозный автопарк в порядок приводить.

Гульсум бульон вариться на плиту поставила, сама пошла в сарай, пора кур, гусей кормить, корове сена дать. Акбаш трётся о ноги, с ней выйти хочет, а она его обратно в сени заводит:

— Сиди, неугомонный, сиди тут. Всех кур мне распугаешь. Вернусь — косточку тебе вынесу, погрызёшь.

Вышла во двор, дверь поплотнее закрыла, а то силы у щенка уже немерено, того гляди и вышибет дверь. Сощурив на мартовское солнце глаза, пошла к сараю.

«Да, весна нынче ранняя, капает с крыши вовсю. Надо сказать Хасану, чтобы скинул снег с крыши, пока внуки не приехали. Да и перекрыть её он вроде хотел, что б в огород снег съезжал. Вернётся — напомнить надо».

Так размышляя, шла Гульсум к сараю. Замешкалась в дверях, снимая замок с петель.

Шум съезжающего снега и мощный удар, сбивший её с ног — последнее что она помнила.

Сколько пробыла без сознания, не знает, но по-видимому всего несколько минут. Сверху, сбоку снег давит, ни пальцем пошевелить, ни головы повернуть. Чувствует, что и воздуха уже не хватает. Пока падала, миска с зерном опрокинулась и очутилась между её лицом и снегом. Образовалось небольшое пространство, видимо, там воздух и остался.

Сквозь толщу снега слышит, как заливается в сенях Акбаш. Его лай еле доносится до Гульсум, но оттого только горше ей становится. Горячие слёзы потекли по морщинистой щеке: и внуков не обняла напоследок, и сын обещал заехать на выходных, пирогов не напекла. Уж лучше бы сразу умерла, думает.

Вдруг показалось, кто-то снег скребёт. «От нехватки кислорода, — решила бабушка, — мерещится уже, значит, скоро с Аллахом встречусь, и Акбаш не замолкает, чует бедняга, одни они с Хасаном останутся…Не встречу я ещё одну весну, не схожу на Сабантуй батыров посмотреть…»

Сколько ещё времени прошло не знает Гульсум. Тяжёлый весенний снег давит, вот уж и на ногах стал таять, шерстяные носки промокли, что же она валенки не надела, теплее было бы.

Тут провалился снег прямо возле её лица, когтистая лапа разгребает сугроб, освобождает её из снежного плена.

«Акбаш, Акбаш! Как же ты умудрился из сеней выйти? Я же дверь на вертушку закрыла! Ты ли это, Акбаш, или мерещится мне?»

Раскопал щенок хозяйку, первым делом голову ей открыл, чтобы дышать могла. Смотрит она на щенка, тот роет, не останавливается, сам то ли плачет, то ли ругается на своём собачьем, но ни на секунду не прекращает рыть.

Вот уже и рукой она может пошевелить, чуть легче стало. Тихонько сама себя вытягивать начала из-под снега, а Акбаш знай себе копает, ногу ей потихоньку откопал. Гульсум ползком-ползком движется вперёд, откуда только силы взялись?

Так и откопал пёс хозяйку.

Выползла она из-под снега, плачет. Как поглядит на эту снежную гору, так остановиться не может. Встала на четвереньки, щенок ей щёки лижет, радуется. Так на четвереньках и доползла до крыльца, кое-как на ступеньки забралась, села, обняла собаку и тут уж разревелась по полной, в голос, как дитя.

Хасан забыл дома инструменты для ремонта, без них дело встало. Пошёл обратно. Заходит в ворота и видит Гульсум на крыльце рыдает, Акбаша за шею обняла. А недалеко её галоши валяются, и сугроб у сарая выше его ростом.

Без слов старик всё понял.

Сел рядом и сам слёз сдержать не смог. Если б не собака овдовел бы он. До конца жизни не простил бы себе, что крышу не перекрыл, что снег не скинул.

Посидели старики, в дом пошли. Дерматин на двери весь изодран. Видимо, Акбаш прыгал-прыгал на дверь, да сдвинул вертушку, сил хватило дверь открыть.

Акбаш к лежанке пошёл, Гульсум зовёт:

— Акбаш, пошли в дом, пошли. У меня и косточка для тебя есть…

~~~~~~

Айгуль Шарипова

– Драка в столице республики закончилась гибелью трёх человек. По данным Центрального РОВД, к группе студентов политехнического института подошли трое неизвестных с требованием отдать денежные средства, а также мобильные устройства. В результате разговора завязалась драка, следствием которой стала гибель всех трёх нападавших. Документов при погибших не обнаружено. Все они, предположительно, уроженцы Чеченской республики. Свидетели утверждают, что с ними находился ребёнок, мальчик ориентировочно 10-12 лет. Ребёнок с места происшествия скрылся. По данному факту возбуждено уголовное дело, подробности выясняются. Всех видевших ребёнка просим сообщать по телефону доверия, либо на прямой номер телеканала. Фоторобот после репортажа.

      Назар Петрович с раздражением выключил телевизор, прошёл в кухню, бормоча под нос:

– Опять эту драку показывают. Уж и показать больше нечего! Второй день одно и то же: «Драка, уроженцы…». Нечего пускать в Россию всех подряд, тогда и драться не будут!

Он поставил на обшарпанный, но чистый стол недопитый чай, заглянул в холодильник, набросал список продуктов, тщательно оделся и вышел из дома. Назару Петровичу недавно исполнилось 78 лет, и он был военным. Ему посчастливилось служить в те годы, когда словосочетание «офицер Советского Союза» имело вес, измеряемый в уважении окружающих. Кровать, застеленная по уставу, пуговицы, застёгнутые до самой последней, подъём не позже 6:00, обязательная зарядка. Дома он носил спортивный костюм, непременно чистый, отутюженный, почти новый. А уж на улице его видели исключительно в брюках, пиджаке и туфлях. Назар Петрович предпочитал жить скромно, но качественно. Это касалось и питания в том числе. Он никогда не покупал продукты заведомо низкосортные и подозрительно дешёвые. Ел также по графику, редко пропуская хоть один приём пищи, и не «перехватывал» до обеда. Этот пункт соблюдать было легко: жил Назар Петрович один, гости у него были редко. Жена умерла незадолго до его отставки. Единственный сын менял место жительства по принципу «куда Родина пошлёт», ибо тоже был военнослужащим. Но, несмотря на общую, казалось бы, профессию, отношения между ними не сложились. Они не встречались и даже не созванивались. Дважды в день Назар Петрович совершал обязательные прогулки, «вылазки», как он их называл про себя. Первая – до обеда, в гастроном, что был в двух километрах от дома, вторая – в послеобеденное время. Каждая вылазка имела свою цель и задачу: физическая нагрузка ходьбой, закупка продуктов, вынос мусора. Если стратегически важных задач не было, то Назар Петрович просто прогуливался недалеко от дома или сидел на лавочке, изучая газеты. «Движение – жизнь», – так звучало одно из жизненных правил бывшего офицера. Он не любил обычные стариковские компании и никогда не присоединялся к ним. Его принципам претило сквернословие и распитие спиртных напитков на скамейках возле подъезда. Пенсионеров, которые позволяли себе кричать: «Рыба!», пугая местных ворон, он считал «опустившимися». «Если уж и выпивать, то только хорошую холодную водку и только с закуской, – рассуждал он. – Не желторотик я, чтобы пить сивуху просто ради того, чтобы выпить». Но снобом его не считали: при встрече со знакомыми Назар Петрович всегда здоровался, сдержанно улыбался, справлялся о здравии, обсуждал общественные новости, никогда не опускаясь до сплетен. Более того, иногда он выручал «до пенсии» и никогда, что особенно ценно для соседей, не напоминал о долгах.

В то утро Назар Петрович направился в гастроном, согласно составленному им самим же расписанию. Шёл быстро, уверенной походкой, стараясь придерживаться одного темпа, но через какое-то время почувствовал ноющую боль в правой ноге. Если быть до конца откровенным, он почувствовал её ещё ночью, но сейчас она усилилась и мешала ходьбе. В эту ногу его ранило в 1978 году во время устранения внутренних проблем в Эфиопии, куда он и его товарищи были направлены Советским Союзом в помощь. Ранение, которое первоначально казалось несложным, неожиданно оказалось коварным, с массой осложнений. Врачи то и дело заводили речь об ампутации, но повезло: он попал к лучшему военному хирургу страны, и тот смог спасти его ногу и даже вернуть в строй Советской Армии. «Благодаря» ранению, война в Афганистане началась и закончилась без него. Это очень расстраивало его и радовало супругу. Несколько товарищей Назара Петровича нашли покой на землях Центральной Азии, официальная статистика погибших была занижена. С тех пор как он вновь встал на обе ноги, правая начала «чудить». Она предупреждала об изменении погоды, начинала беспокоить в дни магнитных бурь и солнечно-лунных затмений. Раньше он считал, что всё это выдумки ленивых и излишне мнительных людей.

Понимая, что закупка провизии откладывается, Назар Петрович свернул в дворик, где часто сидел в послеобеденную прогулку. Детская площадка состояла из качели, требующей свежей краски, и песочницы, куда редко завозили новый песок. Мамаши и дети площадку не жаловали, ибо развлечений было мало. А старики и прочий контингент захаживали редко, видимо, из-за того, что ближайший магазин был далеко. Зато здесь росло много деревьев, под ветвями которых расположилась некрашеная, но удобная скамейка и имелась урна. Здесь и любил отдыхать Назар Петрович, читал книги, газеты или просто сидел в тишине, перебирая события из жизни, как бусины на чётках. Присев на скамью, посетовал на то, что почитать ему сегодня нечего и придётся просто сидеть. Просидев около 15-ти минут, он заметил, под балконом первого этажа какое-то движение.

– Зойка, Зойка, ты? Иди сюда…

Движения прекратились. Старик снова позвал, но ему никто не ответил. Зоя была бродячей собакой, к которой он привязался. Умная, ласковая. Чувствовалась в ней какая-то независимость. Он подкармливал её, приносил сухари, сыр, кости. А она в ответ всегда слушала его монологи. Каким бы сильным ни был человек, ему иногда необходимо выговориться. А так как боевых товарищей у него почти не осталось, родных тоже, то бродячая собака стала для него личным слушателем. Ему нравилось их сотрудничество, собака ничего от него не требовала и ничего не обещала. Это было ценно. Овдовев в цветущем для мужчины возрасте, он мог жениться вновь. Да и претенденток хватало! Статный сдержанный военный с отдельной жилплощадью и без вредных привычек привлекал многих дам, но не хотел он опять удушающих семейных обязательств… На прошлой неделе по телевидению объявляли об отлове бродячих собак. И Назар Петрович начал подозревать, что и Зоя попала в эту переделку. Под балконом опять началось движение. Старик поднялся, подошёл поближе, нагнулся. Да это же ребёнок!

– Что ты тут делаешь? А ну, вылезай! – скомандовал он.

Но тот только сильнее прижался к дальней стенке.

– Вылезай, кому говорят! – повысил голос.

Тишина.

– Сейчас же подойди ко мне! – его раздражало непослушание.

Молчание. Молчал и Назар Петрович, нет у него опыта работы с детьми, молодые солдаты – это уже не дети! Но интуиция подсказала правильное решение, и уже более спокойным и тихим голосом он произнёс:

– Выходи, малой. Не обижу. Обещаю. Слово офицера даю.

Тогда к нему осторожно вылез мальчишка. Чёрные волосы спутались, местами на них налипла глина. Большие светло-карие глаза смотрели враждебно, то и дело мелькал в них огонёк страха. Он еле уловимым движением плеч попытался отряхнуть пыль с одежды, которая, несмотря на пятна, оказалась вполне добротной. Было что-то в этом движении брезгливое, говорящее о том, что неопрятность доставляет ему дискомфорт. Горбатым носом он шумно вдыхал воздух, при этом ноздри его слегка расширялись. А вот кожа, на удивление, оказалась светлой. И на вопрос о национальности мальчика однозначного ответа сразу и не подберёшь: чувствуется смешение кавказских и славянских кровей.

– Кто ты? Откуда? Почему сидишь под балконом? От кого прячешься?

Мальчик молчал.

– Отвечай, когда взрослые спрашивают!

Опять молчание. Вот ведь упрямец!

– Голодный? – решил сменить тактику Назар Петрович.

Мальчик кивнул в ответ, как-то виновато, как будто стыдясь своего голода.

– Вот незадача, и покормить-то тебя нечем… Где твои родители?

Тишина.

– Почему ты один? Почему ты прячешься?

Не отвечает.

– Ну что ж. Не хочешь – не отвечай, мне и не надо. Обещал не обижать, не обижу. Но в полицию отведу. Негоже ребёнку под балконом сидеть!

– Не надо в полицию – прошептал мальчик.

– Вот так раз! Я-то думал, ты немой, а ты говорить можешь! Давай-ка сядем на скамейку, расскажешь, откуда ты под балконом и почему не хочешь в полицию.

Но мальчик не сдвинулся с места. «Упрямый малец!», – подумал Назар Петрович.

– Чего ж ты так боишься-то? Ведь сказал – не обижу! Ну да ладно, твоё дело. Не хочешь помощи, значит, не помогу. Нельзя помочь силой. А ты, как вижу, уже самостоятельно принимаешь решения. Сколько лет-то тебе, малой?

– Тринадцать.

– У, большой! Скоро в армию. В каких войсках хочешь служить?

– Ни в каких.

– Как это так? Все мальчишки хотят воевать, служить.

– Я мира хочу.

– Хм…

Какая-то мысль зародилась в голове старика, но тут же ускользнула.

      Взглянул на часы – скоро обед, пора домой.

Сухонькая старушка в старом, как она сама, пальто стояла возле подъезда на холодном ноябрьском ветру. На голове небрежно сдвинутый набок цветастый вязаный берет, не прикрывающий седых волос. Пальто застёгнуто неправильно, потому одна половина оказалась длиннее другой. Шарфа не было, и старушка то и дело поднимала воротничок, но от ветхости тот потерял форму и не желал стоять, всё время падая на плечи и оголяя тонкую морщинистую шею.

Старушка всматривалась в лица проходящих мимо мужчин и некоторых брала за локоть замёрзшими пальцами:

— Андрейка, сынок…

Но ни в одном из них не узнала сына. «Эх, опять на заводе задержали, — вздыхала она — А ведь я пирожков напекла. С повидлом, как он любит. Остынут, покуда он вернётся»

— Вера Сергеевна, здравствуй! — подошла к ней женщина. Тоже пожилая, но заметно моложе: лет 15 их наверняка разделяло.

— Зоюшка, здравствуй. Вот Андрейку вышла встретить, а похоже на заводе задерживают.

— Понятно, Верочка, пойдём в квартиру, темно уже. Чайник поставим, стол накроем, на улице вон как холодно, того гляди снег пойдёт. Андрей придёт, сразу горячего чайку и попьёт, — она крепко ухватила старушку за локоть и не замолкая ни на секунду, завела в подъезд. Придерживая одной рукой под локоть, помогла подняться на второй этаж, толкнула дверь: так и есть, опять не заперта. Брать в квартире нечего, но мало ли кто зайдёт, пока хозяйки нет.

— Чем это у тебя пахнет, Вера Сергеевна? Горит что-то!

— Так говорю же, пирожки пеку, — улыбнулась старушка.

Как была в верхней одежде, Зоя прошла на кухню, выключила духовку и рывком открыла дверцу. Из духовки повалил густой дым, наполнив квартиру запахом пригоревших пирожков и вытекшего повидла, женщина открыла форточку.

— А батюшки, сгорели мои пирожки! — всхлипнула старушка, — Чем же я Андрейку угощать буду?

— Не переживай, Вера Сергеевна, я вон пряничков с начинкой купила, и тебе хватит и Андрею оставим, — доставая из сумки пакет ответила соседка.

— Так у тебя самой внуки, Зоя.

— Внуки раньше выходных не приедут, я ещё куплю, свежих. Давай-ка разденемся, руки помоем, да чайку попьём. Замёрзла, наверное, стоять у подъезда, — приговаривая, Зоя быстро сняла верхнюю одежду, вымыла руки, прошла в кухню, поставила чайник. Напоив старушку чаем, расстелила ей постель и велела как она уйдёт закрыть дверь и лечь спать. Андрея оставили в ночную смену, раньше утра не придёт. А как вернётся утром своим ключом откроет.

Убедившись, что Вера Сергеевна прислушалась к её словам, оделась и вышла из квартиры, поднялась на свой третий этаж. Жалко было соседку — жизнь её потрепала.

Когда Зоя переехала сюда с мужем, Вера Сергеевна уже жила здесь. Была она старше Зои на 10 лет, но в общении это совсем не ощущалось: Верочка была весёлой, общительной, доброжелательной.

Жила она с мужем Николаем и сыном Андреем, которого называла Андрейка. Ни разу не слышала Зоя, чтобы звали его Андрюшей, только Андрейка. Николай муж Веры — человек с золотыми руками, можно сказать, деревянного дела гений. Но как многие русские гении страдал алкоголизмом. Вернее, страдали жена и сын.

Лет 15 было Андрею, когда Николай ушёл в мир иной, не без помощи водки, конечно. Все соседи думали, что они сейчас вздохнут с облегчением, но Андрей дорос до тяжёлого подросткового возраста и начал шалить. Верочка с парнем не справлялась, сильной, авторитетной руки рядом не было, и подросток вёл себя не лучшим образом: начал курить, выпивать, связался с дурной компанией. Кое-как поступил в училище, но нормально не учился, много прогуливал, а потом и вовсе загремел в тюрьму за кражу.

Вера оптимизма не растеряла, всё ждала его, таскала на свиданки тяжёлые сумки, рассказывала, что сын обещает вернуться и жить нормальной жизнью.

Андрей вышел, и честно пытался вырулить на ровную жизненную дорогу, но как и отца губила его тяга к алкоголю. Так и жили, Вера мечтала, что остепенится, сын встретит хорошую девушку, подарит ей внуков. Но женщины от Андрея сбегали после первого же запоя, а промежуток между ними становился короче.

И вот отпраздновав сорокалетний юбилей, Андрей отправился вслед за отцом. Вере в тот год исполнилось 68, она постарела лет на 10 сразу. Жизнь её потеряла всякий смысл, внуков ждать ниоткуда, сына нет. Года три она сидела дома, выходила только в магазин, если встретит соседок на лавочке, то посидит с ними, поговорит, но ни к кому не заходит сама, к себе не зовёт. Прежней оптимистичной Веры Сергеевны уже не было, потух огонёк внутри неё.

А в последний год стала чудить: выйдет к подъезду и ждёт сына с завода — это его последнее место работы было. Не дождавшись, Вера Сергеевна уходила, вздыхая, что сына оставили в ночную смену.

Стала она совсем неряшливой, забывчивой. Зоя, соседка, то и дело заходила к ней, часто дверь была не заперта. Женщина жалела старушку, прибиралась немного в квартире, проверяла, чтобы та выключала приборы, газ, забирала одежду и постельное бельё в стирку.

Иной раз здраво рассуждала Вера Сергеевна, говорила о сыне в прошедшем времени, держала в руках старые фотографии и вздыхала. Но спустя месяц-другой опять выходила встречать его со смены. Этой осенью это участилось, вот уже третий раз за два месяца отводит её домой Зоя, каждый раз переживая, что же будет дальше.

Близился Новый год, Вера Сергеевна решила сделать оливье к новогоднему столу: его Андрей любит, и чтоб колбасы побольше. Посмотрела чего не хватает и пошла в супермаркет за колбасой да зелёным горошком. Кроме колбасы прикупила мандаринов, и конфет шоколадных. В детстве сынок так радовался, когда от завода давали сладкие подарки, вот она сегодня его побалует.

А не подождать ли его у подъезда, вроде смена скоро кончится? Положила старушка сетку на скамейку и привычно всматриваясь в мужчин, стала ждать.

— Андрейка, — потянула за рукав проходящего мимо мужчину.

— А-а-а-а? — на неё смотрела пара испуганных глаз.

— Сыночек, ты?

— Я, — прохрипел мужчина.

— Ой, дождалась! Я вот за горошком и колбасой ходила, оливье хочу сделать к столу. Вот радость, что ты вернулся! Устал?

— Ага.

— Ну, пойдём домой, — она ухватилась за рукав пуховика и потянула к дверям — Сетку мою возьми.

— Ага, — мужчина взял со скамейки сетку и послушно пошёл за старушкой, по пути выбросив что-то из ладони.

— Как хорошо что ты сегодня вовремя, сынок. Скоро и Новый год. Ты работаешь?

— Нет, — прошептал мужчина, опасливо поглядывая на старушку, сумасшедшая похоже.

— Вот и славно! Может, на ёлку сходим, поглядим, как сейчас наряжают. Ну или Голубой огонёк по телевизору посмотрим.

— Можно, — неопределённо ответил мужчина.

— Ты чего стоишь? Раздевайся, руки мой, я чайник вскипячу, конфеток купила шоколадных, печенье Зоечка занесла. Колбаски отрезать?

— Ага, — мужчина снял потёртый пуховик и шапку, повесил рядом с таким же потёртым пальто. Оглядел вешалку, другой одежды не обнаружил. На полу только старая женская обувь. Вздохнул.

— Чего вздыхаешь? — хлопотала старушка, — Похудел-то как, совсем себя не бережёшь себя на заводе этом. Устал?

— Устал.

— Ну давай чай попьём, я тебе постелю, и спать ложись сразу.

— Ага.

Выпили чаю, Вера Сергеевна всё говорила и говорила, рассказала «сыну» последние новости, подливала кипяток, угощала сладостями. Мужчина слушал, прихлёбывая горячий чай. Смотрел на старушку испуганными глазами, в которых горел маленький огонёк надежды.

— Ой, заболтала совсем тебя, сынок. Ты же со смены, устал. Давай-ка ложись спать. В шкафу возьми одежду, я постирала всё.

— Хорошо… мама, — прошептал он.

Утром проснулась Вера Сергеевна, а сын спит. Как хорошо, что ему не на работу сегодня! Встала, на цыпочках из комнаты вышла, дверь прикрыла и давай колдовать над завтраком для сына. Шарлотку бы испекла, да яблок вчера не додумалась купить, ну ничего, сейчас батон вареньем намажет, в школе для него это любимое лакомство было. Как раз клубничное есть, давно уж купила. И еле заметно, осторожно занявшись от уголька, загорелся костерок жизни Веры Сергеевны.

Прошло семь дней нового года. Соседка Зоя спешила домой, в дороге всё думала, как там Верочка. Как встретила Новый год? Ходила ли опять встречать сына? Тревожно ей.

Сама Зоя первого января уехала к дочери, нянчить внуков. Дочь с зятем устроили себе каникулы, укатили на горнолыжный курорт, а её попросили пожить у них. И вот сегодня торопилась она домой, даже отказалась, чтобы зять её отвёз — он может только через два часа, а на автобусе она за полчаса доедет, и от такси отказалась — непривычная она к нему. И в магазин по пути забежать надо, Верочке гостинцев купить. И дома, муж всё новогоднее съел уже, пельменей она с запасом налепила тоже наверняка кончились.

Поднялась на второй этаж, поставила тяжёлую сумку прямо на пол и нажала на старый звонок. Послышалось громкое треньканье и шарканье ног, Зое сразу полегчало. Открыла соседка дверь, а её сразу и не узнать: платок яркий, сама сияет, какая-то радость от неё исходит:

— Зоя, здравствуй! Заходи, заходи.

— Как дела, Вера Сергеевна? — вместо приветствия спросила женщина.

— Хорошо, Зоюшка. С Андрейкой окна заклеиваем, а то дует со всех щелей.

Закашлялась женщина, показалось будто воздуха мало в квартире:

— С кем клеишь?

— С сыном Андрейкой, отпуск у него. Да ты заходи, сейчас чайник поставлю.

Соседка медленно расстегнула пальто, стянула сапоги. Да-а-а, быстро развивается болезнь, жалко-то как. Праздники кончатся надо в поликлинике узнать, что делать.

Слышит, как будто и впрямь в комнате есть кто-то, а Верочка-то в кухне посудой звенит. Заглянула осторожно и отпрянула — там мужик в старой тельняшке Андрея и в его трико (уж эти ужасные трико она нипочём не забудет) рамы широкой лентой заклеивает, по старинке на хозяйственное мыло.

— Здрасьте, — только и смогла она сказать.

— Здравствуйте, — тихо ответил мужчина. Взгляд как у зверька то ли испуганный, то ли хитрый и не поймёшь.

Господи, да это, наверное, чёрный риэлтор, осенило женщину! И как только прознали про Веру? Да кто же посмел такое устроить?

А старушка всё хлопочет:

— Зоя, иди сюда. Андрейка, давай и ты с нами, потом доклеим.

Вышел мужчина к ним, сидит, весь согнулся под взглядом соседки, боится, что ли? Видать не ожидал. Это добавило смелости Зое:

— Вера, а пусти Андрейку со мной? Сумки у меня тяжёлые, пусть поможет на наш этаж поднять.

— Так конечно! — улыбнулась старушка — Как не помочь?! Правда, сынок?

— Ага.

— Ну тогда пошли прямо сейчас.

Вышли в подъезд, Зоя к себе поднялась, дверь ключом открыла. «Андрейка» только хотел было уйти, а она его остановила:

— Ну-ка зайди ко мне!

Мужчина послушно зашёл, сумку на пол поставил. Из комнаты вышел муж Зои, как и положено в семейных трусах и майке.

— Ой! Ты чего не сказала, что не одна.

— Не уходи, Слава. Тут с человеком поговорить надо.

— А кто это?

— Говорит, что Андрей, сын Веры.

— Так он помер!

— Видать воскрес. Ну, рассказывай — подбоченилась женщина: уж она этого чёрного риэлтора сейчас на чистую воду выведет!

Мужчина постоял немного молча, потом поднял уставшие, испуганные глаза:

— Вам с самого начала?

— Давай с самого начала! — скомандовал Зоя.

— Я родился в Чувашии. Отца с матерью лишили родительских прав за пьянку, я вырос в детдоме. …

Я же учился на слесаря-сантехника, устроился в ЖЭУ работать, мне комнату дали. Несколько лет так жил. Потом друзья сюда позвали, говорили город большой, шабашек много. Мы брали объекты, делали внутреннюю отделку. Сперва прямо на объектах ночевали, потом квартиру сняли. За несколько лет я себе на квартиру в малосемейке скопил. Крохотная, зато своя.

Так и жил бы, но кинули меня. Хотел жильё побольше, мне пообещали помочь, мол и с кредитом помогут и квартиру хорошую найдут подешевле. Говорили мол, у тебя зарплата неофициальная, банк кредит не даст. А в итоге обманули, без жилья оставили.

Как раз перед Новым годом так плохо мне было, я верёвку нашёл возле мусорки, решил повеситься. Шёл и искал подвал открытый или думал ночи дождаться, на дереве вздёрнуться. Ну кому я нужен? А тут она… — у мужчины на глазах блеснули слёзы — Не знаю, как вышло, но она меня сыном назвала и к себе увела.

Я не помню, чтобы родная мать меня сыночком звала. А чтобы ради меня завтрак кто-то готовил, того вообще никогда в помине не было. Всю жизнь я как сорняк сам по себе живу, а тут она… мама. Я её по-другому звать-то не могу.

Знаю, что плохо поступаю, но ничего поделать не могу. Каждый раз говорю себе: всё завтра я уйду. А проснусь, она мне чаю нальёт, по голове погладит, маслом хлеб намажет, у меня сил нет уйти. А она «сынок, сыночек, как хорошо, что ты дома.» Меня так никто никогда не ждал и не любил. Вот и вся история.

Зоя с мужем переглянулись, а мужчина продолжил:

— Вы меня в полицию не сдавайте, я не вор, не обманщик. Обещаю, скоро уйду. Скажу, что в командировку отправляют. Ей ведь и говорить особо не нужно, слово скажешь, а она дальше сама придумывает, я только киваю. Только не звоните в полицию. Мама просит, чтобы я её в поликлинику отвёл после праздников. Вот свожу, а потом уйду. Тяжело ей самой ходить, да и вдруг дорогу забудет.

— Во дела, — протянула Зоя, вопросительно глядя на мужа. А тот только пожал плечами, мол, не знаю, что делать. Зоя сама приняла решение, — Ты пока оставайся с ней. Я гляжу, ожила она, и мне не так тревожно. Но гляди, я здесь давно живу, участкового знаю, ежели что сразу ему позвоню, он тебя вмиг выкинет. И заходить я к вам буду постоянно. Смотри, если что замечу! — погрозила она узловатым пальцем.

— Нет, я не вор, не обманщик, — повторил мужчина.

— Тебе лет-то сколько?

— 30.

— Молодой совсем. А чего не женатый?

— Работал много, особо некогда было с девушками гулять. Девчонки ведь не хотят по углам ютиться. Вот думал, куплю побольше квартиру, вот хоть однокомнатную в хрущёвке, да начну жену искать. Но вон как вышло…

Мужчина спустился на второй этаж, открыл дверь и тихонько зашёл. В квартире была тишина. Он заглянул в комнату. На диване, свернувшись клубком, тихонько похрапывая, спала старушка. Он укрыл её одеялом, осторожно провёл пальцем по волосам и заплакал.

Ближе этой старой женщины у него никого нет. Никто никогда так не любил и не ждал его, он раньше и не понимал, что нуждается в материнской любви. Не думал, потому как не знал, что такое бывает. С другими да, и в кино показывают, а вот с ним не случалось.

А он её обманывает, знает, что дурно поступает, а уйти сил нет. Но видимо, не за горами тот час, придётся уйти. «Вот какая должна быть мама, — думал он, утирая слёзы — мама она всегда ждёт. И любит, чтобы ты не натворил».

Кончилась зима, а мужчина так и жил с Верой Сергеевной. Водил её в поликлинику, ходил за продуктами, мыл в квартире полы, вручную стирал бельё. Иногда заходил к Славе, мужу Зои, одалживал инструменты и ремонтировал что-то.

Верочка не спрашивала почему он не уходит на смену. Каждый день готовила завтрак и всё сетовала, что не женат он, внуков ей хочется увидеть.

Весной увидели соседи, как окна квартиры открылись и мужчина, шкурил старые рамы, сдирал краску. А через несколько дней красил новой, белой, натирал стёкла старыми газетами.

После майских праздников он встретился с Зоей возле подъезда.

— Андрей, ты говорил, что на сантехника учился?

— Да.

— У нас в доме сантехник уволился, он наш и ещё два дома обслуживал. Зарплата маленькая, да шабашки, говорят, есть. Жильцы часто просят, то смеситель поменять, то унитаз. Пойдёшь?

— Пойду! Только, — он перешёл на шёпот — у меня документов нет.

— И тебе спасибо, сынок. Не верила я тебе, но вижу честный ты человек, и вижу как о Верочке заботишься. Она разговаривать с нами, соседями, начала. Смеётся, а после смерти сына как ходячий мертвяк ходила. И поправилась маленько. Не мне судить но, кажется, в поговорке: горькая правда лучше сладкой лжи, есть исключения. Уж лучше пусть Вера счастливой будет, и так радости в жизни не видела, хоть сейчас поживёт.

— Да. И я с ней счастлив. Но работать хочу, руки чешутся. И стыдно на её шее сидеть.

— Конечно! Да у тебя, сынок, жизнь только началась. Молодой ты ещё, всё успеешь. А за Верочку спасибо, душа радуется глядя на неё.

В мае, Вера Сергеевна спросила за завтраком:

— Сынок, ты работаешь сегодня?

— До обеда потом дел нет.

— Давай на кладбище съездим, отца проведаем, а то родительское уже прошло мы так и не были.

— Конечно, съездим. Я сейчас в конторе поговорю, может, нас хоть в одну сторону отвезут, а обратно на автобусе.

— Ладно, сынок.

После обеда они стояли возле старой, некрашеной ограды. Мужчина привёз с собой инструменты и щёткой почистил прутья, повыдергал траву с холмика, протёр тряпкой надгробие. Соорудил ей из куртки валик и усадил на него Веру Сергеевну.

…

— Ты у меня молодец! — она протянула к нему руку, он помог встать, — А пойдём к сыну моему на могилу сходим! Тут рядом.

Мужчина замер, а она уже тихонько пошла вперёд. Он быстро поднял с земли куртку, сумку с инструментами и пошёл за Верой. Дошли до ещё одной могилы. Старушка опёрлась на ограду, всматривалась в фотографию на надгробии. Потом повернулась к мужчине:

— Тебя как звать-то, сынок?

— Сергей, — прошептал он.

— Сергей… Почти как Андрей.

Мужчина молча смотрел на неё, только слегка подрагивал подбородок, выдавая волнение.

— Уж прости, но я тебя буду звать Андрейкой. Ты не смотри на меня так. Думаешь, бабка совсем ума лишилась? Нет, милый, я всё понимаю. И что не сын ты мой знаю. У меня же записи есть, фотографии и свидетельство о смерти в комоде лежит. Но смотрю я на тебя, а вижу сына своего. Ты только не бросай меня, Андрейка, — заплакала она, — Умру я одна.

Мужчина обнял её, сам не сдерживая слёз:

— Не брошу, мама, не брошу. У меня ведь тоже никого нет. Один я в целом мире один, вот только с тобой и узнал что такое материнская любовь.

— Бедный мой, мальчик. И тебя жизнь потрепала, ну ничего всё образуется.

— Мам, а ты когда поняла, что я не твой сын?

— Не знаю. Я ведь и дни путаю и людей. Как-то утром проснулась, смотрю ты спишь на диване в андреевском трико. Я сперва испугалась, а потом думаю, чего мне терять? Жизнь считай, кончилась, ради кого мне жить? А так хоть заботиться есть о ком, и ты рядом, заботишься обо мне. Я уж и сама не понимаю где я тебя вижу, где Андрейку. Да мне и всё равно. Я вот думаю, что Коля и Андрей там на небе, стали ангелами, сжалились надо мной и прислали тебя. Хоть свой век доживу счастливой, только ты не уходи, сынок.

— Не уйду, мама, не уйду. Мне некуда идти, и ближе тебя нет никого.

— Ох, сынок, сколько горя на земле…

Почистил Сергей могилку Андрея, прикинул когда приехать покрасить обе ограды, да повёл мать на остановку. Спокойно на душе стало, открылся и не чувствует себя обманщиком теперь. А то, что она его чужим именем зовёт неважно, она ведь тоже не мать ему, а по сердцу ближе чем родная, от которой он добра не видел.

На следующее утро дождалась Вера Сергеевна, когда уйдёт сын на работу и поднялась на третий этаж, к Зое.

— Зоя, ты умная, мне помощь твоя нужна.

— Говори, Верочка.

— Про сына своего я всё знаю, — она замолчала, глядя бесцветными глазами на соседку, а как убедилась, что Зоя поняла её, продолжила — Хочу я ему свою квартиру оставить. Помоги завещание составить.

— Верочка, ты хорошо подумала?

— Конечно. Ближе Андрейки нет у меня никого, и у него окромя меня никого. А помру я, куда он пойдёт?

— И то верно.

— Я завещание составлю, ты мне только помоги, а умру, сама отдашь.

— Хорошо, я спрошу у зятя, он всё знает.

— Спасибо, Зоюшка. Знаешь, я такой счастливой с тех пор, как Андрейка родился не была. Какой сынок у меня вырос, да? Какой у меня Андрейка замечательный.

— Хороший сынок, Вера Сергеевна, хороший… — ответила Зоя, не поймёшь Веру, где понимает она что к чему, где нет, но в одном права, — сейчас она счастлива.

*****

Через несколько лет, на 76-ом году жизни, тихо во сне ушла Вера Сергеевна в иной мир, ушла к своим близким и родным. Ушла счастливой, с улыбкой на тонких губах, как будто просто заснула.

Через год Сергей женился и стал отцом чудесной доченьки Веры. Веры Сергеевны.

Каждый год он ходит на кладбище и ухаживает за тремя могилами. И каждый раз благодарит незнакомого ему Андрея, за то, что подарил ему мать. На могиле Веры Сергеевны гравировка: Самой лучшей Маме от твоих сыновей.

#кофейные романы #айгуль шарипова #история из жизни #судьба человека #прозаПодробнее ➤