Научите меня прощать рассказ

Глава 1.

Соня была этакой пышечкой. Круглое милое личико со вздернутым носиком, русая толстая коса до пояса, серые глаза смотрели на мир с прищуренной хитринкой. В них бегали огоньки, и глаза спрашивали: «Я вам не нравлюсь?! Не может такого быть! Я всем нравлюсь!»

Когда она улыбалась, на её румяных щеках появлялись ямочки, и лицо от этого просилось куда-нибудь на обложку. Чего-нибудь непременно очень вкусного. Как шоколад «Алёнка».

Когда Семён привел её знакомиться — вроде как солнышко в дом заглянуло, и даже придирчивая бабушка, держа в руках неизменный вязаный носок, заулыбалась.

Да, Соня была хороша! Ну вот настоящая русская красавица, кровь с молоком.

Будущий свёкр Сони аж прищелкнул языком от восторга:
— Ты, посмотри, мать, какую кралю наш Семён себе отхватил?
А удержать-то сумеешь? — и отец шутливо хлопнул смущенного сына по плечу.

— Давайте-ка за стол! — гостеприимно позвала в большую комнату гостью мать 
Семёна, Полина Васильевна. 
— Рассаживай сына с гостьей, а у меня там духовка… — и снова стремительно 
унеслась в сторону кухни, откуда доносились чарующие обоняние ароматы.

Павел Ефимович с удовольствием посмотрел вслед супруге. Всем хороша его Полина! Хозяйка отменная, в доме всегда ни пылинки, ни соринки, за детьми всегда был должный пригляд. А уж какая красавица она была в молодости! Даже эта вот молоденькая Соня ей не чета. Кружила голову всем подряд. Многие её добивались, а выбрала она себе в мужья спокойного, рассудительного и работящего Павла, по прозвищу «Золотые Руки». Много лет супруги были счастливы, двоих сыновей вырастили.

Младший, Егор, служил в армии, писал домой длинные подробные письма. А вот старший Семён, закончил техникум и уже отслужил. Теперь вот надумал жениться, аккурат сразу после службы. 

Теперь вот вся семья за застольем с любопытством рассматривала новоиспечённую невесту, гадая, как невзрачному с лица Семёну удалось заполучить сердце такой красавицы.

«Видать, в отца пошёл!» — невольно загордился Павел Ефимович сыном, и оглядел стол хозяйским взглядом, у всех ли тарелки наполнены, а рюмки налиты.

За столом собралась всё их небольшое семейство: баба Нюра, мать Павла и, стало быть, свекровь Полины, его сестра с мужем, их взрослые сын с дочерью, и маленькая шустрая племянница Павла Верунька, прозванная в семье «Светлячком». Она гостила у родни обычно всё лето и была дочкой самого младшего сына бабы Нюры.

— Ну что же, Соня, — взял слово Павел Ефимович, — Мы рады, что наш Семён наконец- 
то решил остепениться, рады и тебе в нашей семье. Люди мы, как видишь, простые, 
но работящие. Без дела никогда не сидим. Квартира вот у нас большая, сад еще 
есть, огород, конечно, как положено… Семён у нас парень рукастый, 
мастеровитый, будешь с ним как за каменной стеной!

Произнеся эту сложную и витиеватую для него речь, Павел выпил свою рюмку, хрустко закусив огурцом Полиного посола, и осторожно спросил будущую невестку: «А занимаешься — то, Соня, чем? Или может учишься еще?»

Соня снова заулыбалась, так ярко и естественно, что, казалось, от её ямочек на щеках побежали во всю сторону по комнате солнечные зайчики.

— Ой, что вы, я уже выучилась. Училище закончила, теперь я швея-мотористка! 
Работать вот пойду на трикотажную фабрику, меня уже девчата знакомые звали.

— Это очень хорошо!- наконец-то подала голос Полина Васильевна. — На фабрике 
сейчас как раз новый швейный цех открывают, очень там люди нужны.

— Дочка, — вдруг подала голос баба Нюра, сидевшая за столом рядом с Верунькой-Светлячком, обращаясь к Соне.

— Ты там вон с самого края сидишь, Полина-то в суете забыла, что мне, старой, 
черный-то хлеб не по зубам. Будь ласкова, отрежь мне на кухне от белого калача 
кусочек.

— И мне! И мне!» — тут же заголосила Верунька, отвлекаясь от рассматривания картинки на отрывном календаре с большими цифрами «1981» — Я тоже ржаной хлеб не хочу!

Соня тут же поднялась, и, снова всем улыбнувшись, выплыла из комнаты.

— Мама! Вы что?! Вон же калач ваш, я просто тарелку на журнальный столик 
поставила, она на столе не умещалась, — начала было тихонько выговаривать 
свекрови Полина, но Павел её остановил, и хитро прищурился.

— Опять, мама, чудишь? — начал было он, но тут в комнату вернулась Соня, 
торжественно неся тарелку с белым хлебом.

На тарелке лежали три кусочка калача, отрезанные кое-как, вкривь и вкось. Довольная Соня вручила тарелку бабе Нюре. Павел с Полиной удивленно переглянулись, Верунька открыла было рот, но сказать ничего не успела, поскольку баба Нюра снова оживилась.

— Дочка, — снова обратилась к Соне старушка, — Так ты, стало быть, младшенькая в 
семье-то?

— Да, — тут же отозвалась девушка, — Нас у родителей четверо, у меня двое сестёр и 
брат, а я самая младшая.

Баба Нюра молча закивала, пытаясь подцепить на вилку скользкий аппетитный опёнок, опять же Полиного засола.

Когда умопомрачительный торт домашней выпечки, сотворённый кулинарным мастерством Полины Васильевны, был съеден, Семён пошел провожать Соню.

А дома собрался семейный совет в лице бабы Нюры и Павла с Полиной. Светлячка на совет не пустили, и она упорно пыталась услышать хоть что-то, вертясь перед закрытой дверью в комнату бабушки.

— Ну вот что, дети, не пара девушка эта нашему Семёну. Решать, конечно, ему. Чай, 
не младой вьюнош, — и с этими словами баба Нюра торжественно уселась в своё 
кресло и снова взяла в руки вязание, всем своим видом показав, что своё мнение 
она высказала и совет в Филях можно на этом считать оконченным.

Павел и Полина снова переглянулись, и Павел открыл дверь комнаты, не учтя, что с другой стороны стоит Верунька. пытаясь подслушать разговор взрослых через щель в двери. Светлячок получила дверью по лбу, но не заревела, а в страхе, что её застали за неприглядным занятием, мрачно уставилась в пол.

Научи меня прощать. Глава 118

Аня проснулась оттого, что мама тихонько трясла её за плечо и шептала на ухо:

— Вставай, соня, мы уже приехали!

Девочка удивленно посмотрела за окно, где было совсем-совсем темно. Колёса поезда всё так же мерно стучали, дробно отсчитывая километры.

— Уточняю: ещё не приехали, но совсем скоро приедем! – Константин подхватил сонно моргающую дочь на руки. – Давай одеваться, мама пока уберёт твою постель, хорошо?

Аня кивнула и огляделась.

В вагоне все спали. Спала сердитая тётенька, которой не понравился Апельсин, спала Ксюша вместе со своим котёнком… Вокруг было тихо, поэтому стук колёс казался необычайно громким.

В их купе заглянул проводник:

— Уже встали? Отлично! Никоновка через двадцать минут. Не забудьте – стоим всего две минуты, поэтому старайтесь не задерживаться, на ваши места есть пассажиры. Платформа короткая, а людям нужно успеть в вагон забраться, да ещё с вещами. Я тут однажды старушку едва затащил, ступени высоко, залезть сама не могла, а подсадить некому.

Он покачал головой.

— Ох уж эти полустанки… Жду в тамбуре!

Подхватив чемоданы и сумки, Константин с Ольгой и дочерью тихонько вышли в тамбур.

— Смотри, Костя, элеватор! – Ольга оживилась, показав куда-то в тёмное окно. – Мы уже почти на месте!

За окном промелькнуло огромное, мрачного вида здание, скупо освещенное редкими огнями.

Действительно, минут через пять поезд сбавил ход и начал тормозить. Вскоре показались ярко освещенные окна небольшого вокзального зала.

Поезд встал. Проводник, уже занявший своё место у двери, открыл её, в лицо пахнуло жгучим морозным воздухом.

К вагону бежали люди, таща за собой какие-то вещи.

Константин ловко спрыгнул вниз, снял с нижней ступени Анечку, потом спустил чемоданы, поданные женой, и, наконец, аккуратно подхватив Ольгу на руки, поставил на землю и её.

К вагону уже подбежали две запыхавшиеся женщины.

— Так, не волнуйтесь, дамы, сейчас мы вас вознесём туда, куда надо! – Константин рассмеялся и подмигнул проводнику.

Общими усилиями они быстро загрузили пассажирок вместе с их сумками в вагон, и проводник, крикнув: «Счастливо вам! С Новым годом!», закрыл дверь.

Поезд начал трогаться с места.

Анечка сморщила нос: здесь, внизу, у самых колёс, огромных и уже двигающихся, словно они были живые, мазутом пахло сильнее.

— Ну что, не замёрзли?

— Нет! – тоненько пискнула Аня и шмыгнула носом.

— Пойдём на вокзал. Семён обещал встретить, но пока не видно его.

Подхватив чемоданы, направились к ярко освещенным окнам. Аня важно шагала, крепко прижимая к животу свою сумочку. Там лежали цветные карандаши, точилка, ластик (между прочим, «не наш», похожий на половину дольки лимона).

Ластик плохо стирал карандаш, поэтому вместе с ним у Ани была в запасе самая обычная, белая резинка, которую ей подарила Наталка.

Кстати, слово «ластик» появилось в лексиконе Анечки недавно. Наталка и сама Аня этот школьный кусочек резинки называли попросту «стёркой». Однако папа сказал, что правильнее будет – «ластик».

Слово Ане понравилось.

Новое слово Аня запомнила, мечтая поразить своими обширными знаниями пока ещё незнакомого мальчика Пашу, который, по словам её мамы, тоже очень любит рисовать.

Хотелось спать, но любопытство было сильнее.

Аня, сидя в зале ожидания на жестком деревянном кресле, отполированном до блеска сотнями пассажиров, упрямо таращилась в пространство сонными глазёнками, хотя мама и предлагала ей подремать.

Они сидели одни в этом небольшом зале, где по стенам были развешаны плакаты с рисунками паровозов, надписями: «Будь осторожен – берегись поезда!» и расписание этих самых поездов.

Вдруг входная дверь громко хлопнула, впустив внутрь новую порцию морозного воздуха, раздались весёлые мужские голоса.

Аня увидела, как радостно вскочила мама, обняла высокого, красивого мужчину, подошедшего к ним вместе с отцом.

— Ага, ты – Анечка! Угадал? Привет!

Глаза мужчины светились весельем.

— Привет! – Аня вдруг засмущалась и подумала, что зря она ленилась учиться выговаривать букву «р».

— Поедешь знакомиться с Павликом? – мужчина присел перед ней на корточки. От него вкусно пахло одеколоном и чем-то ещё очень праздничным.

— А он драться не будет? – Анечка серьёзно посмотрела в смеющиеся глаза. – Если будет драться, не буду с ним играть.

— Драться не будет, я обещаю. Меня зовут дядя Семён. Запомнишь?

Девочка всё так же серьёзно кивнула.

Дядя Семён подхватил её на руки. Руки были крепкие и сильные, совсем как у папы. Только у папы на ладонях не было мозолей.

— Пойдём! – Аня весело взмахнула сумочкой.

Уложив вещи в багажник машины, все разместились в салоне: папа впереди, Анечка с мамой на заднем сиденье, а дядя Семён сел за руль.

Взрослые не умолкали всю дорогу, особенно мама: говорили про общих знакомых, обсуждали новости.

Аня глазела по сторонам, но за окном по-прежнему было темно, поэтому смотреть в окно ей быстро надоело, и она почти уснула, когда машина остановилась у обычной пятиэтажки.

Она почти не помнила, как дядя Семён нёс её по лестнице, потом она попала в квартиру, где пахло шоколадом, а симпатичная женщина со светлыми волосами тепло ей улыбалась. Она показалась Ане доброй волшебницей из сказки.

Наконец чьи-то руки опять подхватили её и понесли, девочка оказалась в постели.

Коснувшись щекой мягкой подушки, Аня подумала: «А как же Павлик? Меня ведь обещали познакомить?»

Но через минуту она уже крепко спала.

Разбудило её тиканье.

Тикали огромные настенные часы. В зашторенные окна лился яркий свет, а у двери кто-то настойчиво пыхтел.

Аня удивленно села на постели и прислушалась.

Было слышно, как в соседней комнате разговаривают взрослые, однако странное пыхтенье у двери никуда не пропало.

— Ну скоро она уже проснётся-то? – вдруг раздался нетерпеливый мальчишеский голос за дверью. – Уже утро почти закончилось!

Ага, это значит, и есть тот самый Павлик, с которым её собрались знакомить.

Аня деловито принялась одеваться. Натянула через голову платье, нащупала босыми ногами тапочки, заботливо поставленные у кровати матерью.

Осторожно подошла к двери, стараясь не шуметь, и резко распахнула её.

Павлик, не ожидая от двери такой атаки, упал на пол. Потирая на лбу место будущей шишки, внимательно посмотрел на девочку.

Та, высоко задрав голову с растрепавшимися во сне волосами, гордо прошествовала мимо него.

Соня всплеснула руками. Аня была похожа на куклу: огромные глаза, круглое лицо, кружевное платье и тапочки с помпонами.

Из-за Ани возвышался Павлик, всё ещё державшийся за пострадавший лоб.

— Мам! Она меня дверью стукнула! – он улыбался. – Вы с папой, оказывается, правду говорили, что она мне понравится!

Женщины переглянулись и рассмеялись.

— Надо же, как, оказывается, просто понравиться мужчине. Нужно только как следует его стукнуть!

Девочка невозмутимо повернулась к Павлику.

— Я – Аня. Мне три года. Будешь дружить? – и девочка протянула ему руку.

Эту речь она репетировала сначала дома, а потом в поезде, мысленно тщательно выговаривая слова. Кто знает, что можно ожидать от незнакомых мальчиков? Вдруг неприятностей?

Павлик, полный достоинства старшего, снисходительно усмехнулся, но ладошку пожал. Она была мягкая и тёплая. Решительность девчушки ему понравилась.

— Буду! – Он снова широко улыбнулся. – А у нас на завтрак вкусная каша. Рисовая! С изюмом. Пошли?

Паша кивнул, важно взял девочку за руку и повёл за собой.

Вскоре оба с удовольствием уплетали кашу, сидя напротив друг друга.

Ольга облегчённо вздохнула, а Соня хитро улыбнулась.

— Ну вот! Я же тебе говорила – они «два сапога пара»!

Ольга согласно кивнула.

— Павлик очень вырос. На последней фотографии, что ты присылала, он ещё кажется маленьким, а теперь всё младенческое куда-то подевалось. Уже угадывается нечто взрослое. В сентябре в школу?

— Где наши мужчины с самого утра пропадают? – Ольга обеспокоенно глянула на часы.

— Так за ёлкой пошли! Сегодня наряжать будем. – Соня показала на освобожденный от торшера угол комнаты.

У Ольги вырвался смешок.

— Так они за ней в лес, что ли, пошли? Их уже пару часов нет.

Соня театрально закатила глаза к потолку.

— Ой, Оля, ты не понимаешь?! Сначала, по дороге, разумеется, Семён Костю со всеми перезнакомит, потом они зайдут к Серёге, где Наталья напоит их компотом и сунет им с собой по куску пирога, словно они не на базар идут, а на войну. Пока они прикончат пирог, как раз дойдут до ёлочного базара. Полчаса будут ёлку выбирать, потому что им же нужна не просто ёлка! Им нужна «самая лучшая ёлка»! Кстати, это будет сосна.

На этом пункте из рассказа Ольга уже покатывалась со смеху. Соня продолжила:

Дверь в квартиру распахнулась, в прихожую ввалились два человека, густо припорошенные снегом.

Семён гордо втащил в прихожую небольшое деревце, стукнув стволом о пол, а Костя громко объявил:

— Вот! Такой ёлки ни у кого не будет!

Соня многозначительно хмыкнула и бросила взгляд на Ольгу.

Женщины принялись хохотать. Костя удивлённо посмотрел на жену и её подругу, потом беспомощно обернулся к Семёну:

Следующие его слова потонули в очередном приступе женского смеха.

Из комнаты Павлика высунулись две детские физиономии. Увидев ёлку, дети тут же выбежали в прихожую.

— Ух ты! Какая красивая! – Павлик оценивающим взглядом окинул молодую сосенку. – У нас будет самая лучшая!

— Да! Самая красивая! – маленькая Анечка захлопала в ладоши.

— Ну конечно! Скоро будем обедать, а потом начнём наряжать вашу красавицу, – скомандовала Ольга.

По комнатам расползался терпкий аромат хвои, приятно щекочущий нос и ощущение праздника охватило всех…

Люба долго не решалась на разговор.

С момента их возвращения от родителей прошло три месяца, прежде чем она собралась с духом. Наверное, будет лучше для них обоих, если рассказать мужу всё честно, без утайки.

Они прожили с Алексеем пять лет. Счастливых лет, как она считала.

Если отбросить в стороны эти бесконечные разговоры о детях – они ведь были счастливы! По-настоящему. Только вдвоём, друг с другом.

Последнее время Люба часто говорила мужу, что у неё создаётся впечатление, что тот женат на работе.

Действительно, Алексей стал замечать за собой, что совсем не торопится идти домой. Он, не задумываясь, брал дополнительные дежурства, искал ненужных встреч с друзьями, запирался с книгами в своём «кабинете», где стояла довольно удобная софа, удобство которой он с недавнего времени оценил, всё чаще засыпая на ней с книгой в руках, в то время как жена ждала его в спальне.

Однажды Люба всё же решилась.

После ужина, когда Алексей, с новой книгой по хирургии под мышкой привычно хотел отправиться к себе, она остановила его.

— Лёша, я хотела поговорить.

Он остановился, кивнул, сел на диван.

— Конечно, Любаша. Давай поговорим. О чём?

Его голос звучал довольно безразлично. В конце концов, ему всё надоело. Надоело настаивать на рождении ребёнка, надоело говорить о разводе. Люба либо делала вид, что не понимает, либо сводила всё к шутке, либо вовсе игнорировала его слова.

Вчера он был в суде, взял образец заявления на развод. Секретарь сказала, что судья всё равно даст им время «на примирение», даже при отсутствии детей и имущественных споров, но в случае согласия с разводом обоих – дело состоится быстро. Зачем, собственно, тянуть?

Однако писать заявление сразу же Алексей не стал, забрав образец домой.

Когда он был на дежурстве, Люба, привычно вытирая пыль в его «кабинете», наткнулась на бланк, когда складывала бумаги в папку.

У них давно существовал договор, что на его письменном столе «хаос – это строгий порядок», понятный только самому Алексею. Поэтому разложенные по углам бумаги
Люба просто складывала в специальную папку, чтобы ничего не пропало.

Подхватив во время уборки очередной такой стандартный лист, она вдруг зацепилась взглядом за слова «заявление» и «семейный кодекс». Отложив в сторону тряпку, присела на софу, стала читать.

Прочтя, испугалась. Значит, Алексей всё-таки решился? Его слова о разводе вовсе не угроза и не пустые слова?

Именно тогда она поняла, что пора поговорить с мужем.

— Лёша, только молчи и не перебивай меня, пожалуйста, хорошо? Даже если тебе не понравится то, о чем я буду говорить.

Алексей снова кивнул.

— Я всегда говорила тебе, что у меня нет родителей. Так вот, они есть. Более того, у меня есть ещё трое младших братьев.

Алексей с удивлением поднял глаза на жену.

— Да, представь себе, все живы, здоровы и даже слегка упитаны.

Сарказм, прозвучавший в её голосе, заставил Алексея нахмуриться. Люба, делая вид, что не заметила этого, продолжила:

— Да, у меня есть братья, их зовут Антон, Андрей и Николай. Антону двадцать шесть лет, он старший, Андрею двадцать пять, они с Антоном погодки, а Николеньке (как его всегда звали у нас в семье) – двадцать три.

Муж слушал внимательно.

— Я не общалась со своими родственниками много лет. Мне было шесть, когда родился Антон. В тот день, когда он родился, моё детство закончилось. Я превратилась «Любку-няньку». Когда мне исполнилось десять, родители практически полностью переложили на меня заботу о братьях. Меня наказывали и унижали за их шалости и провинности, мною помыкали все – и родители, и братья, которые быстро поняли, что им всё сходит с рук, потому что отец с матерью виноватой всегда считали меня.

Люба, уставившись куда-то в одну точку, говорила:

— У братьев даже была такая забава: нашкодить, а потом свалить вину на меня. Они спорили друг с другом на конфеты, побьют меня или нет. Однажды они стащили мой портфель и порвали библиотечную книгу, за которую родителям пришлось заплатить. Я была всего лишь ребёнком, пусть мне было тогда уже тринадцать лет, но я была ребёнком! В качестве наказания родители отобрали у меня новогодний подарок, который выдавали им на работе от профкома. Всё произошло накануне Нового года, они принесли тогда домой четыре одинаковых подарка – голубые пластиковые коробки в виде большого будильника. Первый раз мы увидели такую красоту, обычно новогодние подарки были в картонных коробках.

Алексей потрясенно молчал.

— Я хорошо их помню, эти часы. На одной стороне был циферблат, стрелки на котором замерли «без пяти минут двенадцать», на обратной стороне надпись: «С Новым годом!» И белая крышка с длинной петлёй из разноцветного шнурка. Как мне хотелось получить такую коробку! Братья вопили от восторга, обсуждали, кто и что потом будет хранить в своих «часах», когда съест все конфеты.

Алексей сидел, как каменный столб, то, что рассказывала ему жена, просто не укладывалось у него голове.

— Когда я протянула руки за своим подарком, родители, напустив на себя вид вселенской скорби, мне его не отдали, сказав, что я наказана за порванную книгу и поэтому не заслужила праздника. Я заплакала, а отец, открыв коробку, высыпал конфеты на диван, приказав братьям разделить их между собой. Я тогда подумала, что мне отдадут хотя бы коробку от подарка, именно её я на самом деле желала получить больше всего. Бессмысленная надежда! Отец отдал её матери, а та сказала, что будет хранить в ней всякую мелочь для шитья, и поставила пластиковый будильник в сервант.

Люба ненадолго замолчала, Алексей увидел, как она вытерла глаза резким движением руки.

— А мои братья, те самые, чьи сопли я вытирала, за которыми ухаживала, когда они болели, забирала из детского сада, стирала их носки – демонстративно ели мои конфеты, шурша фантиками. Спокойно обсуждали, которая из конфет вкуснее, зная, что меня наказали незаслуженно, за их подлый поступок. В этот момент я поняла, что нет у меня на самом деле братьев. И родителей нет. Есть чужие люди, которые родили не нужного им ребёнка, потому что он оказался девочкой. Но раз я им была не нужна, разве они были нужны мне? Даже Николенька, подрастая, станет таким же, как остальные, жестоким и злым. Представь такие мысли в голове тринадцатилетнего ребёнка, возможно, тогда ты поймёшь, что я переживала.

Люба говорила отвернувшись.

— Не буду рассказывать другие подробности, они тебе ни к чему. Достаточно сказать о том, что я сбежала из дома, как только мне исполнилось восемнадцать. У меня не было ничего. Ни дома, ни денег, ни друзей. Помогала мне лишь моя учительница биологии, которая, по счастью, жила в соседнем подъезде и знала многое о моей жизни. Она помогла мне поступить в медицинское училище, «выбила» мне общежитие и мизерную стипендию. Я по гроб жизни обязана ей. Но не моим родителям. Их и братьев я давно вычеркнула из своей жизни, словно их и не было никогда. И я считаю, что сделала правильно.

Любо посмотрела прямо в глаза мужу.

— Я сделала правильно! Потому что из-за них я не хочу иметь детей, совсем не хочу, понимаешь?! Я испытываю ужас при мысли о том, что у меня появится младенец.

— Но ты ведь работаешь с детьми? Как раз с младенцами? – тихо спросил Алексей.

Алексей молчал, пытаясь осознать только что услышанное.

Люба тем временем достала с внутренней полки журнального столика лист бумаги и положила перед ним.

— Теперь ты имеешь полное право поступить так, как сочтешь нужным. Я нашла это у тебя на столе. Можешь заполнить эту бумагу, я даже ручку тебе подам.

Алексей посмотрел на стол.

Перед ним лежал образец искового заявления в суд о расторжении брака…

Источник

Научи меня прощать. Глава 117

За окном было ещё совсем темно.

В тёплой и уютной келье горела лампадка, едва различимо и приятно пахло ладаном. Где-то звонко и переливисто звонил колокольчик…

Дмитрий открыл глаза.

Уже полгода он из трудника был переведён в послушники.

Игумен, отец Анастасий, огромный, с кулаками, похожими на молоты, благословляя его на этот путь, довольно жмурился, словно после сытной Пасхальной трапезы.

В первый раз увидев Дмитрия, приехавшего вместе с художником в качестве помощника, он загадочно ухмыльнулся и протянул ему свою огромную ручищу для рукопожатия.

Рукопожатие игумена было настолько крепким, что Дмитрий невольно охнул, а отец Анастасий, улыбаясь, довольно прогудел, непривычно растягивая гласные: «Спасибо, Володимир! Вижу, вижу, нашего полку прибыло!»

Работа с художником оказалась интересной, а время, проведённое в отдыхе – настолько необычным и спокойным, что Дмитрий не узнавал сам себя.

Когда пришло время «Володимиру», как величал его игумен, уезжать, Дмитрий уже понимал, что хочет статься. Это желание было сильным, даже навязчивым, но отца Анастасия он побаивался, не зная, как подступиться к тому с подобной просьбой.

Однако игумен сам вызвал его. Иеромонах отец Сергий, правая рука настоятеля, однажды постучал в одну из келий трудников, где их поселили с Владимиром на время работы, и доложил, что Дмитрия ждёт настоятель.

Игумен принял его по-простому, указал на широкую деревянную лавку у окна и, когда
Дмитрий сел, спросил, пряча улыбку в густой бороде:

— Ну что, раб Божий Дмитрий, остаёшься?

Дмитрий посмотрел в проницательные глаза настоятеля.

— Вы, отец, откуда узнали? Есть у меня такие мысли…

— Ну, откуда узнал, пусть там и останется. Только тебе, Дмитрий, такой путь на роду написан. Натворил ты в жизни много всего, о чем жалеешь теперь. Не прав я?

— Правы, отец Анастасий. – Дмитрий опустил голову. – Прошу позволения остаться при монастыре трудником. Если благословите.

Отец Анастасий довольно хмыкнул.

Дмитрий ещё раз прислушался к себе. Перед глазами замелькали картинки гулянок в ресторанах, полузабытые образы обманутых им женщин, Георгий с хищным, искаженным яростью лицом, и она… Валерия…

Она не простит его настолько, чтобы начать всё заново, связать с ним свою жизнь. А жизни там, «в миру», Дмитрий без неё он уже не представлял.

Он знал это, понимал, что прошлое утрачено полностью, ушло безвозвратно. Пора начинать другую жизнь.

— Хорошо подумал, отец. Благословите.

Игумен размашисто его перекрестил.

Келья трудников, где жили они с Владимиром, была рассчитана на восемь человек и была похожа на обычную комнату в общежитии. Обычные кровати, тумбочки, вешалка, полки для одежды.

О том, что трудники живут в монастырских стенах, говорили только иконы, горящая постоянно лампада перед ними и аналой с молитвословом и псалтирью.

Как трудник, Дмитрий получил послушание работать на кухне. Такое количество картошки, прошедшее через его руки теперь, он, наверное, не перечистил бы за всю свою оставшуюся жизнь…

Дмитрий носил вёдрами воду, которой для кухни требовалось очень много, мыл грязную посуду, таскал из кладовой мешки с крупами и мукой, носил дрова для печи, месил тесто на хлеб, словом, выполнял всё, что поручали.

Седой, суровый отец Викентий, принявший на себя обет молчания, даже распоряжения свои ухитрялся раздавать, не произнося ни звука. Просто указывал на нужный ему предмет, поясняя на пальцах, сколько ему этого нужно принести.

Вскоре Дмитрий привык к молчанию за работой.

Став послушником, Дмитрий перебрался в другое здание, где жили только послушники, иноки и монахи. Их было ещё не так много, поэтому брат Николай выделил ему отдельную келью на двоих, что было поистине роскошью. В келье царила такая же спартанская обстановка. Пока соседствовать было не с кем и Дмитрий жил один.

Но ему с недавних пор нравилось одиночество. Да и приходил он к себе только для того, чтобы поспать. Всё остальное время занимала работа.

Первое время ему пришлось тяжело.

Работая с Владимиром, тоже приходилось много трудиться, однако за эту работу платили. Монастырский же быт, когда он окунулся в него с головой, оказался намного сложнее.

Поначалу он в кровь истёр руки, орудуя вилами в коровнике. Именно на такую работу его отправил брат Николай.

Получив у того несколько пар плотных перчаток и огромные вилы, Дмитрий уже к вечеру первого дня в качестве послушника понял, что его руки не привычны к такой работе. Кожа ладоней горела, её саднило.

Пот тёк рекой, он то и дело вытирал его рукавом новенького подрясника, торжественно выданного ему всё тем же братом Николаем.

Вечером подрясник пришлось срочно стирать, а сам Дмитрий, явившись с поникшей головой к отцу Николаю, исполняющего роль монастырского «завхоза», смиренно попросил у него дозволения работать в коровнике в рабочей одежде.

Отец Николай удивленно глянул на него:

— А ты, мил человек, в коровнике в подряснике работал, что ли?

— Да. – Дмитрий с недоумением посмотрел на худого и благообразного инока, в глазах которого плясали смешинки.

Неожиданно он простецки хлопнул Дмитрия по плечу.

— Ты не обижайся, просто вас много, а я один. Забыл тебе сказать, что грязные работы выполнять надо в обычной одежде. Если у тебя такой нет, так я выдам. Даже обувь подберём, у меня сапог резиновых полно. Завтра с утра и приходи.

Он снова с усмешкой взглянул на понуро стоявшего перед ним Дмитрия.

— Вот возьми – для рук.

Инок протянул ему баночку с какой-то мазью. Дмитрий взял её, открыл, осторожно понюхал содержимое. Оно пахло какими-то травами.

— На ночь мажь ладони, саднить будут меньше и мозоли не прорвутся, а просто присохнут. Когда работаешь, прежде чем надевать перчатки, обматывай руки полосками чистой ткани, их тоже дам. Через какое-то время кожа «загрубеет» и забудешь, как больно было поначалу вилами ворочать.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Послушники все с тяжёлой работы начинают. Трудников у нас не так много, только строимся, сам понимаешь. Сейчас стройка – главное, поэтому на хозяйстве только свои работают.

С этими словами брат Николай ушёл.

Так началась послушническая жизнь Дмитрия в монастыре.

Пронзительный звук колокольчика становился всё ближе, в дверь постучали. Дмитрий привычно посмотрел на часы – половина шестого утра.

Он уже усвоил, что монастырь – это некое подобие армии, только намного строже. Чёткая иерархия, следование уставу, жизнь по расписанию. Отличие в том, что жить в эти условия идёт человек добровольно. Как он.

Ночной дежурный, брат Афанасий, степенный и важный от порученного ему дела, каждое утро обходил двухэтажное, местами ещё не достроенное, здание, постукивая в двери келий.

Он яростно тряс колокольчик, словно пытался извлечь из него ещё более громкий звук, хотя, если честно, звон и так стоял такой, что поднял бы мёртвого из могилы.

Утренний подъём давал минут тридцать на быстрое одевание и приведение себя в порядок.

Умывались на первом этаже, где были рукомойники, такие же, какие когда-то Дмитрий видел мальчишкой в пионерских лагерях, только вода наливалась в ёмкость ведрами, вручную. Следил за наполнением рукомойников специально назначенный послушник.

Быстро умывшись, Дмитрий приготовился идти на утреннее молитвенное правило: определённый список молитв, которые по очереди читают те, кто умеет хорошо читать на церковно-славянском. Дмитрий читал уже вполне сносно, а главное – у него получалось это делать быстро, поэтому ему всё чаще поручали роль чтеца.

Но в этот раз он даже не успел выйти из кельи, как здание неожиданно огласилось пронзительным воплем.

Выскочив в длинный коридор, Дмитрий увидел отца Анастасия, победно потрясающего пустым ведром.

Перед ним, вымокший до нитки, стоял брат Алексей, самым большим искушением которого была страсть спать долго, а главное – беспробудно.

Игумен уже не раз при всей честной братии грозил тому всеми карами небесными, но организм брата Алексея был непреклонен.

Он усыплял его надолго и погружал в сон так крепко, что инока иной раз действительно невозможно было добудиться.

Вот и в этот раз, сладко сопящий во сне, брат Алексей даже не пошевелился от пронзительно звонящего колокольчика Афанасия, хотя тот, зная о прискорбной особенности Алексея, зашёл к нему прямо в келью, и принялся трясти колокольчиком у того над самым ухом.

Однако положение дел это никак не изменило: Алексей спал, как младенец.

То, что он в очередной раз не смог добудиться собрата, повергло его в уныние, поскольку его репутация дисциплинированного звонаря и дежурного в который уже раз за месяц оказалась под угрозой.

Афанасий понесся в келью к игумену и доложил, что его усилия по пробуждению инока Алексея бессильны, и он умывает руки.

Позади него семенил побледневший Афанасий, понимающий уже, что, видимо, зря он нажаловался настоятелю.

Игумен широким жестом распахнул дверь в келью и невозмутимо вылил на сладко похрапывающего Алексея ведро воды.

Вдруг очутившись в холодной луже, тот проснулся мгновенно.

Заорав, он спросонок подскочил и треснулся головой о пустое ведро в руках настоятеля.

Ведро глухо звякнуло.

Заорав ещё громче, брат Алексей очнулся, наконец, от сна и, поняв, что произошло, бегом выскочил в коридор.

Отец Анастасий всё также невозмутимо вышел вслед за ним из кельи, внушительно потряс пустым ведром перед носом у мокрого с головы до ног брата Алексея, с которого струями стекала на пол вода, образуя на старом линолеуме большую лужу, потом вручил пустое ведро остолбеневшему брату Афанасию.

Затем игумен торжественно удалился, так и не произнеся ни единого слова, а повыскакивавшая из келий братия принялась хохотать.

Мокрого брата Алексея монахи по очереди хлопали по плечу, и со словами: «Прости, брат!», сгибались пополам от смеха.

Дмитрий хохотал вместе со всеми.

Его келья находилась поблизости, и он наблюдал сцену со стороны, но произошедшее было настолько комичным, что даже суровый, вечно молчавший отец Викентий улыбался в усы, боясь громко расхохотаться, как остальные.

Монахи захохотали ещё громче.

Веселье продолжалось и за завтраком, когда кто-нибудь из братии, посмотрев на переодетого и умытого Алексея, уныло размазывающего по тарелке кашу и переживающего утреннее происшествие, невольно улыбался чуть не в тридцать два зуба.

Поначалу Дмитрию было непонятно, почему распорядок служб в храме не совпадает с распорядком работ. Большинство монахов в течение недели на службах не бывали.

Исключения составляли утренние и вечерние молитвы, выходные дни и праздники.

Основным принципом жизни в монастыре было правило: «Послушание превыше молитвы». Непривыкшему к такому положению вещей Дмитрию это казалось странным, по незнанию он искренне полагал, что удел монахов – именно молитва.

Поразмыслив, он понял, что это было правильным, поскольку кормилась братия собственным трудом. Да и строилась тоже.

Потекла дальше размеренная, тихая, простая жизнь, наполненная трудом и, как ни странно – покоем.

Не было больше ни прежних страстей, ни прежних желаний.

Дмитрию уже казалось, что прежней его жизни тоже не было. Он всегда и жил тут, в этом монастыре, в этой одинокой келье, коротая ночи под мигающий, теплый свет лампады…

На семейном совете Константина, Ольги и маленькой Ани встречать новый, 1994-ый, год было решено в гостях, у Сони с Семёном.

Анечка была в восторге.

Она носилась по квартире, собирая «свой чемодан».

Для неё путешествие было первым в жизни и потому особенным. Кроме того, было решено провести в гостях полторы недели, а значит – её день рождения тоже обещал быть незабываемым и волшебным. Седьмого января ей исполнялось целых три года!

Поездка планировалась заранее. Ещё в ноябре Ольга позвонила Соне, договорилась о приезде. Решили новый год отметить дома, а на Рождество поехать в Сосновку, если позволит погода.

Перрон вокзала встретил маленький семейный отряд знакомыми запахами мазута и вкусных жареных пирожков с повидлом в привокзальном буфете.

Пирожки были тут же куплены, вагон взят штурмом, поскольку вдруг разыгравшаяся метель принялась бросать в лицо пригоршни мелкого, колкого снега.

На противоположной «боковушке» нижнее место заняла женщина лет шестидесяти, с недовольным выражением лица. Она быстро расположилась на своём месте, разложив на столике многочисленные свёрточки.

По купе поплыл запах копчёной колбасы.

Анечка, только что нашедшая себе старшую подружку на время дороги, вдруг удивленно вытаращила глаза, потому что у Ксении (которая не расставалась с небольшой сумкой, похожей на саквояж), откуда-то из живота, вырвалось тихое, писклявое мяуканье.

Тётенька с недовольным лицом насторожилась.

Ксюша улыбнулась своей новой приятельнице и шире открыла сумку, в боковой стенке которой, в прорезанном «окошке», показалась крошечная кошачья лапка.

Анюта восторженно ахнула.

Из сумки показалась любопытная рыжая мордочка, принюхивающаяся к вкусному запаху колбасы.

— Вот! – Ксения торжествующе глядела на Анюту. – Это Апельсин! Мне его мама с папой подарили. Он ещё маленький и оставить его было не с кем. Пришлось с собой везти. Нравится?

— Конечно! – Ксюша осторожно вынула Апельсина из сумки.

Котенок был рыжим с ног до головы. Желтые глаза посверкивали, а нос продолжал принюхиваться.

— Мяу! – пискнул он требовательно и вцепился мелкими коготками в свитер Ксюши.

— Так он же маленький совсем! – Ксюша подняла глаза на недовольную женщину. – Чем он помешает? Нам и проводник разрешил его везти.

— Ничего не знаю, я тут не для того сижу, чтобы на котов любоваться! – женщина продолжала негодовать. – Я сейчас к проводнику пойду!

Но дама оказалась непреклонной. Она презрительно потрясла головой в мелких «химических» кудряшках.

— Ещё чего! Я купила это место, и никуда отсюда не пойду. Взяли, тоже мне, моду – по вагону скакать. Делать мне больше нечего! Девайте Вашего кота, куда хотите!

В разговор вмешался Константин, увидев, как умоляюще смотрит на него дочь. Апельсина было жаль.

— Уважаемая! Давайте не будем устраивать скандал. Вы же слышали – проводник разрешил везти котёнка, тем более, что ехать этим людям всего семь часов. Что может случиться за это время? Вам же предложили совершенно равноценный обмен местами – Вы ничего не теряете, почему упрямитесь?

— А из принципа! – не унималась женщина. – Принципиальная я такая! Нельзя?

Тон его был извиняющимся, и дама слегка задумалась, не зная, как реагировать. Вроде бы её обозвали упрямой, а вроде бы и нет?

Константин воспользовался передышкой и быстро скомандовал, подмигнув соседям по купе:

— Столбим места! То есть – стелим постели! И за стол!

За столом было весело. Обе семьи уселись друг напротив друга и отдали должное и пирожкам с повидлом, и другой дорожной снеди. Апельсин тоже получил свой кусочек колбасы.

Поговорив ещё какое-то время, стали укладываться спать.

Ксюша вместе с Апельсином разместились на верхней боковушке, где внизу уже слегка похрапывала недовольная тётенька.

Вскоре в вагоне погас яркий свет, остались только «ночники».

Вагон мерно покачивался из стороны в сторону, колеса тихо и уютно стучали, погружая уставших людей в глубокий сон.

Однако поспать спокойно вагону всё же не удалось.

Часа в два ночи раздался испуганный женский визг.

Некоторые пассажиры, в том числе обе семейные пары, повскакали с постелей, протирая сонные глаза.

Кричала их соседка с «боковушки».

Сидя на постели, с всклокоченной со сна «химией», она, страшно вращая глазами, мычала, показывая рукой куда-то в район своего довольно объёмистого живота.

Наконец, голос у неё прорезался:

— Да что же это такое?! Ни покоя, ни сна в этом сумасшедшем вагоне! Снимите сейчас же с меня эту гадость!

На её животе, намертво вцепившись в тётеньку когтями всех четырёх лап, висел Апельсин, жутко перепуганный, с вытаращенными глазами. Он громко, с подвываниями, мяукал.

Оказалось, что Ксюше стало жаль оставлять Апельсина в сумке, она разрешила ему выбраться наружу. Котёнок устроился у неё на груди, и, помурчав немного, крепко уснул.

Настолько крепко, что во сне соскользнул с уютного местечка, провалившись в отверстие между окном и лежанкой. Естественно, он свалился прямо на недовольную пассажирку, разбудив её.

Та от испуга заголосила, чем перепугала несчастного Апельсина ещё больше.
Обнаружив себя висящим на посторонней тётеньке, он в ужасе вытаращил глаза и принялся подвывать, призывая на помощь маленькую хозяйку.

В этот момент на помощь подоспел проводник.

Мгновенно оценив обстановку в виде тётеньки с висящим на ней котёнком, а также проснувшихся пассажиров, еле сдерживающих смех, он аккуратно подхватил рукой Апельсина, отцепил его от женщины и отправил наверх, на руки Ксюше.

Котёнок, оказавшись в безопасности, тут же замолчал, увидел свою сумку, мгновенно в неё залез и притих.

Разбуженные пассажиры разошлись по своим местам, посмеиваясь.

Вскоре все снова спали, только пассажирка с «боковушки» долго ещё ворочалась на своём месте, с опасением поглядывая наверх. Наконец, уснула и она.

А вот маленькая Анюта спала так крепко в своё первое в жизни путешествие, что так и не узнала о ночном приключении котёнка Апельсина…

Источник



Повесть написана в жанре «семейной саги».
Это рассказ о жизни людей из одной семьи, их друзей и знакомых.
В книге несколько сюжетных линий, временные рамки — с 1981 года по настоящее время.
Это повесть о семье. О семье, какой она должна быть или, наоборот, не должна быть.
Я попыталась написать простыми словами о сложных вещах.
Мои герои — это вы сами, мои читатели. Это ваши соседи по лестничной площадке, друзья и подруги, в каждом — свой характер и жизненные принципы.
Мои герои вымышленные, но все характеры,а также многие события написаны «с натуры» и действительно имели место быть.
Повесть ещё не закончена, хотя я начала работать над ней полтора года назад.
Анонсы о выходе новых глав буду оставлять в комментариях — будьте внимательны!
Авторские права защищены.
Приятного чтения!

Мы очень рады, что вам понравился этот рассказ

Лайкать могут только зарегистрированные пользователи

• Вход
• Регистрация

Закрыть