На дальнем пляже рассказ

Наш посёлок расположен в долине Жигулёвских гор у самой Волги. Берег Волги спускается к воде тремя уступами, образуя террасы. Первая терраса образовалась ещё, наверное, в ледниковый период, когда ледник, обходя Жигулёвские горы, ровнял и стёсывал на своём пути всё, что смог одолеть. Эта терраса шириной 300-400 метров застроена домами, что не уместились в долине. Здесь расположены дачные массивы, турбазы, стадион и даже один санаторий. Вторая терраса в районе нашего посёлка шириной 40-50 метров образована весенними разливами Волги. Она вся заросла огромными, в 3-4 обхвата, чёрными тополями. Весной в половодье вода заливает эту террасу, и деревья стоят, как исполинские великаны по колено в воде. И мы, детвора, весной катались на плотах между деревьев. Мы знали: там, где растут деревья, глубина небольшая, так что в крайнем случае нам грозило только искупаться в ледяной воде.

А летом эта терраса зарастала травой и служила пастбищем для местного рогатого скота. Заканчивалась терраса трёхметровым глинистым обрывом. В некоторых местах обрыв уходил прямо в воду, а кое-где до воды оставалась узкая песчаная полоска.

Вот на этой полоске не более метра шириной мы и расположились порыбачить.

Но клевать перестало, и мы больше смотрели по сторонам, чем на удочки.

— Может, домой пойдём?, — спросил брат. — Что-то мне уже надоело тут сидеть.

— Нет, давай ещё порыбачим, может клюнет, — ответил я.

— Да не клюнет уже ничего, смотри: солнце уже высоко. Да и жарко становится, и пить охота, — продолжал брат уговаривать меня смотать удочки и идти домой.

Неподалёку, где талые и дождевые воды прорыли в обрыве широкий овраг, был пологий спуск к воде, и там вдоль берега стояли лодки. И сейчас как раз в одну из них садились люди, чтобы отправиться отдыхать на песчаные пляжи острова или другого берега. А на нашем берегу были только глина да камни. Люди разместились в лодке, и она отчалила. Мы с завистью смотрели ей вслед. Вдруг наше внимание привлёкла баржа, гружёная щебнем, которую вверх по течению тащил колёсный буксир. Они медленно шли по середине Волги, и вдруг, как раз напротив нас, баржа внезапно остановилась, хотя буксир продолжал колотить лопастями по воде.

— Ну вот, опять села на мель, — сказал брат. — Теперь начнётся самое интересное. Стоит посмотреть.

И мы остались наблюдать, что будет дальше. А дальше буксир попытался стянуть баржу с мели назад. Но у него ничего не вышло, баржа не поддавалась.

Через некоторое время на подмогу подошли ещё два буксира, и они втроём начали тянуть и толкать баржу. На всю Волгу раздавались свистки буксиров и слышалась ругань, приправленная крепкими русскими выражениями. Часа через полтора им удалось стащить баржу с мели.

А мы, довольные происшествием, пошли домой. Через несколько дней история повторилась. Всего за лето на мели застряло три или четыре судна.

Волга в районе Жигулей в полной мере проявляет свой строптивый характер. Огибая Жигулёвские горы, река сильно меняет свою ширину, а значит, и скорость течения. Где-то в узком месте она стремительно несёт свои воды мимо близких берегов, а где-то широко разливается и величаво течёт, образуя острова, перекаты и мели. Причём отмели и перекаты могут возникать, перемещаться и исчезать по известным одной реке законам. Вот как раз напротив нашего посёлка и был такой широкий участок с огромным островом посередине. Старожилы рассказывают, что когда-то на этот остров можно было перейти в брод. Но постепенно глубина реки до острова увеличивалась, и суда с небольшой осадкой начали ходить у нашего берега.

На нашем берегу установили пассажирскую пристань. Дачники получили возможность возить свои ягоды и фрукты на рынки Самары на маленьких теплоходах «ОМ» и «Москвич». На лоциях стали обозначать фарватер как судоходный, но глубина этого фарватера оставалась непредсказуемой. И наконец были приняты решительные меры.

Случилось это в 1961 году, как раз в тот год, когда деньги меняли и Гагарин в космос полетел. Как-то в конце мая Толька-негр устроил переполох. Негром его прозвали потому, что летом он становился чёрным как негр, даже с синеватым отливом. Только зубы, подошвы ног и ладошки оставались белыми. Наверное, в предках у него точно был кто-то негритянских кровей.

— Возле пристани посреди Волги установили платформу для запуска ракет, — кричал он как сумасшедший, прибежав с Волги.

И мы, детвора, со всех близлежащих дворов помчались на Волгу. Там действительно творилось что-то совсем необычное. Посередине реки, между нашим берегом и островом, громоздилось что-то не понятное. Огромное сооружение с большой трубой спереди и длинным хвостом из понтонов сзади удерживал на месте буксир.

Второй буксир с краном на борту опускал в воду снятые с баржи огромные бетонные блоки. Их установили справа и слева от этого огромного сооружения и соединяли с ним тросами. К берегу подъехал катер, и из него вышли несколько человек, выгрузили толстый трос и стали обвязывать им самое большое дерево на берегу.

Детвора ходила за ними по пятам и приставала с расспросами.

— Дядь, а что здесь будет? — спросил Вовка — самый старший из нас.

— Мы здесь вам будем делать пляж, — ответил один из них, что помоложе.

— Как это — пляж? А как вы его будете делать? — не унимались мы.

— А вон, видите ту платформу посередине Волги? Это земснаряд. Он будет убирать песок со дна Волги и насыпать его возле берега.

— Как же он будет убирать песок со дна? У него же нет ни лопат, ни ковшей, — продолжал расспросы Вовка.

— Правильно, лопат нет, но есть мощный насос. Видите длинную трубу спереди земснаряда? Эта труба будет опускаться ко дну, и насос будет всасывать воду вместе с песком. Вода с песком пойдёт по длинной трубе на понтонах к берегу и будет выливаться. Вода уйдёт, а песок останется, и у вас будет пляж, — объяснил рабочий.

— А трос зачем? — спросил Толька-негр.

— К тросу мы прикрепим конец трубы и лебёдкой будем подтягтвать трубу к берегу. А второй трос прикрепим к якорю подальше от берега, и когда потянем за него, труба будет отходить от берега. Так мы будем водить конец трубы вправо и влево и делать широкий пляж. А когда отпустим оба троса, труба передвинется дальше, и пляж станет длиннее, — терпеливо объяснял нам бригадир, не прекращая руководить работой.

— Вон, видите? Краном на дно Волги опускают бетонные блоки, это тоже якоря. С их помощью земснаряд также будет двигаться вправо и влево поперёк Волги, чтобы сделать широкий фарватер для прохода судов, — продолжал объснять он, видя, что мы не отстаём. — Теперь огромные пассажирские пароходы здесь проплывать будут, а не за островом.

На следующий день все понтоны соединили в цепочку и загнули её к берегу. По всей цепочке понтонов пролегала огромная труба от самого замснаряда до берега. Детвора весь день наблюдала, как монтировалось это сложное сооружение. И вот мы наконец увидели земснаряд в действии. Когда всё было смонтировано и проверено, на сооружении посредине Волги заработал двигатель. Труба, торчащая спереди, начала плавно наклоняться в воду до самого дна. Из конца трубы возле берега вначале полилась чистая вода, а потом вода с песком и камнями со дна Волги. Скоро в том месте, куда падала вода, появился песчаный островок, который начал быстро расширяться, и через некоторое время соединился с берегом.

Это было великолепно! У нас на глазах возле нашего берега появился пляж!

— Бежим! — крикнул кто-то из мальчишек, и мы на перегонки помчались на остров.

По нему ещё бежала вода, и мелкие камешки щекотали босые ноги, утопающие в мягком, ещё не улёгшемся песке. Мы с интересом разглядывали, что вода притащила со дна Волги. Тут были большие ракушки, куски окаменевшего дерева, целые россыпи «чёртовых пальцев», которые мы раньше изредка находили на берегу и очень ценили за редкость. Через полчаса работы земснаряда конец трубы передвинули дальше от берега, и остров начал разрастаться вширь. Всё шире и шире. Когда мы на следующий день пришли на берег, то увидели пляж шириной метров двадцать.

Так земснаряд работал всё лето, передвигаясь вниз по течению и углубляя фарватер. И всё это время пляж становился всё длиннее и длиннее. В некоторых местах возле берега как будто специально получились небольшие и мелкие озерца. В них совсем мелкая детвора училась плавать, а мы, пацаны постарше, придумали для себя рискованную забаву.

Земснаряд время от времени прерывал работу, наверное, для того, чтобы что-то проверить, подремонтировать и смазать. При этом трубу, которая торчала впереди и, опускаясь ко дну, засасывала песок, поднимали над водой. А потом, когда земснаряд начинал работать и труба медленно опускалась ко дну, из конца трубы возле берега некоторое время под большим напором била струя чистой воды. Конец трубы был приподнят вверх, и струя воды образовывала горку. Ширина трубы была, наверное, полметра, и мы придумали прыгать сверху в эту струю. Сначала работники земснаряда пытались прогонять нас, запрещая эту забаву. Но потом некоторые из них, что помоложе, попробовали сами прыгнуть в струю и перестали обращать на нас внимание. Иногда даже, наблюдая за нами в бинокль, опускали трубу помедленее, чтобы все, кто стоял на понтоне, ожидая очереди прыгнуть, успели хотя бы по разу искупаться в струе. Но тут была опасность. Через некоторое время труба опускалась до дна и начинала всасывать со дна вместе с водой песок и камни. И тогда прыгнувший в струю оказывался весь обсыпанный песком и побитый камнями. Некоторым из нас довелось испытать это «удовольствие». Но когда один из нас получил увесистым булыжником по макушке и еле смог выбраться из заваливающего его песка, мы не стали рисковать и прекратили прыгать.

А ещё благодаря этому пляжу мы научились нырять. Песок спускался в воду очень круто, и мы, разбежавшись, смело ныряли головой вперёд, не опасаясь удариться о дно. Мы научились в самом конце разбега подпрыгивать вверх и нырять не просто вперёд, но сверху вниз. И частенько устраивали соревнования, кто выше подпрыгнет, и у кого красивее и дальше получится полёт в воздухе.

Земснаряд у нас работал три года, всё расширяя фарватер. Всё это время расширялся и наш пляж. На третий год его ширина достигала сорока метров, а глубина возле берега — больше трёх.

На второй год мы начали осваивать дайвинг. Пускали лодку свободно плыть по течению и по очереди ныряли с лодки, стараясь достичь дна. Конечно, мы ныряли без масок и ласт, но с открытыми глазами. По мере погружения становилось всё темнее, и только возле самого дна становилось чуть светлее. Вынырнув, мы показывали пригоршню песка, тем самым подтверждая, что достали до дна.

На третий год мы, уже подросшие, стали в масках и ластах гоняться за рыбой. Ещё бы: ведь глубина в пяти метрах от края пляжа была больше трёх метров. А на трёхметровой глубине уже можно было встретить и окуней, и краснопёрок и даже, если повезёт, то и стерлядку.

Пляж, кроме всего прочего, подружил нас с нашими одноклассницами. Местные девчонки поначалу на пляже не появлялись. Им ведь важно было не просто быть, но и соответственно выглядеть. И для этого девчонкам нужны были купальники.

Но постепенно мы стали наблюдать на пляже и своих нарядно раздетых одноклассниц. Мы страшно удивились тому, что они оказались не хуже приезжих: и фигурки, и купальники, и вообще. А ещё к нашему удивлению оказалось, что почти никто из них не умеет плавать. Ну мы, разумеется, взялись учить их плаванию взамен на то, что они нас будут учить танцевать. Мы быстро разбились по парам. Я хотел учить плавать Иру, которая мне нравилась, но мне досталась дылда-второгодница Лена. Она сама подошла ко мне и спросила: «Юра, а ты можешь научить меня плавать?»

— Попробую, если ты будешь слушаться и будешь стараться, — ответил я.

Во время учёбы у нас появилась возможность на законных основаниях трогать наших девочек за разные места, не опасаясь получить в ответ увесистую оплеуху или портфелем по голове, как это случалось в школе. Поначалу я стеснялся дотрагиваться до Лены. Но когда она сама взяла мою руку и положила её туда, где мне было удобнее её поддерживать, я осмелел и уже не обращал внимания, куда попадали мои руки. Занятия шли очень интенсивно. Девчонки терпеливо сносили наши прикосновения, лишь отвечая хохотом или брызганьем водой на наши порой откровенные лапанья. Уж очень они завидовали старшеклассницам, умеющим хорошо плавать. А те собирались группой, отплывали подальше от берега и плыли по течению, смеясь и крича так, что было слышно во всех концах пляжа. А доплыв до края пляжа, выходили из воды и шли обратно по берегу, демонстрируя свои фигурки и красивые купальники. Наши девчонки оказались способными ученицами и через пару недель все уже сносно держались на воде, а через месяц уже пробовали заплывать по течению. Правда, пока ещё не очень далеко от берега и поначалу в нашем сопровождении.

Самое главное, пляж круто изменил статус нашего посёлка. Мы стали курортом районного и даже областного масштаба.

Уже к июлю первого года работы земснаряда терраса, заросшая огромными деревьями, была занята палатками туристов и отдыхающих. Они жили на берегу неделями. Купались, загорали, ловили рыбу, посещали наши достопримечательности. А достопримечательностей у нас хватало.

Дом-музей Репина в селе Ширяево, где он написал известную картину «Бурлаки на Волге». Урочище Каменная чаша с родником, вытекающим прямо из скалы. Гора Стрельная и «Чёртов мост», ведущий к ней. Курган Степана Разина, Ширяевские штольни, да и сами Жигулёвские горы с их реликтовой растительностью, не тронутой ледником.

Ну и самое главное: солнце, Волга и пляж. Что ещё нужно для летнего отдыха?

В начале следующего лета эта терраса стала осваиватся самарскими предприятиями. Первым был 4-й ГПЗ (Государственный Подшипниковый Завод), за ним 9-й ГПЗ и ещё кто-то. Они оборудовали палаточные лагеря, танцплощадки и волейбольные поля. Установили теннисные столы и столики для игры в шахматы и домино. Все местные школы и школа-интернат на летнее время превращались в дома отдыха для учителей со школ всей области. Все отдыхающие по профсоюзным путёвкам приезжали на двухнедельный бесплатный отдых покупатся и позагорать.

И, что интересно, среди отдыхающих большинством были женщины. Пожилые, помоложе и совсем молоденькие. Сказывался послевоенный перекос демографии, а среди учителей и вообще больше 80% составляли женщины. Утром после завтрака они все высыпали на пляж и раскладывались загорать. Мы, детвора, никогда не видевшие раньше голых женщин в красивых купальниках, располагались невдалеке и исподтишка наблюдали за ними.

Некоторые, чувствуя наше внимание, специально поддразнивали нас. Они подставляли нам на обозрение свои прелести, принимая различные позы якобы для лучшего загара. А особенно молодые и озорные даже пробовали загорать топлесс, не обращая на нас никакого внимания.

Наш новый пляж время от времени предоставлял нам необычное развлечение, которое ни в каких условиях больше невозможно. Время от времени крутые песчаные берега пляжа подмывало течением реки, и песок начинал сползать в воду. Пляж покрывался трещинами и с тихим шелестом начинал сдвигаться к воде и понижаться сантиметров на пять-семь. Все отдыхающие на пляже в панике хватали вещи и мчались подальше от воды. Но они успевали пробежать не более десяти метров, как песок успокаивался и замирал как ни в чём не бывало. Мы, испытавшие это не раз, развлекались, наблюдая за паникой отдыхающих.

Постепенно мы знакомились с некоторыми отдыхающими.

Была среди отдыхающих молоденькая учительница. Все звали её Катюшей, и мы стали её так называть. Она быстро подружилась с нами. Всё вышло как бы само собой.

День был не очень солнечный, но тёплый. Мы сидели на пляже и играли в карты. Она подошла совсем неслышно и внезапно спросила: «Вы что тут делаете?»

— А что, не видишь? В карты играем, — грубовато ответил Вовка, самый старший из нас, заранее настроившись выслушать нотацию.

— А мне можно с вами поиграть? — неожиданно спросила Катюша.

— А ты умеешь? — удивился он.

— Научусь, я сообразительная. Вы же меня научите, правда, мальчики? — совсем по-дружески ответила она. — Меня Катей зовут, — добавила она.

— А мы знаем, — дружно ответили мы.

— Откуда вы знаете моё имя? — удивилась она.

— Да мы сколько раз слышали, как вас ваши соседки Катюшей называли, — ответил Вовка.

Только мы начали объяснять Катюше правила нашей игры, как она вдруг спросила.

— А кто из вас знает, почему рядом есть овраги с такими странными названиями — Молебный и Воровской? — Мы, забыв о карточной игре, стали наперебой пересказывать легенду, поясняющую эти названия.

Эти овраги расположены рядом на рсстоянии трёх километров друг от друга. Давным-давно, во времена Степана Разина, когда бурлаки тащили по Волге купеческое судно с товаром, они сначала проходили мимо Молебного оврага: он был ниже по течению.

В этом овраге стояла часовня, и в ней, как бы приветствуя проходящее судно, звонили колокола. Услышав звук колокола, разбойники, находившиеся в Воровском овраге, просыпались, вооружались и готовились ограбить судно.

— Вот бы посмотреть эти овраги! — воскликнула Катюша.

— Ничего интересного там сейчас нет, одни нефтяные вышки да насосы, качающие нефть, — принялись отговаривать мы её.

— А какие у вас ещё есть интересные места? — продолжала выспрашивать Катюша. И мы принялись рассказывать ей о всех достопримечательностях в округе.

— А вы нам их покажите? — попросила Катюша.

— Конечно, покажем! — в один голос отвечали мы.

Наверное, Катюша применила специальный педагогический приём, которому её обучили в педвузе. И она им очень умело воспользовалась.

И вот, в пасмурные дни, когда на пляже делать нечего, отдыхающие группами отправлялись осматривать наши достопримечательности. А мы сопровождали эти группы, выступая в роли проводников и гидов, и развлекали их в пути былями и небылицами о наших оврагах, горах и штольнях.

А по вечерам во всех этих турбазах и профилакториях устраивались дискотеки.

Три или четыре площадки на выбор, вход свободный. Там мы впервые увидели, как городские танцуют чарлстон, твист и шейк. Там те из нас, кто был посмелее и постарше, впервые осваивали науку ухаживания за женщинами.

А на третий год к нашему пляжу начал приставать круизный теплоход, катающий отдыхающих от Самары вверх по Волге до ГЭС и обратно. Отплыв из Самары часов в девять утра, к двенадцати дня он доплывал как раз до нашего пляжа. Приставал прямо к берегу (глубина и обрывистый берег это позволяли), и отдыхающие сходили на пляж. Два часа они купались и загорали, а потом плыли дальше до ГЭС и к вечеру возвращались в Самару. С теплохода во время стоянки на весь пляж разносилась музыка. Такого у нас раньше никогда не было! И мы пробовали плавать под музыку. Мы тогда ещё не знали, что это называется фитнес.

С теплохода на пляж спускались и некоторые свободные от вахты члены экипажа. И вот однажды произошёл смешной случай. Один член команды, отдыхавший на пляже после ночной вахты, уснул прямо на песке. И теплоход после двухчасовой стоянки уплыл без него. Побегав в панике по песку, он успокоился и стал ждать, когда теплоход будет возвращаться в Самару. Часов в пять вечера теплоход вернулся и снова пристал к берегу, чтобы забрать отставшего. Отдыхающие упросили капитана постоять часок, чтобы они могли ещё раз искупатся. Наверное, среди отдыхающих был влиятельный человек, потому что капитан согласился, и теплоход так и простоял целый час. И все пожилые отдыхающие, которые днём не решились загорать под палящем солнцем, спустились на песок и целый час купались и загорали под мягким вечерним солнцем.

И после этого случая теплоход начал регулярно останавливаться и перед обедом, и вечером на обратном пути.

Толька-негр стал знаменитостью. Все, видевшие его, удивлялись и завидовали его загару. Все, у кого были фотоаппараты, считали обязательным сфоторафировать его как местную достопримечательность наравне с плотиной ГЭС и скалами горы Стрельной. Многие просили нас сфотографировать их рядом с Толькой-негром и дарили ему на память разные сувениры. А он щедро раздавал их всем своим друзьям.

И, что интересно, церковь не преминула воспользоваться таким скоплением народа. У нас воздвигли храм Святого Николая. Его поставили как раз напротив местного дома культуры. И в урочище Каменная чаша, что в трёх километрах за горой, построили часовню, тоже имени Николая Угодника. Там оборудовали металлические водоводы и купели для желающих искупаться в целебной родниковой воде.

Оказалось, что Святой Николай, кроме всех своих прочих достоинств, способен исцелять женщин от бесплодия. И все отдыхающие женского пола независимо от возраста считали своим долгом посетить Каменную чашу. Со всей области, и даже из соседних областей, стали приезжать целые автобусы с паломниками. И, что интересно, среди паломниц детородного возраста попадались и откровенные старушки. Наверное, они приезжали для повышения квалификации, чтобы приобщиться к таинству гадания на материнство. А может, это были посланницы, чтобы попросить у Святого Николая за какую-нибудь свою неверующую родственницу. Кто их знает, мы их об этом не спрашивал. Но вот Тольку-негра они, не сговариваясь, дружно не взлюбили и иначе как бесёнком его не называли. Но он сильно не переживал. А через некоторое время и совсем уехал. Его отец был нефтяником, и он со всей семьей перебрался на новый нефтепромысел.

Сейчас, по прошествии лет, вспоминая детство, я удивляюсь, как полоска песка на берегу так смогла изменить нашу жизнь. Уже давно пляжа не стало. Под Саратовом построили очередную ГЭС, Волгу перекрыли плотиной, и разлилось Саратовское водохранилище. У нас тоже поднялся уровень воды, и пляж затопило. Теперь о нём напоминают только собаки, осенью бегающие по колено в воде метрах в пяти-десяти от берега.

Отдыхающие больше не приезжают. Круизные теплоходы не пристают. Только автобусы с паломниками на Каменную чашу приезжают по-прежнему. На террассе, заросшей осокорями, ежегодно проводится праздник Ивана-Купала. Тогда эта террасса опять заполняется палатками, кострами и людьми. Да на другом берегу за Волгой в первое воскресение июля проходит фестиваль авторской песни имени Грушина. Три дня возле бывшего острова стоят несколько теплоходов, используемых в качестве гостиниц для именитых гостей, и в субботу допоздна из-за Волги доносятся звуки гитары и песен.

­­­­       В летнее время, в любом курортном
городе, морской пляж, это место наибольшего скопления отдыхающих людей. Среди
беспорядочно валяющихся на пляже, томящихся на солнце тел, едва не наступая на
эти тела, потому что их столько, что территория пляжа едва вмещает их всех,
ходит множество торговцев, предлагающих досыта накормить и напоить всех
желающих, мучимых голодом и жаждой. Над пляжем нескончаемо, то тут, то там,
звучат голоса торговцев с сумками,
корзинами и подносами, ловко снующими между плотно лежащими телами, и расхваливающими принесённую ими для продажи
всякую еду и питьё – «Кто желает
купить не дорого булочки сдобушки! кому булочки бесподобушки! Кто желает
вкуснятину!», свежие яблочки! Свежий
виноград! — кричат одни. «Кто желает пива с сушёной и вяленой рыбой! Кому
вина!» — кричат другие. Отдыхающая на пляже публика, большей частью равнодушна
к этим взывающим к ним голосам и крикам,
или даже, раздражена ими. Акт купли-продажи совершается не так часто,
как хотелось бы торговцам, и поэтому они
раздражённо, а иные из них озлоблено смотрят на эти, так безмятежно валяющиеся,
разбросанные по всему пляжу тела.

     Изменившаяся
за последние годы жизнь, принесённая тем самым, свежим ветром перемен, а,
вовсе не тёмными силами страны, и наступившая, сразу же, после той самой пресловутой перестройки, как
образно, некоторые шутники говорили: гримасами того самого, пресловутого
капитализма, заставшего большинство людей врасплох, не подготовленными к нему. И заставила,
так судорожно суетиться, карабкаться, бултыхаться и корячиться многих
людей лишившихся тогда работы.
Большинство из них оказались,
совершенно не готовыми к таким переменам, внезапно обрушившихся на них. Ставшая
такой зыбкой жизнь, как опасная трясина в топи,
привела их теперь в какое-то беспорядочное, малоосмысленное,
если не бессмысленное движение, чтоб как-то выжить и не сгинуть
им в этом лютом «свободном» мире. Так,
как-то вдруг, нежданно, негаданно, пришедшие к власти кланы ворюг, прятавшиеся
ранее глубоко в подполье от правосудия. Теперь, выйдя из подполья и захватив
политическую власть в стране, под прикрытием своих псевдореформ, изменив
правосудие – извратив его, беззастенчиво разграбили всю страну, обнулили
денежные сбережения всего населения. И
теперь, чтобы всерьёз и надолго им закрепиться у власти, они с большим усердием внушают всему остальному
тёмному, несмышленому обществу, что
чёрное, принесённое ими, это белое, а белое, уничтоженное ими, это чёрное – как шаманы заклинают его, что вся эта, их
затея с тотальным разграблением, якобы, во благо всем. И волокут всех теперь, опомниться бедным не
дают, в эту гадкую, затхлую, смрадную
жизнь, называемую ими капитализм.
Развитое «рыночное» мышление всех этих людей, свято уверовавших в своих поводырей, вынудило их бросить всё,
что было в их жизни ранее. И,
перестроившись, теперь целыми днями сновать здесь, чтоб хоть, что-нибудь урвать
за сезон, среди равнодушной к их заботам
и хлопотам, бездельно валяющейся на морском пляже публики, не очень-то желающей
поменять свои денежные знаки на их снедь.

И, всё же, не всё так безнадежно серо,
однообразно и скушно на морском пляже. Иногда возникают ситуации, весьма
интересные и пикантные.

Кто желает скушать сладенькую,
горяченькую, свеженькую, только что приготовленную кукурузку! По гривночке за
штучку! — Таким мягким, ласковым, жалостливым голосом с небольшим акцентом,
завлекает покупателей, торговец варёной кукурузы – молодой человек лет тридцати
двух – тридцати трёх, с очень смуглым от палящего южного солнца, и
страдальческим, как от тяжёлой неволи, лицом. Будто вот-вот сорвётся с него, во
весь рот, большим усилием напущенная улыбка и откроется всё то, что заставило его,
многими часами, почти ежедневно, мотаться по пляжам с этой кукурузкой, а в
некоторые дни, когда совсем мало надежды на кукурузку, загрузившись ещё и
пивом. Чтобы так отчаянно упрашивать, этих безмятежно валяющихся людей, купить
их. Казалось, что, вот, вот, обессиленный человек, не выдержав больше таких издевательств над собой, разрыдается в
отчаянии, от сознания полной невозможности поправить что-то в этой смрадной
жизни. Ища, хоть какой-то поддержки и сочувствия со стороны, у тех, так
блаженно дремлющих у него под ногами людей, так безнадёжно безразличных к страданиям ближнего. Лишь усталые и злые
глаза его, с укором и ненавистью пробегают по безмятежно валяющимся по пляжу
телам. Совершенно, не малейшим движением, не реагирующие на всякие взывания и
обращения молящего к ним. – Бога
ради, купить у него варёную
кукурузку, так старательно приготовленную для них; для утоления их голода. И,
всего лишь, по гривночке за штучку.

Идёт, далее по пляжу,
выделяющийся среди остальных торговцев, ну, прямо выдающийся, своим большим прилежанием к порученному делу, уже
довольно пожилой, никак не менее, а скорее, более пятидесяти лет, толстый как
бочоночек, не менее центнера весом, на
коротких и тонких ногах, как у кузнечика, торговец булочек и какой-то
вкуснятины. У него интеллигентное,
смуглое, немного холёное, но злое, видимо от усталости лицо. Его густые, вьющиеся, наполовину седые и длинные
волосы, на его необычайно крупной голове, расчёсаны и аккуратно уложены и
перетянуты красной ленточкой на затылке. На его голове белая кепочка,
старательно приготовляемая на каждый
день, она всегда, каждый день, как
новая, будто из магазина,
кажущаяся какой-то совсем
маленькой, чуть ли не игрушечной, на его, такой
большой голове, совсем не создающая своим малым размером, видимости,
хоть какого-то уменьшения, столь
внушительных размеров его головы. Его крупная, львиная голова, с обилием
длинных вьющихся волос, больше похожа на голову какого-нибудь мыслителя, на
вроде Платона, Сократа или Сенеки, или, даже, если, к этой голове, к её лицу добавить усы и бороду, она будет похожа на
голову Карла Маркса, нежели на голову какого-то банального торговца
булочек. На нём всегда светлые, опрятно
сидящие и хорошо отутюженные рубашка и шорты, новые лёгкие, летние ботинки, и
видневшиеся из них всегда белые, не запачканные носки. С первого взгляда может
показаться, что он не какой-нибудь торговец, если представить его без всяких
там булочек и прочей вкуснятины, а хорошо обеспеченный, жаждущий полноценного
отдыха курортник. А ещё, не хватает ему,
разве что, бабочки к его светлой, отутюженной рубашке, и чёрного смокинга, и
тогда, его можно было бы выпускать, не булочками торговать на пляже, а прямо в
филармонию дирижировать большим оркестром, ублажать там утончённую, продвинутую,
породистую публику. Это всё ещё и для того, загодя продумано и подготовлено,
чтобы таким, его высокоинтеллигентным, и таким элегантным видом, даже, без
всяких слов, или кроме слов, вызывать уверенность у покупателя в том, что, и
его товар булочки-бесподобушки и прочая вкуснятина многим лучше, чем у прочих
«беспородных» торговцев. Не настолько в этом деле или ремесле продвинутых, как он. Его будто заслуженного артиста или
актёра, перед тем, как выпустить на сцену к публике, тщательно готовили в гримёрке,
чтобы создать такой впечатляющий образ.

Даже,
его булочки-бесподобушки на подносе, умело, со знанием дела, уложены и покрыты
очень белой, хорошо отглаженной и накрахмаленной тканью, скрывающей большую
часть, но не все бесподобушки, чтобы, всё же, было видно какая это
необыкновенная вкуснятина. И разжигала,
чтоб аппетит не только такой его убедительной хвалой их, таким незаурядным торговцем, но ещё и своим видом, так заманчиво
аппетитно выглядывающих из-под чистой, не замаранной ткани. Так и просящимися
сами собой, прямо в рот оголодавшим отдыхающим. Похоже, он еврейской национальности, потому
что, это у них в отличие от всех других людей, в большей степени, издревле
развито рыночное мышление. Чтобы, ещё более усилить аппетит бездельно валяющихся
у него под ногами, разморённых палящим солнцем людей, и утолить их голод, он
очень убедительно, гораздо более способно, нежели другие торговцы, расхваливает
свои булочки бесподобушки и ещё какую-то вкуснятину. Он хватко
несёт их на подносе, так же способно
и ловко, как официант в ресторане на уровне головы, будто всю свою жизнь ничего
другого и не делал; сноровисто маневрируя между тесно валяющимися у него под
ногами телами.

С особым усердием и хорошо, до
автоматизма усвоенными повадками, будто специально, заранее обдуманными и
заготовленными, чтобы было чем выделиться среди других торговцев – подавить, и
обойти, как на ответственных соревнованиях, своих менее проворных и менее
подготовленных конкурентов. Будто
целенаправленно, тщательно готовился он где-нибудь в тренажёрном зале, к столь
ответственному делу, ну, прямо, как к делу всей своей жизни. Он успешно теперь,
благодаря своим навыкам, как на поточной линии реализует эту, написанную для
него программистами «реформаторами» программу. С кажущейся лёгкостью, согласно написанной ими
программе, он обращает теперь всю эту
вкуснятину и бесподобушки, в денежные знаки (бабло). Изо дня в день, пока идёт
летняя путина, он с самозабвением, за хорошее материальное вознаграждение, разыгрывает теперь как по нотам, перед
томящейся на солнце публикой, такую
театральную драму; но ему, неизменно следующему своей программе, по
большому счёту, нет дела до всех, так же, как всем, нет дела до него. Ему важен
только результат.

Такую
драму этой жизни режиссировали и разыгрывали «выдающиеся» экономисты
страны, или ещё, как их называли тогда, чтобы придать им большей солидности,
пустить «пыль в глаза обывателям» – младореформаторы. Чтобы скрыть, что на
самом деле, это аферисты, канавшие под реформаторов – гайдары, чубайсы,
немцовы, и иже с ними, мальчиши-плохиши обожравшиеся буржуинским вареньем,
исполнители злой воли внешнего хищника – ростовщиков Запада, их Западных
партнёров. Точно, как поучал в своих сказках А. Гайдар, чтоб с детства знали,
нельзя зариться на буржуинское варенье, это, как бесплатный сыр в мышеловке,
ловкая замануха в неё простаков, а в
нужный момент буржуин захлопнет эту мышеловку, не дав, попавшемуся туда
лоху опомниться. Точно так эти лже реформаторы, исполнители злой воли ростовщиков
Запада, облапошили (нахлобучили) тогда всю страну, заманули тёмное, доверчивое население всякими обещалками буржуинского
варенья, и в нужный момент захлопнули её, как мышеловку. Лже реформаторы мальчиши плохиши, подручные
ростовщиков Запада, по их требованию создавали теперь такие гадкие
условия этой жизни. Так «осчастливили»
лже реформаторы своими «реформами» доверчивый
народ, по самое не хочу, на многие поколения вперёд. Стали выдающимися героями
той эпохи. Повсюду людишки поминают их «добрым» словом, долго будут помнить,
пока не уйдёт в мир иной, то поколение, которое они так ловко «обули», оставили
им дырку от бублика. Эти лже реформаторы
создавали эту жизнь в стране по лекалу ростовщиков Запада, их тёмной
ростовщической конторы МВФ и царящей теперь в стране олигархической касты воров
и мошенников. Ранее, ещё до 1991 года, когда они пребывали ещё в облике
коммунистов, а на самом деле лже коммунистов, представлявших собой партийную
верхушку выродившейся КПСС, вошли в сговор с ростовщиками Запада, имея обоюдный
интерес разграбления страны. А теперь роль
этих ничтожных лже реформаторов, прошедших хорошую подготовку и выучку у
специалистов тёмной мошеннической конторы МВФ, за хорошее материальное
вознаграждение, затенить, прикрыть лженаучным словоблудием, словесной шелухой,
корыстные, воровские интересы этой самой олигархической касты воров и
мошенников. Ну, и кроме этого было самим позволительно воспользоваться
создавшейся экономической ситуацией, чтобы обогатиться, которую, умышленно, эти
мальчиши плохиши создавали в интересах олигархической касты воров, мошенников и
ростовщиков, ту, в которой эти, асоциальные элементы могли реализовать свои
мошеннические и воровские намерения и способности, правда, это не имеет никакого
отношения к экономике. А их лже реформы, на которые их подвигли их хозяева –
ростовщики Запада от ростовщической конторы МВФ, являются, по своей сути,
извращением экономики в пользу хозяев денег.
Но они, вся эта шобла аферистов, для этого держат в своём штате лжеучёных – лже экономистов, чтоб их
«авторитетом» прикрыть, поддержать и утвердить, выдаваемые ими мошеннические
действия, не имеющие никакого отношения к экономике, как экономические. Проще
говоря, от этих лжеучёных требуется умело и виртуозно выдавать тёмному, не
образованному народу ложь за истину. То есть, выдавать чёрное за белое. Нагло
облапошивать этот народ в интересах хозяев денег и жизни.

Ну, так ладно, а что же наш выдающийся торговец? Ему нет дела до столь высоких материй. Он изо всех сил пытается не только
выжить в тех условиях, будто специально созданных для него и подобных ему, но и
по возможности обогатиться. Это как наглядный пример, чтобы им показать – да вы
только, посмотрите, на эти безрассудные,
механические действия этих людей, и воочию увидите, как замечательно работает «рыночный»
механизм, до изнурения погоняющий всех этих людей. Этот выдающийся торговец лучше
других, проворней других, вписавшийся в «рынок», как настоятельно рекомендовали
их учителя Чубайс и Гайдар и прочее отребье обучившееся при МВФ, не отвлекаясь
ни на что больше, быстро, один за
другим, как боеприпасы на передовую,
подносит подносы с расхваленной им снедью, оголодавшим телам на пляже.
Чтобы вовремя подпитать их, не дать
загинуть им от голода. И не напрасны его
старания; у него, имеющего столь
незаурядные способности в этом, очень пригодившемся ему деле, гораздо быстрее,
нежели у других торговцев разбирали его бесподобушки и всякую вкуснятину. Едва
успевал он только, подтаскивать их, как боеприпасы на поле боя, надеясь,
обеспечить своей победой в этом бою, своё последующее, безбедное
существование. Когда он своим громким,
чётким, как у диктора радио, уверенным голосом произносил – кто желает булочки-бесподобушки,
или кто желает отведать вкуснятину, завлекая покупателей. Без
всякого движения, валяющиеся на
пляже тела, будто мертвецы, заслышав такой пламенный, бодрящий призыв, начинают
оживать: шевелиться и лениво, нехотя подниматься, и один за другим, увлекаемые
этим призывом, начинают подходить к нему, чтобы отведать его такой
необыкновенной вкуснятины, и вместе с ней
булочек-бесподобушек. Большей
частью, на его соблазняющий
призыв откликались девушки и женщины.

Но, в один из злополучных дней, это было
совсем неожиданно для него, кто-то из
валяющихся на пляже людей подверг сомнению,
его изо дня в день льющуюся, как елей хвалу своим булочкам-бесподобушкам и прочей
вкуснятине. Он, тот, от куда-то взявшийся, сомневающийся, вместо того, чтобы с радостью поменять свои
денежные знаки на них, говорит ему совсем обратное, видимо, хорошо проверенное
частым, аппетитным поеданием их. Он, тот, заявляет ему какие-то претензии его
бесподобушкам и прочей вкуснятине. Эти
претензии были так бесцеремонно, без обиняков высказаны тому, что имеется внутри у этих его сдобушек
и бесподобушек, ловко скрытых от
поверхностного взгляда, и так убедительно
расхваливаемых этим необычным торговцем, и непрерывно, как боеприпасы на
передовую, подносимых им сюда, от чего зависит быть или не быть. Он, тот, усомнившийся, вдруг, так уверенно,
не стесняясь, заявляет ему, будто, от его булочек бесподобушек и прочей вкуснятины, обильно начинённой кремом из
маргарина и сахаром, сильно растёт
пузо! Ну, вот ещё камень преткновения на
его пути исполнения высокого долга, когда дорога каждая минута, необходимая,
чтобы скорее запастись баблом до следующего сезона, а тут, вынужденная
остановка. Известное дело – время
деньги. Услышав такое, совсем не лестное о своих булочках бесподобушках,
бочоночко подобный, с интеллигентным лицом торговец, прекратив своё грациозное
шествие, нервно и озлобленно поглядел на своего оппонента, да так, что,
казалось, ну, вот сейчас поставит он свой поднос с бесподобушками и начнёт
жестоко избивать его. Он был очень
недоволен такой вынужденной приостановкой своего, поставленного на поток дела.
Остановкой, уже, так хорошо отлаженной поточной линии по производству бабла
(денег), пока идёт летняя путина, когда, как говорят, день год кормит. Но, видимо, рыночное мышление всё же, подсказало
ему, что не стоит при окружающих их людях грубо возражать этому человеку, чуть
было не подорвавшего репутацию его бесподобушек. И, он, успокоившись,
собравшись духом, начал сдержанно, стоически, соблюдая нормы приличия, хотя,
был очень сильно раздражён и озлоблен, восстанавливать репутацию своих
бесподобушек и всякой вкуснятины. Он
громко, чтоб слышали и другие окружающие их тела, чтобы развеять у них
всякие, посеянные неизвестным сомнения,
принялся убеждать своего оппонента в обратном,
дескать, от его булочек бесподобушек
и прочей вкуснятины, пузо сильно не растёт!

После непродолжительного диалога с
явившимся ни откуда, ни отсюда оппонентом, бочёночко подобный торговец с
высоким чувством исполняемого им долга, не растрачивая далее, попусту своего
драгоценного времени, шустро зашагал дальше по пляжу на своих тонких, как у
кузнечика ногах. И чтобы ещё более развеять всякие сомнения у
тех, валяющихся прямо у него под ногами тел, слышавших этот диалог, он с ещё
большим усердием, расхваливал свои булочки бесподобушки, и ещё в придачу к ним
какую-то особенную вкуснятину. Лет пять
– курортных сезонов его можно было видеть, грациозно шагающим по пляжу, затем
он исчез. Может быть, ещё больше состарился, и не в силах стало ему так лихо
управляться с таким хлопотным делом, проворно двигаться по пляжу по изнуряющей
летней жаре. Кто-то шутил, говорил тогда, что, дескать, он состояние сколотил
своей прытью, ну и достаточно. Других торговцев можно было видеть дольше;
больше курортных сезонов мотающихся со своей снедью по пляжам.

И, вот ещё картинка, всё время на глазах,
достойная пера. Так же, как и первый,
очень заметный и выдающийся среди других, пожилой, уже лет пятидесяти, может быть, даже, чуть более, торговец, целыми днями с маниакальным
упорством мотающийся по пляжам; сильно пропотевший от нещадно палящего южного
солнца, и тяжёлой сумки нагруженной провиантом и пивом. Он, в выгоревшей и пропотевшей, чуть не до тлена,
рубахе и кепке, с сильно загоревшим лицом, больше похожий, может быть, если
представить его в просолённой от обильного пота армейской гимнастёрке, на
бойца, спешно, из последних сил подносящего боеприпасы на передовую линию
обороны. Когда совсем нет времени на передышку, от непрерывно атакующего врага,
где идёт жесточайшая оборона Севастополя от наседающих войск противника, в
очередной раз, штурмующих город. Он, с какой-то отпечатавшейся и застывшей гримасой безумца на лице, скорее всего от
сильного переутомления, предлагает безмятежно валяющимся у него под
ногами телам, зычно выкрикивая, заученные, многократно повторяемые, ставшие
навязчивыми, не требующими осознания и осмысления, фразы – Жареные семечки!
Креветки к пиву! Ранние яблоки! Охлаждённое пиво! Мечтая, воображая, как
оживают и жадно набрасываются, оголодавшие, будто серые волки, отдыхающие,
заслышав его призывы к еде. Можно предположить, что в зимнюю пору, когда уже
прошла напряжённая летняя путина, и можно расслабиться, то в тяжёлом сне, в полубреду на рассвете,
если сниться ему, нет, не дьявол, подбирающийся к его горлу чтобы задушить, и
вовсе не от того, что кто-то больше не любит его. А от того, что после короткой зимней передышки,
так незаметно наступает новое время летней путины, и от горя и отчаяния он
кричит, чаще других повторяемую фразу – Креветки к пиву! Креветки к пиву!
Креветки к пиву! – просыпаясь в обильном поту и тяжело дыша.

И, наряду со всеми своими конкурентами в сбыте
своей продукции, нисколько не уступая им в старании и рвении, Зоя Ивановна, ещё
бальзаковского возраста – лет сорока пяти.
Но уже, с пропитой и красной, как ясно солнышко мордой, с рассеянным осоловелым взглядом, разносит по
пляжу до самой осенней поры, какие-то свои особенные, сладкие трубочки. Готовит их, совмещая и не теряя даром время,
если верить знающим людям (местным), на своём рабочем месте, своей основной
работы. Там, на микроволновой электроплите,
в подсобном помещении платного общественного туалета, она варганит свои особенные, сладенькие
трубочки. Чтобы за время летней путины успеть урвать и свою долю, среди
множества предприимчивых конкурентов. Проходя по пляжам со своими сладенькими
трубочками на подносе, она своим не громким голосом, часто повторяя, заученную
до скороговорки одну и ту же фразу, обращённую к валяющимся у неё под ногами
телам, – кто желает свеженькие, сладенькие, медовые трубочки. Отчаянно желает накормить каждого изголодавшегося и
соблазнившегося на её особенные, сладенькие трубочки, начинённые в общественном
туалете какой-то медовой сладостью. По
нескольку раз за день, словно боеприпасами на передовую, загружаясь
ими, будто затем и явилась сюда, чтобы осластить и подсластить горькую, и совсем не сладкую, нелёгкую жизнь всем этим безмятежно валяющимся по
пляжу, телам. Там где-то, им совсем не
сладко, откуда они приехали, чтоб поднакопить здесь новых сил и отвлечься от
надоевшей в течение года рутины. И весьма,
кстати, к их услугам, сердобольная Зоя Ивановна тут как тут, и вовремя,
чтобы подсластить им жизнь, ну хотя бы
на курорте.

Через некоторое время, проходит по пляжу
торгующая булочками молодая, красивая, с усталым лицом девушка лет двадцати —
двадцати двух. Ей навстречу, стиснув
зубы, сильно изогнувшись в сторону от
непомерной тяжести, как молодое ещё не
окрепшее дерево под сильным порывом ветра, решительно вперед, идёт молодой человек
лет двадцати восьми с очень измученным и злым лицом. Весь обвешанный связками
сушёной и вяленой рыбы, переброшенными через одно и другое плечо, как
революционный матрос пулеметными лентами, готовый к штурму вражеской
цитадели. Молодой человек несёт очень
большую сумку, наполненную бутылками, нет, не с огненной смесью, а с пивом,
чтобы утолить жажду многих томящихся на солнце людей, предполагая получить от
них взамен, хороший гонорар в денежном эквиваленте.

Увлечённый миражом свободной и счастливой жизни, даруемой денежными
знаками, он не заметил, как навсегда эта иллюзия овладела его сознанием. И
теперь, с остервенением следуя, каждый
день многие километры, за этим миражом,
не жалея никаких сил. Он должен всё это мерзкое, осточертевшее ему донельзя, и
так сильно отягощающее его душу и члены, поменять на заветные денежные знаки,
приносящие «счастье, радость и покой». Они, непременно и ему, по
меньшей мере, уверен он, принесут покой и умиротворение в этой жизни.

Однако, в большом количестве валяющиеся по
всему пляжу тела людей, ну, никак не желают осчастливить его, обратить иллюзию
в реальность. Возможно, потому что низок ещё уровень его рыночного мышления, и
он ещё многого недопонял, мало чего понял, и во многом не разобрался ещё.
Конечно далеко ещё ему ничтожному до столпов
«рыночного» мышления, гигантов «экономической» мысли, и
отцов русской «демократии» всяких там Гайдаров, Чубайсов, Немцовых, и иже с ними.
Вопреки его представлению, мучимые жаждой люди, часами валяющиеся и изнывающие
под палящим солнцем на пляже, не спешат почему-то, расставаться с денежными знаками. Чтобы с
радостью поменять их на жажду утоляющие напитки, так
вовремя и в обилии подносимые каждому желающему под самое рыло,
уткнувшееся в пляжную гальку,
сердобольными торговцами. Так залихватски расхваливающие их – вино с
райских кущ! Надо думать, что оно не разбодяженное. Специально охлаждённое
пиво! Настоящие боржоми и нарзан! Стало быть, они не из-под водопроводного
крана. Поэтому, в сильной степени отягощённый, на пределе человеческих сил, он
с большим раздражением и злобой смотрит на эти бездельно валяющиеся прямо у
него под ногами тела.

И поравнявшись, шедшие навстречу друг
другу молодые люди, нет, не романтические искания привели их сюда, они
обменялись приветствиями, как дела? –
робко, банальной фразой начала разговор девушка. Исстрадался я по тебе!! – как-то обречённо, будто его долго истязали.
На одном выдохе, горячо выпалил молодой человек. Больше, похожий на только что
вернувшегося с пытышной, нежели на пылкого влюбленного, где враги, ударами бича, жестоко пытали его, хотели выведать у него,
как он дошёл до столь «счастливой» жизни. Он
смотрел на девушку каким-то
безутешным, полным страдания и злобы, колючим,
остановившимся взглядом, полной, беспросветной безнадёги. Словно демон,
какой запряг его, и гонит, гонит его ударами бича неизвестно куда и зачем, пока
совсем не загонит, и от бессилия и изнеможения не лишится рассудка он. Будто
желал он теперь, … нет, не возрадоваться, вовсе, не до блажи ему, а хоть
от чего-то, так сильно томящего душу и
плоть его, поскорее освободиться и обрести хоть короткое облегчение.

И
ставя, наконец, на землю свою
тяжёлую сумку, освободив уставшее плечо. Время уже скоро к полудню, а сумка всё
никак не освобождается от содержимого в ней, чтобы облегчить его шествие по
пляжам. Думал теперь, встретив свою знакомую, что вот она, как-то утешит
его, своим, может быть, ласковым словом
или взглядом, и избавит его, хоть, на короткое время от всяких страданий
свалившихся на него с приходом летней путины. И станет возможным ему, хоть на
короткое время, забыться от этой осточертевшей уже тяжёлой сумки, доверху
загруженной пивом, и от многих километров пройденного пути под палящим солнцем
по городским и санаторным пляжам, от которых, уже мутился рассудок у него. Молодой, человек, посчитавший, видимо, что в
ежедневной суете, отнимающей много сил и времени, ещё не скоро представится
такой удобный случай, вот так свидеться, чтобы напомнить своей знакомой по цеху
не только о своём существовании, но и о том ещё, что он сильно страдает и по
ней, либо от неё. Он же, не какой-то там
пресытившийся всем и вся в этой жизни, изнывающий и страдающий от безделья и
скуки мажор. Он скорее живое воплощение, сказанного Господом грешному Адаму –
будешь в поте лица своего добывать себе хлеб.

Девушка ничего не ответила на смелый
порыв молодого человека, отвела в сторону усталый взгляд, видимо, смутилась и
решила, что не время и не место об этом говорить и думать. Решила, пока,
поостеречься, чтоб не ожечься в пламени пылающего страстью молодого
человека. Выдержав короткую паузу,
буквально несколько секунд, она, даже не взглянув на молодого человека, пошла
дальше по пляжу, предлагая отдыхающим у моря, измученным палящим полуденным
солнцем людям, расхваливаемые ею булочки.

Молодой человек, оставшийся на короткое время
один, освободившись, будто от какого-то возникшего видения в его помрачённом
сознании, пришёл в себя, в естественное своё состояние. Поднял свою тяжёлую
сумку с пивом на плечо, и обречённо продолжил прерванное случайным
обстоятельством шествие по пляжу, предлагая всем желающим, мучимым жаждой людям
холодное пиво и на закуску вяленую рыбу. В надежде, что при следующей встрече,
уж, точно запалит костёр большой любви.

Вообще-то, рыночное мышление никак не
предполагает им расслабляться, пока идёт летняя путина. В этот период всё, как
в песне «Первым делом, первым делом самолеты, ну, а девушки, а девушки потом».

А на морском пляже, всё так же бездельно
валялись, утомлённые солнцем тела, безразличных ко всему людей.

Игорь Шестков
 

НА ПЛЯЖЕ
 

Поселок Малый Утриш переживал, как и вся страна, перестройку. На практике это означало, что рыболовецкий колхоз перестал получать дотации из центра и скурвился. Рыбы в страдающем от экологического загрязнения Черном море было так мало, что ловля и производство сами по себе давно были нерентабельны. Три колхозных суденышка ржавели в бухточке, рыбзавод закрылся. Население было предоставлено самому себе. Кто-то уехал на заработки, кто-то пил по-черному. Некоторые сдавали сарайчики немногочисленным приезжим, привлеченным пустыми пляжами и красотой гористой местности. Мои приятели сняли в Утрише несколько комнат. На крохотной веранде нашлось бесплатное место для меня. Сам заплатить я не мог. Денег едва на дорогу хватило. Уже несколько месяцев я не мог выйти из душевного кризиса. Потерял контакт с близкими. Нигде не работал. Хотелось накупаться вдоволь и прыгнуть с одной из живописных скал вниз головой, кончить комедию.
 

Двоюродная сестра Сержа, парикмахерша Лялька жила в палатке примерно в полутора километрах от поселка. У водопада. Туда мы все ходили купаться и загорать.
 

У Ляльки были длинные ноги и большая, красивой формы грудь, которую она победно, как знамя, выставляла вперед. Я решил за ней приударить. Мой план был прост: три дня на черемуху, три дня на секс (на седьмой день Лялька уезжала), а потом забыть и больше не вспоминать. Три дня черемухи пролетели быстро. Лялька в моем присутствии кокетливо опускала глаза, томно вздыхала, еще больше выпирала грудь. В конце третьего дня, вечером, я пришел к Ляльке в палатку с вином и фруктами. Все шло как по маслу. Мы пили и ели. Я вешал Ляльке какую-то лапшу на уши. Многозначительно смотрел ей в глаза. А внутренне был полон отвращения к себе. Вместо того, чтобы серьезно подумать о том, как жить дальше, я, как в сказке, искал защиты там, где можно только себя потерять — у глупой девахи под юбкой.
 

Мы сидели напротив друг друга по-турецки, на двух, положенных рядом, надувных матрасах. Лялька хихикала. Когда я нагло схватил ее за грудь, она томно проговорила: Ах, Димыч!
 

Поцеловал ее в губы. Обнял. Начал раздевать. И тут… Лялька потеряла сознание, обвисла у меня на руках. Это был легкий обморок, который через несколько секунд прошел. Я сделал из матраса кресло, усадил в него Ляльку, накинул ей на плечи ветровку, предложил вина. Лялька глотнула, тревожно посмотрела в темноту и… Я услышал, как ее зубы стучат о стекло. Моя подружка паниковала, чего-то страшно боялась. Я не понимал — чего. Перед нами было спокойное море, позади — круто поднимающийся берег, за ним горы. Оттуда никто не мог спуститься. Разве что заблудившийся шакал. Невдалеке — дюжина палаток с интеллигентными людьми, всегда готовыми прийти на помощь.
 

Лялька тряслась, всхлипывала, при любом шорохе хватала меня за руку. Умоляла не оставлять ее одну. Мне было досадно, но любопытно. Я сказал, что не уйду, если она мне расскажет, что ее так испугало. Мало-помалу Лялька разговорилась. Оказалось, страх ее носил чисто мистический характер. Лялька боялась маленького черного человека, который ей неоднократно являлся. Его приход всегда предзнаменовывался неким особым психическим состоянием или чувством, которое Лялька и ощутила якобы как раз в тот момент, когда мы готовы были предаться любви.
 

— Может врет все, — думал я. — Боится залететь или еще что-нибудь в этом роде?
 

Но будущее показало — это не так. Сексом Лялька занималась охотно, хоть и странно (подробности неинтересны). Нет, тут было дело куда серьезнее, Лялька как Моцарт действительно боялась своего «черного человека».
 

Это началось месяцев восемь назад. В квартире, где она жила с мамой. Весь вечер смотрели телевизор. Потом Лялька ушла в свою комнату, хотела ложиться спать. Присела на табурет чтобы посмотреть на себя в зеркало трюмо. И вдруг почувствовала это, странное, то, что сейчас должно было произойти. Захолонуло сердце — прямо из стены ее комнаты вышел небольшой черный человек. Вышел, отряхнулся как пес и посмотрел на нее дерзко.
 

— Азазелло, — сказал бы любой интеллигентный москвич моего поколения, но Лялька принадлежала уже к другому поколению, Булгакова не читала, гостя не узнала.
 

Он сказал: Ну, приветик, Лялечка. Будем знакомы!
 

Но себя не назвал, а стал ходить по комнате — как петух. Потом подошел к ней, больно ущипнул холодными пальцами за попку. Лялька чуть в обморок не упала. Потом показал ей зубы, которые стали вдруг как собачьи. Зарычал. Лялька окаменела. Закрыл пасть, захихикал, забормотал какую-то чушь: Пать, пать, пать, всем по очереди срать, перелесок, три ручья, я уехал от тебя, красный комочек — из манды листочек, семь палок летом в воскресенье и вишневое варенье, только б поезд не проспать, если хочешь с бабой спать…
 

Потом запел: А как я свою милую, да из могилы вырою, по спине похлопаю, поставлю кверху жопою.
 

Встал на руки и, виляя задом, пошел по комнате на руках, а Ляльке показывал зубы. Затем встал прыжком на ноги, громко пукнул, разбил хрустальную вазу, стоящую на трюмо, и ушел в стену.
 

Тут в комнату вошла Лялькина мать и спросила, что у нее за шум. Увидела осколки вазы. Всплеснула руками и начала Ляльку ругать. У Ляльки хватило тогда ума о посещении черного человека не рассказывать. Ночью она не спала, боялась, что он опять появится, но под утро забылась. Пару недель все было как всегда: Лялька ходила на работу в парикмахерскую, встречалась с каким-то клиентом, спала с ним, все как обычно.
 

Лялька решила — пронесло. Но не тут-то было. Ехала однажды домой поздно вечером в метро. Рядом — никого. Опять пришло знакомое чувство, похолодела спина, по телу пошли мурашки. В то же время Лялька ощутила во всем теле странную приятную истому — отчего испугалась еще больше. Страшно ехать одному в метро ночью. Да еще и с предчувствием чего-то неотвратимого. А её черный человек уже катался по пустому вагону как черное колесо. Туда-сюда. Подкатился к Ляльке. Встал на ноги, приблизил свое лицо к ее лицу, вытянул неправдоподобно длинный собачий язык и провел ей по губам.
 

Пропищал: Лялечка, хочешь, я тебя полижу?
 

И лизнул ей шею. Как финкой резанул. Лялька задрожала. А он открыл пасть, показал собачьи клыки. Зарычал. Сделал большие глаза, поправил когтями неизвестно откуда взявшуюся на его голове челку аля Элвис и прорычал: Стрижешь, гнида, плохо!
 

Превратился вдруг в маленького Горбачева, встал в позу и произнес назидательно голосом генсека: Надо определиться, Лялечка, как с котятами поступим! Может быть, утопим их как Му-му?
 

Затем завыл что-то рок-н-ролльное, принял свой обычный образ и укатился в другой конец вагона. Сел там на сиденье. Лялька хотела на него не смотреть, но не могла оторвать взгляд. А он делал что-то непонятное. Достал из кармана сверток. Развернул. В нем было что-то красное. Как показалось Ляльке — жидкое. Черный человек начал это красное лизать языком. Затем делал такие движения, как будто апельсин чистил. Ляльке послышался тихий детский плач и жалобное мяуканье. Она от страха отключилась на несколько секунд.
 

Когда очнулась — черного человека уже не было в вагоне. Поезд подъезжал к станции. Надо было выходить. Лялька прошла через вагон к месту, где он сидел. На сидении лежала изодранная детская пеленка со следами крови. На ней лежал котенок с содранной шкурой. Он смотрел на Ляльку.
 

Лялька вышла и побежала домой. У нее потом долго болела шея. Там, где он лизнул, осталась красная полоса. По ночам Ляльке казалось, что котенок мяукает у нее под кроватью.
 

Черный человек являлся Ляльке еще раз пять, прежде чем она обратилась за помощью. Все честно рассказала матери. Та — попу. Поп дал матери пузырек с святой водой и посоветовал прийти к нему с дочкой на исповедь и причастие. Лялька в Бога не верила, в церковь не пошла, однако святой водой окропила всю квартиру, а с матерью договорилась, что, если черный человек придет, она стукнет в стену. Через неделю, утром, Лялька услышала вдруг истошное мяуканье. Испугалась страшно. Поняла — сейчас появится. Стукнула в стену. Мать тут же пришла. С олеографией модного тогда Серафима Саровского и пузырьком святой воды в руках. Черный человек появился. Спокойно и без спешки вышел из стены. Мать обомлела. Выставила Саровского перед собой как дуло танка. Пыталась сказать что-то.
 

Черный человек олеографию из рук матери выдрал, посмотрел на святого глумливо и плюнул ему в лицо. Изящным движением выкинул в форточку. Потом грозно посмотрел на женщину. Положил ей руку на грудь и что-то прошептал. Матери тут же стало плохо. Она медленно села на пол, потом легла и лишилась чувств. Лялька выбежала из комнаты — звонить в скорую. Вызвала врача. Стуча зубами от страха, вернулась в свою комнату — черный человек и не думал исчезать. Он сидел, расставив ноги, на груди у лежащей на спине женщины. Увидев Ляльку, вскочил. Запрыгал по комнате как мячик. Захохотал. Показал собачью пасть и красный длинный язык. Запел издевательски фальцетом: — Кошка бросила котят, пусть ебутся как хотят!
 

Закрутился как веретено. Вырвал из скрюченной кисти матери пузырек с святой водой, открыл его и залпом выпил содержимое. Громко рыгнул. Подскочил к Ляльке, лапнул ее за промежность и попросил, нагло улыбаясь: Налей мне, крошка, стаканчик менструальной крови!
 

Вынул как факир из кармана черного пальто граненый стеклянный стакан и подал его Ляльке. Лялька почувствовала, как кровь потоком вышла из ее вагины и мгновенно пропитав трусики, закапала на пол. Черт подставил стакан.
 

Раздался звонок. Приехала скорая, Лялька побежала открывать. А потом, скорее, в ванную. Когда она вышла из ванной, врач и медсестра еще возились с лежащей на полу матерью. Черного человека в комнате не было. Граненый, запачканный кровью, стакан стоял на трюмо.
 

…
 

Разумеется, я не мог проверить, врала ли Лялька или нет. Похоже, она говорила мне правду — слишком странны и характерны были подробности явлений черного человека. У Сержа я спрашивал позже, был ли у его тети пару месяцев назад сердечный приступ. Ответ был — да, и не приступ, а инфаркт, от которого та до сих пор не оправилась. Спрашивал я, была ли Лялька у психиатра. Оказывается, была. Психиатр нашел ее психически здоровой, хотя и напуганной. Рассказ Ляльки кончился на том, что черный человек посещал ее последний раз за неделю до отъезда в Утриш. При мне он так и не появился. Лялька заснула. Я пошел домой.
 

Ночь была безветренная, теплая, очень темная. Луна еще не вышла. Звезд не было видно, на берегу лежал туман. Приходилось идти на ощупь. Слева от меня чуть поблескивало зеркало моря. Справа — черной стеной стояли обрывистые скалы. Я шел и думал о Ляльке и ее черте — рад был отвлечься от собственных проблем. Камешки хрустели под ногами.
 

Скоро в нос ударило знакомое зловоние. Это вонял мертвый дельфин, которого выбросил на прибрежные скалы прошедший недавно шторм. Где-то тут, недалеко от дельфина, я должен был свернуть направо, подняться по узенькой тропинке, выйти на поселковую улицу. Несмотря на темноту, я видел чуть белеющую тропинку, но со странным черным пятном там, где его никак не могло быть. Я шел, вытянув руки. Наткнулся на что-то, ощупал и понял, что это человек. Он стоял в проходе между скал. Я спросил его глупо: Вы кто?
 

Он не ответил. Рядом с ним порхал красный огонек — человек курил. Выпустил дым мне в лицо. Дым пах серой!
 

— Ты, парень, — сказал он неожиданно голосом боцмана, который хочет сделать нотацию молодому моряку. — Не суй свой нос в это дело! Понял!
 

Ударение он сделал на последнем слоге.
 

— Понял? — повторил он еще раз. Потом слегка пнул меня под дых. Я задохнулся, согнулся. А разогнувшись, попытался ударить его по лицу, но мой кулак пронзил темноту. Никого передо мной не было. Путь был свободен.
 

На следующий день пришел я к Ляльке. Она загорала и курила сигарету. Я прилег рядом.
 

— Как ты?
 

— Все хорошо.
 

Я не стал ей рассказывать про мою ночную встречу — не хотел поддерживать ее безумие. Да и не был на сто процентов уверен, что это был — ее, а не — мой черный человек. Стал расспрашивать Ляльку, как проходила ее жизнь до его появления. Она не могла понять, что я имею в виду. Я объяснил, что визиты черта — это наказание за что-то. Лялька долго думала, но не могла вспомнить какой-либо плохой поступок. Тогда я взял на себя роль попа. После недолгого допроса выяснилось, что Лялька за месяц до первого — явления сделала аборт, потому что — не хотела возиться с пеленками. Совершенно в этом не раскаивалась, даже забыла об этом. Я попытался объяснить ей, что, возможно, существуют какие-то высшие силы, как-то планирующие жизнь человечества. Быть может, ее ребенок должен был породить потомство, из которого через десять или двадцать поколений должен был бы произойти спаситель мира. И вот теперь — та самая серебряная цепочка разорвалась, мир погибнет, потому что парикмахерша Лялька не хотела — возиться с пеленками. Высшим силам это неприятно и они перестали защищать Ляльку от вторжений других, тоже высших, но негативно к человеку настроенных сил из мира, который мы называем адом. Лялька не приняла мои аргументы всерьез. Глупо хохотала. Я подумал — что это я действительно во все сую свой нос? Лезу с дурацкими объяснениями. Сам жить не умею, а других учу. Попрощался и ушел. Но вечером все-таки притащился опять.
 

Через два дня Лялька уехала. Уехал и Серж с друзьями. Я остался один в сарайчике. Загорал, плавал. Забирался на скалы, заглядывал в пропасть, делал пробу. Прыгать было страшно.
 

Не поддался я и другому искушению. На пляже появились три молодых женщины, ловящие человеков. Каждый день они сидели на одном и том же месте. Без трусиков, широко раскрыв бедра, демонстративно отвернувшись от моря. Рядом с ними восседал на гальке одетый, несмотря на жару, в черный костюм, мужчина. Он всегда держал дымящуюся сигарету во рту. Уж не тот ли самый, думалось мне, когда я проходил мимо этой группы и черный костюм демонстративно мне кланялся. И улыбался противно — не губами, а челюстью. Женщины были немолодые и не старые — в самом соку. Рыжеволосые. Каждый раз, когда я проходил мимо, они смотрели мне в глаза. В их взглядах ясно читался вызов. Я ни разу к ним не подошел — не потому, что меня останавливали какие-то моральные принципы, у меня их нет. Просто не хотел ввязываться в новую историю, достаточно мне было и Ляльки.
 

Быть может за это те самые высшие силы послали мне подарок. В начале сентября на пляже появилась Альбина — милая девушка 23 лет с волосатыми ногами. Мы познакомились как-то естественно, просто. Сидели на берегу рядом, голышом. Ласкались. Болтали. Глазели на медленно ползущие по горизонту корабли и кидали камешки в море. Альбина рассказывала мне о своей жизни и ученье, я что-то плел про мою московскую жизнь. Не скрыл, что женат, что хочу уехать из СССР…
 

Мы плавали, ныряли и как амфибии продолжали ласки в темно-зеленой глубине моря — как будто внутри огромного изумруда. Терлись спинами, обнимались, гладили ступни друг друга, я теребил кончиком языка ее затвердевшие в прохладной воде соски.
 

Первую совместную ночь мы провели в ее палатке. Лежали одетые на топчанах, покрытых одеялами. Альбина заснула, а я всю ночь глядел на звезды, видимые из открытой части палатки. Бездонная глубина, мировая пустота смотрела на меня своим огромным черным глазом, по сапфировому зрачку которого были рассыпаны зерна светящегося жемчуга. Я чувствовал ее старость, ее равнодушие. Мне было хорошо. Я улыбался небу.
 

Рассказ

Стасик где-то прочитал о нудистах. Прочитал и задумался… А было Стасику 15 лет, в восьмом классе учился.
Стояло знойное безводное лето и имелась у Стасиковых родителей дача неподалеку от города. Сел Стасик на пригородный автобус и поехал на дачу.
Дача представляла из себя уголок Эдема, не меньше. Вдоль забора высокими колючими джунглями разрослась малина. Рослая, с кавалерийскими усами, земляника кряхтела под тяжестью огромных, костистых розово-красных плодов, не то что просившихся в рот, а даже умолявших об этом. Крыжовник висел на шиповидных кустах как крупного размера жемчуг. Вишни рассыпались по веткам головами маленьких негритят. Гигантские, с кулак величиной, желтые медовые сливы сладко волновали мальчишеское воображение сходством с девичьим задом.
Стасик отпер дачный домик и, раздевшись до трусов, вышел на густо увитую виноградом веранду.
На двух соседних участках не было ни души (дача Стасиковых родителей располагалась с краю от дороги). Только на одном, в глубине, – копошилась какая-то бабка. Но Стасик твердо решил стать сегодня нудистом и потому смело спустил с бедер свои цветные, как у волка в «Ну погоди!», трусы. Сразу стало легко и свободно. Стасику понравилось быть нудистом и он стал нагишом разгуливать по даче.
Однако, вскоре к бабке, ковырявшейся на соседнем участке, присоединился мужчина и Стасику пришлось спешно ретироваться, скрываясь за кустами малины, в дачный домик.
Стасик задумался. Почему, собственно, он должен прятаться от людей на своей собственной даче? Что он такого плохого совершил? Сделался нудистом? Ну и что? Что в этом особенного? Стасик ведь не занимается какими-нибудь там позорными вещами, и не подглядывает за голыми тетками. Он, может быть, загорает!.. Да, загорает.
Стасику понравилась эта мысль, и он снова в чем был, то есть вообще без ничего, вышел из домика, таща за собой раскладушку. Мужчины с бабкой на соседнем участке уже не было. Возможно, они зашли в домик.
Стасик разлегся на раскладушке лицом вниз на самом солнцепеке и незаметно задремал, пригретый, как печкой, дневным светилом.
Проснулся он от чьего-то голоса. Быстро вскинув голову и поначалу зажмурившись от ослепительного, бившего прямой наводкой в глаза солнца, которое было уже ближе к линии горизонта, Стасик различил сидевшую на заборе девчонку. Первым его желанием было вскочить с раскладушки и со стыдом бежать в домик, но Стасик пересилил себя, вспомнил, что он теперь нудист (тем более, — лежа на животе, он прикрывал самую интересную деталь своего тела) и остался на месте.
— Эй, чудило, ты чё разлегся тут без штанов, шизуешь? — весело прокричала с забора девчонка, болтая затянутыми в джинсы ногами. Была она с виду Стасикова ровесница. Лицом симпатична и на язык — как можно было понять — остра.
Стасику стало неуютно лежать под ее пристальными насмешливыми глазами с голой задницей. Он пожалел, что сделался нудистом, но нужно было выдерживать марку до конца, и потому Стасик ответил, напустив в голос как можно больше равнодушия:
— И ничего я не шизую, я просто нудист — слыхала о таких? Уходи, ты мне загорать мешаешь!
— Слыхали… обо всём мы слыхали. И о нудистах тоже. Только нудисты не у нас живут, а на западе, в Соединенных. Штатах, вот! — проговорила, не думавшая уходить, девчонка и показала ему язык.
Стасик разозлился.
— Говорю тебе — я нудист! Исчезни, не то как сейчас встану!..
— Ну встань, встань попробуй!.. А вот и нетушки, — дразнила его с забора девчонка.
— Тебе что вообще надо? Встану, поколочу ведь! — ершился Стасик, но сам понимал: ни за что не исполнит угрозу, и от бессилия и стыда, готов был разреветься.
— Ладно, лежи уж, нудист, — я только водички попью, можно? — уловив его состояние, примирительно попросила девчонка и, не дожидаясь разрешения, спрыгнула в сад.
Стасик невольно вжался веем телом в раскладушку, когда она проходила мимо него к водопроводному крану, который находился прямо на улице возле вкопанной в землю по самые края железной бочки. Послышалось аппетитное журчание воды. Девчонка напилась, но покидать дачу не торопилась.
— Ну что же ты? Давай уходи, я спать буду! — обернувшись, грубо потребовал Стасик.
Девчонка лукаво глянула на его жалкую, злую, огнем пылающую от стыда физиономию и прыснула.
— И что нынче за нудисты пошли? Девушку клубникой не угостят! — посетовала она.
— Даш ты мне в конце концов одеться или нет? — потеряв остаток терпения, в отчаянии завопил Стасик.
— А-а так бы сразу и сказал, нудист липовый, — засмеялась девчонка и, повернувшись к нему спиной, разрешила: — Ступай одевайся, я не смотрю.
Стасик, как ужаленный змеёй, вскочил с раскладушки и опрометью бросился в домик. Стыд, досада на самого себя и злость на упрямую девчонку были столь велики, что, едва натянув трусы, он тут же выбежал обратно.
— Ну теперь держась!.. По-хорошему не хотела, — крикнул Стасик, замахиваясь на девчонку.
Та, вопреки его ожиданию, не испугалась, не бросилась наутек, не завизжала. Л Увернувшись от его кулаков, она сделала ловкую подсечку и в ту же минуту Стасик оказался на земле. Поднявшись, он снова храбро бросился в наступление, схватил девчонку за шею, намереваясь повалить, и сам не понял каким образом вновь очутился распростертым у ее ног.
— Ну что хватит с тебя, нудист, или еще хочешь? — спросила та, смеясь.
Позор был полный, благо никто этого не видел. Стасик встал и, зло глядя на свою обидчицу, принялся отряхиваться. Драться ему больше не хотелось.
— Извини, я не предупредила: у меня пала милиционер, приёмчики мне показывает, — сказала девчонка.
Стасик угрюмо молчал и отряхивался.
— Да ты не сердись, слышишь, я никому ничего не скажу, — пробовала загладить вину девчонка.
Стасик молчал и сосредоточенно отряхивался.
— Ну хочешь я тебе милицейским приемчикам научу? — предложила девчонка.
— Нужно очень, — буркнул Стасик, отвернулся и пошел в домик.
— А хочешь…
Стасик не расслышал конца фразы. В домике он облачился в брюки и рубашку, причесался и, всё еще продолжая дуться, вышел. И… не поверил своим глазам!
На раскладушке, в чем мать родила, лежала его недавняя обидчица. Солнце опаляло ее стройное, коричневое от загара тело. Только на спине и на ягодицах выделялись узенькие полоски молочно-белой, не тронутой солнечными лучами, кожи.
Капала в бочку вода из неплотно закрытого крана и со злобным, вонзающимся в уши жужжанием носилась около лица назойливая зелёная муха.

29 июня 1989 г. — 22 августа 1994 г.

Моё первое знакомство с нудистскими пляжами состоялось, кажется, вечность тому назад. Мне тогда было 20 лет. В тот год много чего было впервые — самостоятельный отдых у моря с друзьями, первая работа, первый серьёзный роман. Мой роман с пляжем тоже был первым. Надо сказать, что ехали отдыхать мы тогда с разными целями. Света — выйти замуж (она верила в мифические истории о том, что курортное знакомство может закончится свадьбой), Наталья — за ощущениями и драйвом. Мне же после суетного года с перебежками между работой и институтом, ответственностью и постоянным цейтнотом требовался несколько иной отдых.

Тогда я впервые ощутила лечебные свойства моря и одиночества. В то время, когда подруги собирались на традиционный пляж загорать и знакомиться, я уходила далеко за черту их пляжа. Брела по кромке воды до тех пор, пока из глаз не скрывались последние «одетые» курортники и не начинали появляться обнажённые «маргиналы» — в одиночку, парами, а то и целыми семьями. Я упорно шла дальше. И в какой-то момент вокруг меня расстилалось безбрежное море с одной стороны и безбрежная степь с другой. Между ярко-синим и ярко-зелёным была жёлтая полоска песка. Я расстилала одеяло, сбрасывала шорты, майку и устремлялась в воду. Странно, мне совсем не было страшно. Вокруг не было ни души. Чтобы дойти до моего пляжа, нужно было идти больше часа. Там я проводила дни. Поначалу я бесконечно плавала и спала. Солнце садилось, я куталась в одеяло, но всё равно оставалась на пляже. Сидела и смотрела на воду. Это был бесконечный День сурка. Не знаю, как это выглядело со стороны — обнажённая спящая девушка и вокруг ни души. Это были самые счастливые дни на том, моём пляже. Иногда мимо меня проходили люди — одетые и обнажённые. Иногда это были любопытствующие подростки, иногда — одинокие мужчины с жаждой зрелищ. Но это был мой пляж и моя территория — я не одевалась. Я не ходила обедать, поэтому ко мне начали наведываться подруги с бутербродами (я думаю, они просто скучали). Иногда они решались снять верх, но сжимали в руке полотенца: вдруг кто-то пройдёт. Моего стремления к одиночеству они не понимали. Позже на мой пляж начали приходить наши бой-френды. Но к этому времени пляж уже не был только моим. К этому моменту у меня уже не было нужды быть в одиночестве, мой лимит молчания и сна был исчерпан. Я по-прежнему не носила верх, часами плавала, отдавая воде накопленную за год усталость. Наверное, это не был тот нудистский пляж, о котором обычно рассказывают. Но мои чувства, рождённые именно там, остались на всю жизнь. Теперь, где бы я ни была, я ищу именно те ощущения, ту свободу, которая была там, в том лете.

Света действительно вышла замуж, познакомившись именно на том курорте. У них дочь, и они по-прежнему любят друг друга тем первым чувством. Я думаю, что бывают такие пересечения звёзд и людей, осей и меридианов, когда попадаешь в какую-то точку времени, и все твои даже самые смелые мечты сбываются.

Второй раз был много позже. Были, конечно, пляжи ещё — как неудачные романы. Но всё это, наверное, было не то. Как бывают не те люди и не те знакомства. На этот раз я ехала отдыхать с другом. Высокий и спортивный, ему очень шли его плавки-шортики и холодная ирония. Весь год мы вместе ходили на английский. Мне даже казалось, что он мне нравится. Наверное, его и моему поведению были присущи некоторые черты мазохизма. Мы договорились ехать друзьями и принципиально не сдавали позиций. Все дни мы проводили вместе. Бегали по утрам, ходили на рынок за овощами, играли в карты, ездили на экскурсии, пили пиво, лазили по горам и, соревнуясь, ловили мидии. Даже спали на одном диване, пока хозяйка, сдававшая нам комнату, не починила раскладушку. Впрочем, мы это не обсуждали потом никогда. Через какое-то время вообще отпала нужда говорить. Мы прекрасно понимали друг друга без слов. Все дни мы, как попугаи-неразлучники, были вместе. Мне кажется, я для него вообще утратила признаки своего пола. Он отводил взгляд, когда я переодевалась, и снисходительно подавал руку на крутых спусках. Иногда. Хотя от помощи его я всегда отказывалась. Нужно сказать, что тот отдых так и остался единственным, а отношения, не начавшись, закончились тем летом.

Но речь не об этом. В один из дней мы возвращались к обеду в наш посёлок. Дорога напрямую по-над водой обещала быть короче и быстрее. Хотя дороги как раз там и не было. Чем дальше мы шли, камни громоздились друг на друга всё круче, а спуски становились всё труднее. И вскоре мы вынуждены были сложить весь наш багаж в рюкзак, чтобы помогать карабкаться себе руками. Мой приятель бросал на меня негодующие взгляды — идея сократить путь была моей. Каждый миг мы рисковали что-то себе сломать и застрять на веки-вечные в этих камнях. Трудно представить, чтобы кто-то ещё повторил наш отважный маршрут. Природа причудливо потрудилась над этой местностью. Мы перепрыгивали с камня на камень, карабкались вверх и прыгали вниз, чтобы снова продолжать куда-то взбираться. В эти минуты я не думала ни о чём, все мои мысли были поглощены новыми препятствиями, а тело сводило от напряжения. Надо сказать, я совсем не спортсменка и это приключение было для меня экстремальным. Но, знаете, тем не менее, путешествие нас здорово захватило, мы даже пытались обогнать друг друга. И вот по мере приближения к нашему посёлку начался самый настоящий нудистский пляж. Казалось, сама природа оградила эту местность от любопытных глаз и посторонних: с моря пляж загораживали камни, с суши была неприступная скала. К этому моменту у меня, кажется, вообще не осталось сил. Я бы и рада была дать руку и принять помощь моего чёрствого друга, но он, обиженный тем, что битком набитый рюкзак нёс всю дорогу сам, вырвался вперёд. В очередной раз я замерла перед крутым спуском, не решаясь прыгать. И вдруг в эту минуту из-за камня поднялся какой-то мужчина и снял меня вниз. Абсолютно голый и молчаливый, он повёл меня за руку за собой, помогая пройти этот участок. А дальше был ещё кто-то и ещё. Все, кто помогал мне, были очень приветливы (не чета моему другу). Мы знакомились, называли города, откуда приехали, перебрасывались парой слов о ценах на жильё, и я шла дальше. Самым опасным участком был проход по камням под водой — иначе я бы не выбралась. Нужно было прыгнуть с камня, попав на самый большой подводный валун, дождаться паузы между волнами и карабкаться с него вверх. При этом, прыгая на камень, назад взобраться было уже невозможно. Я примерялась к новому препятствию, малодушно мысленно прощаясь с мамой и друзьями, прикидывая, как меня вытащат отсюда с поломанной ногой в лучшем случае, или я попаду ногой в расщелину между камнями, и меня накроет волной в худшем. И тогда из-за камней поднялась девушка. Смуглая, обнажённая и прекрасная. Её чёрные волосы развевались по ветру. В жизни не видела больше такого гармоничного сочетания красоты человека и природы. Взяв меня за руку, она прыгнула со мной на счёт три. Оказывается, она здесь не первый год, ездит с родителями и младшей сестрой. Все они тоже на этом пляже. Болтая, она довела меня до ровной местности и пригласила приходить еще. Нудизм для неё был стилем жизни.

Мы выбрались тогда из этой переделки живыми и невредимыми. По дороге мы видели разных мужчин и женщин. Кому-то нагота шла, кому-то — нет. Но их уверенность, раскрепощённость и независимый вид не позволял думать о том, что можно было бы загорать как-то по-иному. На пляже было много гомосексуальных пар. Каждый человек на этом пляже был свободен от морали, комплексов и предрассудков. И мне это подходило.

На следующий день на этот пляж спустились с гор и мы. Дорога была гораздо легче. Мы несли с собой ласты и маску: моего приятели привлекли камни, обещая хороший улов мидий. Естественно было сбросить одежду вместе и погрузиться в состояние транса между небом и морем, отгородившись от мира неприступными скалами. Время замерло. Мой друг, замечу, так и не смог оставаться там. Нет, даже не раздеться. Просто быть там. Он не знал, куда ему смотреть и как вести себя. Он был как рыба, выброшенная из привычной водной стихии. Напрасно было объяснять ему, что вовсе не обязательно раздеваться там. Напрасно было говорить, что здесь каждый волен делать что хочет. Он чувствовал себя лишним. Часами он плавал, собирая самых крупных мидий и рассматривая дно. Набирая полный пакет, он уводил меня с пляжа. С утра мы снова были на этом пляже, обедали мидиями (мидии на костре, мидии с пивом, мидии с макаронами и майонезом), а после шли на его пляж.

С того лета я привезла на этот пляж ни одного человека, но тот раз был самым памятным. Наверное, когда-нибудь я напишу рассказ о людях, которых видела из-под опушенных ресниц, об отношениях там, услышанных обрывках разговоров и знакомствах. Но справедливо будет закончить мою историю третьим эпизодом. Это было спустя несколько лет. Мы с подругой повезли студентов на сельхозработы в Крым (черешня, персики, виноград). В силу обязанностей и возложенной на нас ответственности мы со студентами сутками были вместе — работали, жили, ели и отдыхали. В один из выходных мы поехали на Фиолент. Об этом полумифическом месте мы перед этим вычитали в рассказе Лады Лузиной. Нашли его на карте и, собрав снаряжение, в свой выходной день поехали туда. Я не буду рассказывать вам об этом месте. Этот клочок каменистой местности, отгороженный от моря скалами знаком многим. Это не нудистский пляж. Но, проплыв грот Дианы при температуре +12, ощутив под животом 15 метров глубины, а над головой увидев ласточкины гнёзда, мы разделись. Точнее сняли верх. А после почти весь наш отряд загорал без верха на самых обычных пляжах. Мы вернулись в университет, сохранив субординацию преподаватель-студент, но эту историю не рассказывали никому. Это осталось ещё одним объединяющим нас звеном. Дело не только в пляже и людях, всё дело в состоянии внутренней свободы, которая есть у вас, и в принятии собственной наготы. Невозможно описать законы нудистского пляжа — наверное, это будет звучать пошло. Людей можно разделить на тех, кто молча принимает нудизм, и тех, кто его критикует. В любом случае это то, что вы должны попробовать. Поверьте, вы узнаете о себе нового больше, чем во время посещения дорогостоящего психологического тренинга. Если вы полюбите нудизм, он станет вашей привычкой на всю жизнь.

Всего 13 отзывов Прочитать все отзывы.

Убедившись, что семья спит, он спустился к морю. Первые дни отдыха тяжелее работы. Ни поспать нормально, пока не привыкнешь к смене поясов, ни побыть одному — нужно быть со своими, к тому же еще не знаешь местности. Плюс жена все время просила его разговаривать с незнакомыми людьми на английском, что было хуже пытки. Каждый раз бесился, пытаясь ей объяснить, что иметь какой-то запас слов — совсем не значит уметь разговаривать. Он был согласен узнать, сколько стоит снять бунгало на сутки и где дешевле арендовать лодку, но расспрашивать хозяев, какое кафе лучше посетить, если твоя жена вегетарианка, а дети всеядны, не собирался. Зато сейчас одному в темноте на пляже стало почти хорошо: лег в шезлонге и пил белое вино из дьюти-фри, уже два дня пролежавшее в холодильнике. Слушал море. Неожиданно быстро выпил всю бутылку, прошелся по песку — море отдалилось из-за отлива, опустился в еще теплую воду, перебирая руками по дну и раскачиваясь на волнах, пополз вдоль берега. Потом перевернулся на спину, сильно оттолкнулся ногами и поплыл. До сих пор еще толком не плавал, нужно плавать каждый день, чтобы за две недели отпуска привести себя в форму. Но сначала стоило хорошо выспаться, тогда благодарный организм будет готов к приятным нагрузкам. Засмотрелся на звездное небо и оказался метрах в пятидесяти от берега. Решился попробовать достать дна, задержал дыхание и нырнул. Не достал, сильно испугался темной воды, повернул обратно к огням, к берегу и людям. В кишках щекотало, и казалось, что-то гадкое может схватить его из темной глубины. Как только вышел из воды, этот страх показался смешным и детским. Накинул рубашку, подобрал свою пустую бутылку и пошел к бунгало.

Звуки людей приближались, и ему непреодолимо захотелось с кем-то поговорить. Туристы и хозяева готовили мясо на гриле, пахло очень вкусно. Решился подойти к ним ближе, потому что сегодня днем хозяйка заходила и анонсировала ночное мероприятие. Он тогда смущенно ответил:

— Нет, спасибо, мы вегетарианцы.

От запаха выделялась слюна, и сейчас пожалел, что так сказал. В общем, жена никогда не давила, но с ней за компанию он не ел мяса, даже если дети ели.

— Привет, — добродушно сказал аргентинец, живший в соседнем домике. Откуда-то случайно знал, что этот мужчина — аргентинец, видимо, неосознанно — из услышанного разговора.

Хотелось что-то ответить. Он ответил:

— Доброй ночи.

И потом вдруг сказал аргентинцу:

— Я видел много флагов на вашем рюкзаке. В хорошем смысле, я позавидовал тому, сколько вы путешествуете.

Хотел сказать “нашивок”, но не помнил или не знал слова.

— О, спасибо. Но это не очень много, — ответил аргентинец.

Разговора, видимо, не получилось. Смутился, стало неловко, что он стоит тут еще мокрый и пытается праздно беседовать на языке, который толком не чувствует. Попрощался, пошел к своему бунгало. Вытерся в темноте, надел сухие трусы и лег рядом с женой. Вентилятор гудел, и этот звук казался очень странным и мрачным контрапунктом в наложении на голоса и далекую музыку, доносившиеся с улицы. Что если попробовать дотронуться до жены? Дети спали во второй комнате, отделенные от родителей пустым дверным проемом и шторкой. Можно, конечно, попробовать все сделать очень тихо. Такое условие даже будоражило — все сделать не громче звука вентилятора; жена была бы благодарна, он знал это, но не мог переступить через какую-то неловкость, возникшую несколько лет назад и делавшую близость временами почти невозможной. Наверное, они уже были не так молоды, как раньше, и не нужно было искать другого объяснения. “Что она такое? Что я знаю о ней?” — такие вопросы возникали в воздухе и не давали прицелиться. Десятилетняя жизнерадостная дочь и пятилетний угрюмый сын — кто-то из них всегда был рядом, и становилось неловко даже просто думать о сексе.

Он положил руку на жену. Испытал возбуждение и услышал, как бьется его сердце. Жена что-то пробормотала во сне и повернулась к нему. Уже намного больше, чем ничего, и немного лучше, чем одиночество. Он так и уснул, держась за жену в сладком предвкушении. А когда утром проснулся, все еще был немного возбужден, и это было хорошо.

После завтрака все вместе сели в небольшой катер — их привлек человек с табличкой “to the island” — и поплыли на остров. Сильно и хорошо пекло. Он купил дочке и сыну по одинаковой панамке, только разных цветов. Выпили с женой пива, и он решился поесть креветок с детьми. Загорали, потом ходили вдвоем с сыном следить за крабами, быстрыми и неуловимыми, а когда опьянение прошло — плавал, пока дети ковырялись в песке. И даже начало казаться, что теперь он понимает, что такое настоящий отдых. Тело как будто привыкло к воде, такой прозрачной и доброжелательной днем, получалось плыть легко, без судорожного усилия всех мышц сразу. Он понял, как плавать правильно, и лицо само расплывалось в улыбке удовольствия. Останавливался в воде, стоял на цыпочках, задрав подбородок, сдерживался, чтобы не смеяться в голос от почти детской радости, гладил руками морскую воду, и этот день пролетал мимо быстро и без рефлексии.

Обратно возвращались на том же катере, который вел темный азиат. Катер покачивался, пока азиат привязывал канат к причалу. Вернулись как раз вовремя: ветер начал разгоняться.

Сначала он поддержал жену, пока та поднималась, потом легко поднял на причал сына, немного сонного к вечеру, и почти так же легко — дочку.

— Спасибо, — сказал он азиату, расплачиваясь.

Взял жену за руку и повел на берег. Было хорошо, хотелось сегодня раньше уложить спать детей и остаться вдвоем. Жена, словно угадав эту мысль, улыбнулась и поцеловала его в щеку.

— Моя шляпа! — вскрикнула дочка, вскинув руки, но не успела схватить панамку. Панамка быстро, как краб по песку, проскользила по причалу, подлетела на несколько метров и оказалась в воде. Он прыгнул, не задумываясь, рыбкой, ведь всего час назад море приняло и полюбило его. Но расстояние оказалось не таким близким. В воображении он доплыл до цели за несколько секунд, а в действительности волны здесь были неожиданно сильными и темными, и он совсем не приближался к дочкиной панамке. Было тяжело бороться с волнами, глотая соленую воду, еще плыл, но уже знал, что вот-вот сдастся. Это неизбежно — позорно повернуть назад, к причалу и катеру, но теперь и до них было далеко. Азиат стоял на краю, ближе всех, но его фигура ничего не выражала. Жена прижимала детей к себе, а волны становились все выше.

— Кидай круг! — крикнул он азиату, почувствовав, что утонет чуть раньше, чем доплывет. Но тот, похоже, совершенно не понимал по-русски и вообще не понимал, как можно настолько плохо плавать.

— Пусть кинет круг! Спасите!

Но вот азиат понял, в чем дело, замахнулся и как-то совсем недоверчиво, вяло швырнул ему спасательный круг.

Когда он вылез, то только и смог выдавить:

— I’m sorry to have troubled you.

Вряд ли получилось сказать это с иронией. Он обернулся заглянуть в пропасть, из которой выбрался несколько секунд назад. Панамки отсюда уже не было видно, только неприветливое мрачное море. Жена и дочь молчали, пока они всей семьей выходили на берег, а сын спросил:

— Папа, а почему ты не утонул?

С мокрых шорт капало сначала на причал, потом на песок. И он заметил, что небо здесь впервые стало совсем серым, оно как будто висело очень низко над головой и готово было упасть в любую секунду.