Полевые цветы рассказы читать дзен

— Как хорошо, что ты у меня есть, — сказал Александр, обнимая жену.

— А я счастлива, что ты со мной! – ответила Ольга.

— Ну а с кем же я должен быть? – засмеялся муж. – Конечно, только с тобой. Потому что ты моя судьба. Ты самая лучшая женщина на свете.

Ольга ничего не ответила, она поцеловала мужа в щёку и поспешила на кухню доставать из духовки пирог.

Сегодня супруги Орловы праздновали серебряную свадьбу. Отметить решили скромно, в узком семейном кругу. Только они и их дети. Детей у Орловых было двое. Сын Лёнька, ученик десятого класса и дочь Оксана. Девушка недавно окончила университет, устроилась на работу и стала жить отдельно от родителей. Снимала квартиру недалеко от своей работы. И хотя Ольга отговаривала дочь, дома всем места хватало, но Оксане хотелось жить самостоятельно.

— Зачем тебе тратиться на съёмное жильё? – спрашивала Ольга. – Здесь у тебя есть своя комната, мы живём дружно, чего тебе отделяться? Вот замуж засобираешься, тогда и съедешь от нас.

— Мамуля, я очень вас с папой люблю, и знаю, что вы меня не гоните, но всё же хочу попробовать жить самостоятельно. И к тому же, мамочка, ты только не обижайся, но ты так вкусно готовишь и такие пироги печёшь, что я боюсь превратиться в слоника. Это ты у меня худышка, ешь и не толстеешь, а я, увы, не в тебя пошла! Мне за фигурой следить нужно, а как я могу это делать, живя с вами? Ведь от твоих вкусняшек отказаться невозможно.

Ольга улыбнулась, глядя на дочь. Оксана внешне была на неё совсем не похожа. Ольга была невысокой и худенькой, даже щупленькой. Её до сих пор со спины иногда принимали за девочку-подростка. Внешность у неё была самая обыкновенная. К тому же она и не стремилась себя приукрасить. Почти не пользовалась косметикой, волосы чаще всего собирала в хвостик, одевалась скромно. А Оксана была настоящей красавицей, она пошла в отца.

Александр был видным мужчиной. Высокий, хорошего телосложения. С возрастом немного располнел, что было и неудивительно, на Ольгиных-то пирогах. В молодости он был очень хорош собой, да и сейчас, в свои сорок восемь лет, он оставался весьма интересным мужчиной. Ольга знала, что на его фоне она выглядела серой мышкой. Она давно привыкла к шепоткам за своей спиной и не обращала на это никакого внимания, потому что знала – для своего мужа она самая лучшая женщина на свете. Самая красивая и желанная.

***

Когда Ольга познакомилась с Александром, её было двадцать лет, ему двадцать два.

В тот сентябрьский день студентка Оля Крымова шла на день рождения к своей однокурснице и подруге Виолетте. Подарок она приготовила заранее, а направляясь к имениннице, решила купить ещё и небольшой букетик цветов.

В цветочном магазине, куда она зашла, из покупателей был только один молодой человек. Он выбирал букет цветов. Продавец, милая девушка, предлагала ему разные варианты, поглядывая на парня с явным интересом. Ольга тоже взглянула на него и поняла интерес девушки. Парень был очень хорош собой.

«С такой внешностью только в кино сниматься, — подумала тогда Оля. – А может он и есть актёр? Очень уж красивый».

Тем временем молодой человек тоже заметил Ольгу и обратился к ней.

— Девушка, а вам какой букет больше нравится? Вот этот, с красными розами, или этот, с пионами?

Оля смутилась, она никак не ожидала, что этот красавец заговорит с ней, но всё же ответила:

— Я бы выбрала пионы, хотя большинство девушек любят розы.

— А вашей девушке какие цветы нравятся? – спросила продавец.

— Моей девушке? – переспросил парень. – Нет, я беру цветы не для своей девушки, я вообще не знаю ту, для которой покупаю букет.

— Вот как? – удивилась продавец, переглянувшись с Ольгой.

— Друг идёт на день рождения к своей двоюродной сестре и уговорил и меня пойти с ним, — объяснил молодой человек, заметив удивление на лицах продавца и Ольги. – Не могу же я с пустыми руками прийти, вот решил купить букет цветов. А здесь такой выбор, что я растерялся.

— Если возьмёте розы, то точно не ошибётесь, все девушки любят розы, — сказала Оля.

— Вы тоже любите? – зачем-то спросил молодой человек.

Оля почувствовала, что краснеет. Она опустила глаза и ответила:

— Я больше всего люблю полевые цветы, но розы тоже. Их, наверное, все любят.

— Как интересно, — сказал парень, — мне тоже нравятся полевые цветы. Моя мама всегда, когда едет на дачу, привозит букетик, у нас там луг недалеко, что там только не растёт. В полевых цветах есть какая-то особая красота. Вроде бы неприметные на первый взгляд цветы, но если присмотреться повнимательнее, то можно увидеть насколько они удивительны.
Молодой человек купил букет роз и вышел из магазина, улыбнувшись Ольге.

— Какой красивый парень, правда? – сказала продавец. – Одна улыбка чего стоит! На артиста похож.

— И мне так показалось, что на артиста похож, — ответила Оля.

Она купила небольшой букетик хризантем и попрощавшись с продавцом отправилась поздравлять Виолетту.

Каково же было удивление Оли, когда в гостях у подруги она увидела этого улыбчивого красавчика из цветочного магазина. Выяснилось, что зовут его Саша, и он пришёл за компанию с другом Артёмом, двоюродным братом именинницы.

Саша тоже был удивлён, увидев девушку, с которой советовался в цветочном магазине по поводу букета. Он всё время бросал на неё взгляды и улыбался. Оля тоже смущённо улыбалась и отводила взгляд. А в разгар вечера молодой человек подсел к ней, и они разговорились.

О чём они тогда говорили, сейчас, по прошествии стольких лет, Ольга и не помнила. Саша что-то спрашивал, она отвечала, он что-то рассказывал, она слушала… И ей было непонятно, зачем он сидит рядом с ней, зачем ей улыбается и уделяет внимание. Она ловила на себе косой взгляд Виолетты и видела, что подруга почему-то злится.

Когда зазвучала музыка и гости начали танцевать, Виолетта подошла к Саше и пригласила на танец. Он почему-то виновато посмотрел на Олю и пошёл танцевать с именинницей. А потом снова вернулся к Оле. А когда девушка засобиралась домой, вызвался её провожать.

На следующий день, когда Оля пришла в институт на занятия и увидела Виолетту, та с ней даже не поздоровалась, проигнорировав Олино «Привет».

После лекций Ольга снова подошла к подруге и спросила её, что случилось, на что та обижается.

— А ты ничего не поняла? – зло сверкнув глазами, спросила Виолетта.

— Что я должна понять?

— А то, что Артём привёл Сашу для меня! Он хотел нас познакомить. Я видела Сашу на фотографиях у Артёма, и он мне понравился. Вот Артём и решил прийти с ним на мой день рождения. А ты всё испортила! Строила ему глазки весь вечер… И потом его за собой утащила… А ещё прикидываешься тихоней!

— Я никому не строила глазки, — опешила Оля. – Я вообще не умею кокетничать с парнями, у меня даже в мыслях ничего такого не было. А провожать меня он сам пошёл. Я не просила.

— Ну да, не кокетничала она… А то со стороны не видно! И что он нашёл-то в тебе? Ни рожи, ни кожи! – Виолетта фыркнула и ушла, оставив Ольгу в полном недоумении.

Девушка почувствовала себя скверно. Неужели она в самом деле перешла дорогу подруге и увeла у неё парня? Получается, что она коварная разлучница? Нет, бред какой-то. Она, Оля, на которую парни вообще не обращают внимания. Она, с её самой заурядной внешностью, смогла обратить на себя внимание такого красавца, как Саша? У него глаз что ли нет? Виолетта идеально бы ему подошла, она красивая, весёлая, яркая. У неё столько поклонников! А она, Оля, тихая, скромная серая мышка. Нет, такой мужчина как Саша не для неё. Подумаешь, разговорился с ней и проводил до дома. Просто он никого почти не знал в той компании, вот и решил скоротать вечер в разговорах с девушкой, которую впервые увидел в цветочном магазине.
Обо всём этом думала Ольга, пока возвращалась из института домой.

Дома она подошла к зеркалу, посмотрела на себя и сказала:

— Действительно, ни рожи, ни кожи.

И в этот момент раздался телефонный звонок. Ольга сняла трубку и услышала голос Саши. Вчера, когда он попросил её номер телефона, она была уверена, что он никогда не позвонит, да и не вспомнит о ней.

Они договорились встретиться вечером на набережной. Когда Оля приехала туда к назначенному часу, Саша уже ждал её с букетиком полевых цветов. И улыбался так, что девушка поняла — она пропала…

Так начался роман Ольги и Александра. Многие предрекали им скорое расставание. Никто не верил, что такой красавчик может всерьёз увлечься такой серой мышкой, как Оля. Конечно же, многие завидовали и говорили девушке, что их отношения обречены.

Потому что такой красивый парень, наверняка, привык к женскому вниманию, а значит, рано или поздно начнёт посматривать на других. А Саша ни на кого не смотрел, кроме своей Оли. И вскоре девушка поверила в его чувства и перестала обращать внимание на завистников и злопыхателей.

Через год после знакомства Александр и Ольга поженились. И не было ни дня, чтобы муж не говорил ей о том, что она самая лучшая. И только однажды, лет через десять после замужества, Ольга решила спросить у него, почему он выбрал именно её.

— Ты бы мог себе такую красавицу отхватить, почему меня выбрал? Во мне ведь нет ничего такого, что нравится мужчинам, я самая обычная.

Александр искренне удивился вопросу жены и ответил:

— Разве можно объяснить, почему влюбляешься в человека? Но раз ты спросила, я попробую ответить. Я влюбился в твои глаза, потому что они самые красивые, в них столько доброты и искренности… Я влюбился в твой голос, в твой запах, в твою душу. Для меня ты самая красивая женщина на свете… Ведь не зря ты так любишь полевые цветы. Ты и сама на них похожа. Твоя красота не кричащая, её не каждый разглядит. А я разглядел и свой любимый полевой цветок не променяю ни на одну самую шикарную розу.
***

Семейный ужин в честь двадцатипятилетия семейной жизни прошёл в очень уютной обстановке. Дети сказали своим родителям много добрых слов, и это было лучшим подарком для Ольги и Александра. А в центре стола стоял нежный букет полевых цветов. Александр всегда дарил их жене на день рождения, который у Оли был в июле, и на годовщину свадьбы.

— Саша, — сказала Оля, когда они легли спать. – Я вот сейчас подумала, что мы с тобой, наверное, какая-то неправильная семья.

— Почему? – удивился муж.

— Мы с тобой за двадцать пять лет ни разу не поругались. Разве так бывает?

— А ты хочешь поругаться? – засмеялся муж. – Ну давай поругаемся!

И начал щекотать жену.

— Нет, нет, не хочу, — смеясь, закричала Оля, которая очень боялась щекотки.

— Вот и я не хочу с тобой ругаться, — сказал Саша и поцеловал жену.

источник

Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…

У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.

Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.

Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.

— Мам, можно?

— Не надо, это для гостей.

— Так у нас же гости!

— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…

Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.

Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.

Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.

Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.

— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.

Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.

— Мне белье надо новое, я похудела.

У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.

— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.

— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.

Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.

— Сколько стоит?

— Не важно, — говорю я.

— Важно. Я должна знать.

Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.

— Пять тысяч, — говорит продавец.

— Пять тысяч за трусы?????

— Это комплект из новой коллекции.

— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.

Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.

— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.

— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?

— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.

Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.

— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.

Иначе, ты на крючке.

— Хорошо, — говорю я.

— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?

— Хорошо.

Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.

Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.

Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.

— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.

Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.

Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.

— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?

— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…

Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.

Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.

Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.

Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.

— Это даже не пластмасса, — подумала я.

Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?

В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.

— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.

— Наденешь ее на новый год?

— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…

Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.

В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.

Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.

— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.

— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.

— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…

Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.

— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…

— Пусть будет, я беру.

Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.

Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.

Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…

Дай Бог, она настоящая.

Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.

Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.

Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.

Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.

Ольга Савельева

Источник:  goodday.su

Баба Маня жизнь прожила долгую, трудную. Девяносто восемь, почитай, исполнилось, когда на погост её понесли. Пятерых детей подняла, семнадцать внуков вынянчила, да правнуков с десяток. Все на её коленях пересидели до единого, ступени крыльца стёрты были добела от множества ног и ножек, что бегали и ступали по нему за все эти годы, всех принимала старая изба, которую ещё до войны поставил муж бабы Мани — Савелий Иваныч.

В сорок первом ушёл он на фронт да там и сгинул, пропал без вести в сорок третьем, где-то под Сталинградом, холодной суровою зимою. Баба Маня, тогда ещё просто Маня, вдовой осталась, с детьми мал-мала меньше. До последнего дня своей жизни, однако, ждала она своего Савоньку, не теряла надежды, что он жив, часто выходила к палисаднику и стояла, всматриваясь вдаль, за околицу — не спускается ли с пригорка знакомая фигура. Но не пришёл Савелий Иваныч, теперь уж там, чай, встретились.

Но не только мужа проводила на войну баба Маня, а и старшего сына своего — Витеньку. Ему об тот год, как война началась, восемнадцатый годок пошёл. В сорок втором ушёл добровольцем, а в сорок пятом встретил Победу в Берлине. Домой вернулся живым на радость матери. Ну а младшей Иринке тогда всего два годика исполнилось, последышем была у родителей. Мане под сорок уж было, как Ирка народилась.

Война шла по земле…Всяко бывало, и голодно, и холодно, и тоска душу съедала и неизвестность. Однако выстояли, все живы остались, окромя отца.

Когда пришла пора бабе Мане помирать, то ехать в город в больницу она категорически отказывалась.

— Сколь мне той жизни-то осталось? Сроду в больницах не бывала, дайте мне в родной избе Богу душу отдать.

Дети о ту пору сами уже стариками стали, внуки тоже в делах да заботах, ну и вызвалась за прабабкой доглядывать правнучка Мила. Больно уж она прабабушку свою любила, да и та её среди других правнуков выделяла, хоть и старалась не показывать того.

Приехала Мила, которой тогда девятнадцать исполнилось, в деревню, в бабыманин дом. Ну и остальная родня чем могла помогала, кто продуктов им привезёт, кто на выходных приедет с уборкой помочь. Так и дело пошло. Баба Маня не вставала, лежала на подушках строгая, задумчивая, ровно что тревожило её.

Подойдёт к ней Милочка, постоит, поглядит, спросит:

— Чего ты, бабуленька? Что тебе покоя не даёт? О чём всё думаешь?

— Да что, милая, я так… Жизнь вспоминаю.

— Ну вот что, давай-ка чаю пить.

Принесёт Мила чашки, варенье да печенья, столик подвинет ближе и сама тут же пристроится. Потечёт у них разговор задушевный, повеселеет бабушка, и Миле спокойно.

Но с каждым днём всё больше бабушка слабела, всё чаще молчала, да думала о чём-то, глядя в окно, за которым стоял старый колодец. Выкопал его тоже Савелий, муж её, тогда же, когда и избу поднимали. Теперь-то уж не пользовались им, вода в избе была нынче, все удобства. Но засыпать колодец не стали, на добрую память о прадедушке оставили.

И вот в один из весенних дней, когда приближался самый великий из праздников — День Победы, подозвала баба Маня правнучку к себе и рукой на стул указала, садись, мол. Присела Мила.

— Что ты, бабонька? Хочешь чего? Может кашки сварить?

Помотала баба Маня головой, не хочу, мол, слушай.

— Праздник скоро, — с придыханием начала баба Маня, — Ты знаешь, Мила, что для меня нет его важнее, других праздников я и не признаю, окромя него. Так вот, вчерась Савонька ко мне приходил. Да молчи, молчи, мне и так тяжело говорить-то, болит в груди, давит чего-то. Приходил молодой, такой каким на фронт уходил. Скоро, бает, увидимся, Манюша. Знать недолго мне осталось.

И вот что хочу я тебе поведать, Милочка, ты слушай внимательно. Никому в жизни я этой истории не рассказывала доселе. А теперь не могу молчать, не хочу я, Милочка, с собой эту тяжесть уносить. Не даёт она мне покоя. Вот как дело, значит, было…

У Савелия в лесу заимка была, охотился он там бывало, ну и избушка небольшая имелась. Как на войну я сына да мужа проводила, так и сама научилась на зайцев да на птиц силки ставить. Уходила в лес с утра, в избушке всё необходимое хранила для разделки, а на другой день проверять силки ходила.

И вот однажды прихожу я как обычно к избушке, захожу, и чую — есть кто-то там. Ой, испужалась я до чего! Может беглый какой, дезертир. Тогда были и такие. А то вдруг медведь, а у меня ничего с собой и нет. Нащупала я в углу избы лопату, выставила её вперёд себя да пошла тихонько в тот тёмный угол, где копошилось что-то.

Вижу, тёмное что-то, грязное, а оконце в избе махонькое, да и то света почти не пропускает, под самым потолком оно. Замахнулась я лопатой-то, и тут гляжу, а это человек. Ба, думаю, чуть не убила, а самой страшно, кто ж такой он. Может из наших партизан кто?

— Ты кто такой? — спрашиваю я у него.

Молчит.

— Кто такой, я тебе говорю? — а сама снова лопату подняла и замахнулась.

А он в угол зажался, голову руками прикрывает. Вижу, руки у него все чёрные, в крови что ли. И лицо не лучше.

— А ну, — говорю, — Вылазь на свет Божий.

Он, как сидел, так и пополз к выходу, а сам всё молчит. И вот вышли мы так за дверь и вижу я, Господи помилуй, да это ж никак немец? Откуда ему тут взяться? А молоденький сам, мальчишка совсем, волосы светлые, белые почти, как у нашего Витюши, глаза голубые, худой, раненый. Стою я так напротив него и одна мысль в голове:

— Прикончить его тут же, врага проклятого.

А у самой защемило что-то на сердце, не смогу. Годков-то ему и двадцати нет поди, ровно как и моему сыну, который тоже где-то воюет. Ой, Мила, ой, тяжко мне сделалось, в глазах потемнело. А этот вражина-то, значит, сидит, сил нет у него, чтобы встать, и твердит мне на своём варварском наречьи:

— Не убивайт, не убивайт, фрау!

И не смогла я, Мила, ничего ему сделать. Больше того скажу я тебе. Взяла я грех на душу — выхаживать его принялась. Ты понимаешь, а? Мои муж с сыном там на фронте врага бьют, а я тут в тылу выхаживаю его проклятого! А во мне тогда материнское сердце говорило, не могу я этого объяснить тебе, дочка, вот появятся у тебя детушки и может вспомнишь ты свою прабабку старую, дурную, и поймёшь…

Тайком стала я ему носить еды маленько, картошину, да молока кружку. Раны его перевязала. Наказала из избушки носу не казать. Приволокла соломы из дому да тулупчик старенький, ночи уже холодные совсем стояли, осень ведь. Благо ни у кого подозрений не вызвало, что в лес я хожу, я ведь и до того ходила на заимку.

А на душе-то кошки скребут, что я творю? Сдать надо мне его, пойти куда следует.

— Всё, — думаю с вечера, — Завтра же пойду к председательше Клавдии.

А утром встану и не могу, Милка. Не могу, ноги нейдут…

Дни шли, немец болел сильно, горячка была у него, раны гноились. Так я что удумала. В село соседнее пошла, там фельшерица была, выпросила у ей лекарство, мол, дочка вилами руку поранила, надо лечить. И ведь никто не проверил, не узнал истины. А я тому немцу лекарство унесла. Пока ходила эдак-то к нему, говорили мы с ним. Он по нашему сносно балакал, не знаю уж где научился.

Звали его Дитер. И рассказывал он про их хозяйство там, в Германии ихней, про мать с отцом, про младших братьев. Ведь всё как у нас у них. Зачем воевали?… Слушала я его и видела их поля, семью его, как будто вживую. И так мне мать его жалко стало. Ведь она тоже сына проводила, как и я, и не знает где-то он сейчас.

Может и мой Витенька сейчас вот так лежит где-то, раненый, немощный. Может и ему поможет кто-то, как я этому Дитеру помогаю. Ох, Мила, кабы кто узнал тогда, что я делала, так пошла бы я под расстрел. Вот какой грех на мне, доченька. Тряслась я что лист осиновый, а ноги сами шли на заимку.

И вот в один из дней в деревню к нам партизаны пришли. Вот тогда я по-настоящему испугалась. Задками, огородами, вышла я из деревни, да бегом на заимку, в избушку свою.

— Вот что, Дитер, — говорю я своему немцу, — Уходить тебе надо! Иначе и меня с детьми погубишь и сам погибнешь. Что могла, сделала я для тебя, уходи.

А он слабый ещё совсем, жар у его, сунула я ему с собой еды немного да и говорю:

— Сначала я уйду, а потом ты тихонько выходи и уходи, Дитер.

А он глядел на меня, глядел, а потом за пазуху полез. Я аж похолодела вся.

— Ну, — думаю, — Дура ты, Маня, дура, у него ведь оружие есть наверняка. Порешит он тебя сейчас.

А он из-за пазухи достал коробочку, навроде шкатулки махонькой и говорит:

— Смотри, фрау.

И мне показывает. Я ближе подошла, а там бумажка с адресом и фотография.

— Мама, — говорит он мне, и пальцем на женщину тычет, что на фото.

Потом сунул мне в руки эту коробочку и говорит:

— Адрес тут. Когда война закончится, напиши маме. Меня убьют. Не приду домой. А ты напиши, фрау. Мама знать будет.

Взяла я эту коробчонку, а сама думаю, куда деть её, а ну как найдут? Постояли мы с ним друг напротив друга, поглядели. А после, уж не знаю, как это получилось, само как-то вышло, подняла я руку и перекрестила его. А он заревел. Горько так заревел. Руку мою взял и ладонь поцеловал. Развернулась я и побежала оттуда. Бегу, сама ничего от слёз не вижу.

— Ах ты ж , — думаю, — Война проклятая, что ж ты гадина наделала?! Сколько жизней покалечила. Сыновья наши, мальчишки, убивать идут друг друга, вместо того, чтобы хлеб растить, жениться.

Тут слышу, хруст какой-то, ветки хрустят, за кустами мужики показались, и узнала я в них наших, тех, что в деревню пришли недавно.

— Что делать?

И я нож из кармана вытащила, да ногу себе и резанула. Тут и они подошли.

— Что тут делаешь? Чего ревёшь?

— Да на заимку ходила, силки проверяла, да вот в потёмках в избе наткнулась на железку, порезалась, больно уж очень.

— Так чего ты бежишь? Тут перевязать надобно, — говорит один из них и ближе подходит.

— Да я сама, сама, — отвечаю. С головы платок сняла да и перемотала ногу-то.

Ну и бегом от них в деревню. А они дальше, в лес пошли.

Мила слушала прабабушку, раскрыв рот, и забыв про время. Ей казалось, что смотрит она фильм, а не про жизнь настоящую слушает. Неужели всё это с её бабой Маней произошло?

— А дальше что, бабуля? Что с Дитером стало?

— Не знаю, дочка, может и ушёл, а может наши его тогда взяли. Он больно слабый был, вряд ли смог уйти. Да и я тогда выстрелы слышала, когда из леса-то на опушку вышла. Думаю, нет его в живых.

— А что же стало с той шкатулкой? Ты написала его матери?

— Нет, дочка, не написала. Времена тогда были страшные, боялась я. Ну а после, когда много лет прошло, порывалась всё, да думала, а надо ли прошлое бередить? Так и лежит эта шкатулка с тех пор.

— Так она цела? — подскочила Мила, — Я думала, ты уничтожила её.

— Цела, — ответила бабушка, — И спрятала я её на самом видном месте. Долго я думала куда мне её деть, а потом и вспомнила, как мне ещё отец мой говорил, мол хочешь что-то хорошо укрыть — положи на видное место. Вот у колодца я её и закопала ночью. Там много ног ходило, землю быстро утоптали, отполировали даже. А я до сих пор помню, где именно она лежит.

— А покажешь мне?

— Покажу.

В тот же день Мила принялась копать. Было это нелегко. Земля и вправду была отполирована и тверда, словно бетон. Но мало-помалу дело шло, и через какое-то время Мила с трепетом достала на свет , завёрнутую в тряпицу, небольшую деревянную коробочку. Ночью, когда бабушка уже спала, Мила сидела за столом и разглядывала тронутую временем, но всё же довольно хорошо сохранившуюся фотографию женщины средних лет и жёлтый сложенный кусочек бумаги с адресом.

Бабы Мани не стало десятого мая. Она встретила свой последний в жизни Праздник Победы и тихо отошла на заре следующего дня. Душа её теперь была спокойна, ведь она исповедала то, что томило её многие годы. Невыполненное обещание, данное врагу.

Мила нашла Дитера. Невероятно, но он был жив, и все эти годы он помнил фрау Марию, которая спасла ему жизнь. Жил он по тому же адресу, что был указан на клочке бумаги, отданной бабе Мане в том далёком сорок третьем. У него было четверо детей, два сына и две дочери, одну из дочерей он назвал Марией, в честь русской женщины. Милу пригласили в гости и она, немного посомневавшись, всё же поехала. Она увидела вживую и Дитера, и его детей, и внуков.

Теперь над их головами было мирное небо, они были не врагами, но сердца помнили то, что забыть нельзя, чтобы никогда больше не повторилось то, что было. Говорят, что воюют политики, а гибнут простые люди, наверное так оно и есть. Многое минуло с той поры, поросло травой, стало памятью. Наши Герои всегда будут живы в наших сердцах.

А жизнь идёт. И надо жить. И никогда не знаешь, где встретит тебя твоя судьба. Любовь не знает слова «война». Милу она встретила в доме Дитера. Спустя год она вышла замуж за его внука Ральфа. Вышло так, что тогда на лесной глухой заимке её прабабушка Мария решила судьбу своей правнучки..