Роль мистико-религиозного подтекста в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»
Исследователи
творчества И. А. Бунина чаще всего говорят о правдивости и глубине
реалистического постижения жизни в его произведениях, подчеркивая
философичность прозы, мастерство психологизма, и детально анализируют
изобразительную манеру писателя, уникальную по своей выразительности и неожиданности
художественных решений. Под этим углом зрения рассматривают обычно и давно уже
ставший хрестоматийным рассказ «Господин из Сан-Франциско». А между тем
ведь именно это произведение, которое традиционно считается одним из
«вершинных» образцов бунинскоro реализма, совершенно неожиданно заканчивается,
казалось бы, неуместным и, однако же, вполне «натуральным», а отнюдь не
аллегорическим явлением Дьявола…
Чтобы понять
смысл и внутреннюю логику его появления в финале рассказа, надо
вспомнить об одном из интереснейших и в эстетико-философском плане весьма продуктивном
ответвлений русского модернизма — «мистическом реализме» XX в.[1]. Для
Бунина художественный метод «мистического реализма» не столь характерен и всеопределяющ,
как, скажем, для Ф. Сологуба, А. Белого, Л. Андреева,
М. Булгакова или В. Набокова[2].
Однако «Господин из Сан-Франциско» — один из великих образцов русского
«мистического реализма». И только с этой точки зрения могут быть во всей
полноте поняты глубина, масштаб нравственно-философского обобщения,
заключенного в этом произведении, мастерство, оригинальность его художественной
формы.
В апреле 1912 г. в Атлантическом
океане затонуло, столкнувшись с айсбергом, крупнейшее пассажирское судно —
пароход «Титаник», погибло около полутора тысяч людей. Это трагическое событие,
ставшее первым в ряду великих катастроф XX в., таило в себе нечто зловеще
парадоксальное: потерпел крушение корабль, созданный по последнему слову техники
и объявленный «непотопляемым», а многие из плывших на нем, богатейшие люди
мира, встретили свою смерть в ледяной воде. У того, кто более или менее внимательно
ознакомился с деталями катастрофы, возникает вполне определенное впечатление:
словно этот пассажирский лайнер оказался в эпицентре действия мистических сил,
роковым образом стал фокусирующей точкой приложения некоей незримой, но могущественной
воли. Словно подан был свыше человечеству предостерегающе-угрожающий знак.
Бунин сигнал
судьбы, предвещающий гибель старого мира, воспринял. Хотя известные
свидетельства об этом ничего не говорят, но именно гибель «Титаника», как мне
представляется, явилась главным импульсом к написанию «Господина из Сан-Франциско».
Слишком уж явны здесь типологические переклички между художественным текстом и
его прообразом.
Миф об
Атлантиде и, более широко, сюжет о гибели в волнах в искусстве начала ХХ
в. обрел значение архетипа (например, поэма «Гибель Атлантиды» В. Хлебникова).
Однако у Бунина аллюзия на катастрофу «Титаника» конкретна. Так, название
парохода, «Атлантида», сфокусировало два «напоминания»: о месте гибели —
в Атлантическом океане — мифического острова-государства, о котором упоминает
Платон, и реального «Титаника»[3].
В совпадении места
катастрофы Бунин, по-видимому, увидел мистический знак: в финале рассказа
его «Атлантида», как и «Титаник», выходит из Гибралтарского пролива навстречу
своей гибели, провожаемая устремленным на нее взглядом Дьявола. И алгоритм поэтики
рассказа на всех ее структурных уровнях также определяет скрытая в трагедии
«Титаника» логика фатальной внезапности крушения того, что казалось могущественным
и неколебимым.
Реальное
событие осмыслено и показано в «Господине из Сан-Франциско» как роковое
предзнаменование, имеющее глобальный общественный и нравственно-философский
смысл. И типичная для «мистического
реализма» модель «художественного двоемирия», соединяющая материальный и
трансцендентный уровни бытия, оказалась оптимальной для решения этой творческой
задачи. Она реализует себя и в повествовательной модели, когда рассказ о
«реальных» событиях неизменно подсвечен символическим подтекстом, и в жанровом
симбиозе реалистического рассказа и аллегорической притчи.
Логика
осмысления единичного случая как имеющего глобальный смысл реализует
себя и в сюжетно-композиционной модели «расширяющихся кругов»: тело господина
из Сан-Франциско возвращается в Новый Свет, завершив в трюме парохода
«Атлантида» свой индивидуальный «круиз» (l-й круг) вместе с остальными
пассажирами (2-й круг), что, по-видимому, предрекает завершение круга
современной цивилизации (3-й круг)[4].
В «Господине
из Сан-Франциско» проявился провидческий дар писателя, воплощенный в
мистико-религиозном подтексте рассказа. Причем аллегорическое начало приобретает
доминантное значение во второй части произведения, а в первой словно подсвечивает
реалистический пласт повествования.
Двулика
жанрово-повествовательная структура рассказа. Его фабула, на первый взгляд,
предельно проста: поехал человек развлечься, а вместо этого в одночасье скончался.
В этом смысле случаи с господином из Сан-Франциско восходит к жанру
анекдота. Невольно вспоминается известная история о том, как на масленицу зашел
купец в трактир, заказал водки, блинов, икры, семги и других соответствующих
случаю яств, налил стопку, аккуратно завернул в блин икры, поддел его на вилку,
поднес ко рту — и помер.
В сущности,
то же случилось и с господином из Сан-Франциско. В течение всей жизни он
«работал не покладая рук», и вот, когда решил наконец «вознаградить себя за
годы труда» великолепным круизом на роскошном пароходе, — внезапно умер. Только
собрался пpиcтyпuть «к жизни» (ведь «до этой поры он не жил, а лишь
существовал, правда, очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее»,
— с. 53) — и умер. Одевался, «точно к венцу» (с. 63), на великолепное
вечернее шоу (знаменитая Кармелла должна была танцевать свою тарантеллу), не
ведая, что на самом деле готовит себя к смертному одру.
За что же так
жестоко, да еще и с издевательским вывертом карает судьба (а в ее лице автор)
героя? На Западе высказывалось мнение, что здесь сказался архетип мышления русского
писателя с характерными для него элементами морального ригоризма: «…сильное
чувство антипатии к богатству… жажда идеальной социальной справедливости,
тоска по равенству людей».
«Вина» героя
бунинского рассказа имеет, конечно, и социальный аспект: он нажил свое
богатство, нещадно эксплуатируя несчастных китайских кули. Прозу Бунина действительно
отличает отчетливая социально-критическая направленность. И в этом рассказе тема социальных контрастов
прочерчена весьма выразительно. Картины-видения «ада», «низа» трюма, где,
обливаясь потом, покрытые копотью, в удушающей жаре работают рабы, чтобы «наверху»,
«в раю», богатые люди со всего мира могли развлекаться и наслаждаться всеми
изысканными удовольствиями, которые предоставила им современная цивилизация,
действительно поражают воображение. И в
финале рассказа круг социальной справедливости замкнется: труп господина
из Сан-Франциско опущен в тот же черный трюм, подобный «преисподней, ее
последнему, девятому кругу» (с. 56) в утробе парохода, где раньше,
в начале пути, надрывались его рабы.
Но если бы
мысль рассказа сводилась к тому, что безнравственно пользоваться плодами
каторжного труда рабочих, или к негодованию на богатых, которые отдыхают и получают
удовольствие от жизни, в то время как на земле есть бедняки, — это было бы, конечно,
слишком примитивно. Поверхностность такого прочтения очевидна; особенно, если
внимательнее присмотреться к тем «примерам» из мировой истории и культуры, которые
просвечивают сквозь поверхностный слой анекдотической, не лишенной язвительного
злорадства «истории». Прежде всего, это параллель с римским тираном Тиберием,
жившим когда-то на острове Капри, там, где суждено было умереть господину из
Сан-Франциско: «На этом острове две тысячи лет тому назад жил человек,
несказанно мерзкий в удовлетворении своей похоти и почему-то имевший власть над
миллионами людей, наделавший над ними жестокостей сверх всякой меры, и
человечество запомнило его, и многие, многие со всего света съезжаются смотреть
на остатки того каменного дома, где жил он на одном из самых крутых подъемов
острова» (с. 68).
Жили на
свете, хотя и в разное время, два человека, сильных мира сего (каждый, естественно,
в своем масштабе), перед которыми все трепетали и заискивали, и ничего от них,
кроме развалин великолепного дворца одного из них, не осталось. Имя одного из
них, Тиберия, память людская сохранила, благодаря его неимоверной жестокости и
мерзости. Имени господина из Сан-Франциско не запомнил никто. Очевидно, потому,
что масштабы его мерзости и жестокости гораздо скромнее.
Еще более
многозначительна разветвленная аллюзия на великое крушение языческой твердыни —
Вавилона. Эпиграфом к «Господину из Сан-Франциско» были взяты (в сокращенном
варианте[5])
слова из «Апокалипсиса»: «Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город
крепкий! ибо в один час придет суд твой» (Откр. 18, 21). От этого
эпиграфа протянется скрытая нить к кульминационному моменту смерти господина из
Сан-Франциско: «Он быстро пробежал заглавия некоторых статей, прочел несколько
строк о никогда не прекращающейся балканской войне, привычным жестом перевернул
газету, — как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его
напружилась, глаза выпучились… » (с. 64). Так же внезапно, в разгар
пиршества, вспыхнули на стене и в роскошных палатах вавилонского царя
Валтасара роковые письмена, предрекшие его скорую, внезапную гибель: «Мене,
мене, текел, упарсин» (Дан. 5). Кроме того, в воображении читателя, по
принципу дополнительных ассоциаций, возникает аллюзия на падение знаменитой Вавилонской
башни. Тем более что в стилевой ткани рассказа растворен мотив многоязычuя
обитателей «Атлантиды», как и их древних праотцев — строителей Вавилонской
башни.
И все же ключ
к ответу на вопрос о «вине» господина из Сан-Франциско дает евангельская
притча о «богатом человеке»: «При этом сказал им: смотрите, берегитесь любостяжания;
ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения. И сказал им притчу: у
одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою:
что мне делать? некуда мне собрать плодов моих. И сказал: вот что сделаю:
сломаю житницы мои, и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро
мое. И скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся,
ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты
заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога
богатеет» (Лк. 12, 15-21).
Греховно
здесь не то, что человек разбогател и продолжал умножать свое состояние
(вспомним, что в известной притче «о талантах» нерадивого раба наказали именно
за то, что он не пустил в дело данного ему «первоначального капитала», а
похвалили тех, кто его многократно преумножил), а то, что он сказал себе: «…душа!
много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись». Этот богатый
человек, в отличие от тех, кто в притче о талантах принес свою прибыль Богу,
решил, будто его богатство обеспечит ему полную безопасность и довольство на
долгие годы. И тогда Бог очень убедительно напомнил ему, кто настоящий хозяин
его жизни.
«Вина»
господина из Сан-Франциско не в том, что он богат, а в том, что он уверен,
будто «имеет право» на все лучшее в этой жизни, ибо владеет главным, по его
убеждению, богатством. А грех «любостяжания» — один из величайших, так как он
есть род идолопоклонства. Человек, страдающий «сребролюбием», нарушает вторую заповедь:
«Не сотвори себе кумира, никакого подобия его… » (Втор. 5, 8). Так
тема богатства, вся разветвленная сеть образов, мотивов и символов, а
также сама стилевая ткань повествования, в которых она воплощена, рождает в
воображении читателя ассоциации с языческим поклонением золотому тельцу.
Жизнь
господина из Сан-Франциско, а также пассажиров «Атлантиды», и в самом деле,
изображена в образной системе языческого мира. Подобно языческому божку, сделанному
из драгоценных материалов, сам «богатый человек» из Нового Света, сидящий «в
золотисто-жемчужном сиянии… чертога»: «Нечто монгольское было в его желтоватом
лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные
зубы, старой слоновой костью — крепкая лысая голова» (с. 55). Ему и служат,
как идолу: «Он был довольно щедр в пути и потому вполне верил в заботливость
всех тех, что (замечательно местоимение «что» вместе ожидаемого «кто»: оно
подчеркивает неодушевленность не только идола, но и его служителей — А. З.)
кормили и поили его, с утра до вечера служили ему, предупреждая его малейшее
желание, охраняли его чистоту и покой, таскали его вещи, звали для него
носильщиков, доставляли его сундуки в гостиницы (с. 57). Но его же, в соответствии
с логикой поклонения язычника своему кумиру, и выбросят на свалку, как только
он перестанет исполнять желания своих жрецов — давать деньги.
Но языческий
мир мертв, ибо лишен духовного начала. И тема смерти буквально растворена
в стилевой ткани повествования[6].
Мертв и господин из Сан-Франциско: «В душе его уже давным-давно не осталось ни
даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств… » (с. 6),
— эта фраза вызывает аллюзию на известные слова Христа о «горчичном зерне
веры», которая «двигает горами». В душе господина из Сан-Франциско не было не то
что веры с «горчичное зерно» — не осталось и следа даже элементарной
человеческой интуиции.
Человек без
души есть труп. Мотив мертвенного существования господина из СанФранциско
— доминантный в рассказе. До 58 лет он «усердно работал» и не жuл. Да и получать удовольствие от
жuзни для него значит накуриваться «гаванскими сигарами до красноты лица, напиваться «ликерами в баре» (с. 55)
и любоваться «живыми картинами в… притонах» (с. 60).
И вот
замечательная фраза: «Успокоенные тем, что мертвого старика из Сан-Франциско,
тоже собиравшегося ехать с ними,.. уже отправили в Неаполь, путешественники
спали крепким сном… » (с. 68;). Получается, будто ехать вместе с остальными
осматривать очередные достопримечательности собирался мертвый старик?!
Этот мотив
смешения мертвого с живым прозвучит и в одном из финальных
абзацев рассказа: «Тело же мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось
домой, в могилу, на берега Нового Света. Испытав много унижений, много
человеческого невнимания, с неделю пространствовав из одного портового сарая в
другой, оно снова попало наконец на тот же самый знаменитый корабль, на котором
так еще недавно, с таким почетом везли его в Старый Свет. Но теперь уже
скрывали его от живых — глубоко опустили в просмоленном гробе в черный трюм»
(с. 69).
Бунин подчеркнуто
не различает, а, наоборот, смешивает употребление личного местоимения 3-го лица
— когда оно относится к телу, к трупу, а когда к живому человеку. И
тогда обнаружится глубинный и, надо признаться, жутковатый смысл этого отрывка:
оказывается, господин из Сан-Франциско был лишь телом уже тогда, когда
ехал на пароходе (еще живой!) в Старый Свет. Разница лишь в том, что тогда его
«везли с почетом», а теперь с полным небрежением. Обнажается и мистический
смысл соединения слов в начальной фразе абзаца: «тело возвращалось домой, в
могилу». Если на уровне реалистического прочтения словосочетание домой, в
могилу воспринимается раздельно (труп — могила, человек — дом; тело
похоронят на родине человека, там, где он жил), то на аллегорическом уровне все
замыкается в логически неразрывный круг: дом
трупа — могила. Так замкнулся индивидуальный, меньший круг повествования:
«его везли» развлечься, а теперь везут домой, в могилу.
Но господин
из Сан-Франциско не индивидуальность — он один из многих. «Люди, к которым
принадлежал он» (с. 53), — нечто вроде «в одном департаменте служил один чиновник».
Oттого и не дано ему имени: «…легион
имя мне, потому что нас много» (Мк. 5, 9). Общество таких же тел собралось
на «Атлантиде» — плавающей микромодели современной цивилизации («…пароход… был
похож на громадный отель со всеми удобствами, — с ночным баром, с восточными
банями, с собственной газетой», — с. 54). И название лайнера тоже обещает
им возращение дамой, в могилу. А пока эти тела живут в мире вечного
праздника, в мире, залитом ярким светом — золота и электричества, это двойное
ярко-желтое освещение символично: золото — знак богатства, электричество —
научно-технического прогресса. Богатство и технический прогресс — вот что дает
власть над миром обитателям «Атлантиды» и обеспечивает их безграничное могущество.
У Бунина эти два рычага воздействия современных хозяев жизни на окружающий мир
(древний — Мамона, и современный — научно-технический прогресс) обретают
значение языческих идолов.
И жизнь на
пароходе изображена в образной системе языческого мира. Сама «Атлантида», со
своей «многоэтажной громадой» (с. 57), сияющей «огненными несметными глазами»
(с. 55), подобна громадному языческому божеству. Есть здесь свой верховный
жрец и бог одновременно — капитан (рыжий человек «чудовищной величины и
грузности», похожий «в своем мундире с широкими золотыми нашивками на огромного
идола… гигант командир, в парадной форме, появился на своих мостках и, как
милостивый языческий бог, приветственно помотал рукой пассажирам… грузный
водитель, похожий на языческого идола» — с. 55, 57, 70).
Регулярно звучит, управляя этой мертвенно упорядоченной жизнью, «мощный,
властный гул гонга по всем этажам» (с. 58). В точно установленное время
«зычно, точно в языческом храме», звучит «по всему дому… гонг» (с. 64),
созывая обитателей «Атлантиды» к их священнодейству, к тому, «что составляло
главнейшую цель всего этого существования, венец его» (с. 55) — к еде.
Но мир идолов
— мертв. И пассажиры «Атлантиды» живут по закону будто кем-то управляемого
стада: механистично, словно выполняя ритуал, посещая положенные достопримечательности,
развлекаясь, как «имели обычай» (с. 53) им подобные. Этот мир бездуховен.
И даже «изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая
не скрывала своего счастья», на самом деле была «нанята… играть в любовь за хорошие
деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле» (с. 56).
Единственная живая душа здесь — это дочка господина из Сан-Франциско. Oттoгo,
наверное, и была «слегка болезненной» (с. 53) — живой душе всегда тяжело
среди мертвецов.
И освещает
этот мир неживой свет — сияние золота и электричества (символично,
что, начав одеваться к своему погребению, господин из Сан-Франциско «повсюду
зажег электричество», свет u блеск которого был многократно умножен
зеркалами — с. 63). Для сравнения вспомним удивительный, какой-то неземной
солнечный свет в рассказе «Солнечный удар». То был и свет радости,
неземного блаженства и счастья, и цвет страсти и нечеловеческого страдания — но
то был свет солнца. Пассажиры же «Атлантиды» солнца (из-за плохой
погоды) почти не видели, да и в любом случае главная их жизнь протекает внутри
корабля, «в золотисто-жемчужном сиянии» чертогов кают и зал.
И вот многозначительная
деталь: на страницах рассказа живой солнечный свет («А на рассвете, когда побелело
за окном сорок третьего номера и влажный ветер зашуршал рваной листвой банана,
когда поднялось и раскинулось над островом Капри голубое утреннее небо и озолотилась
против солнца, восходящего за далекими синими горами Италии, чистая и четкая
вершина Монте-Соляро… » — с. 67) появляется сразу после того, как
погас отблеск золота от зубов господина из Сан-Франциско, который,
кстати, словно пережил своего хозяина: «Сизое, уже мертвое лицо постепенно стыло,
хриплое клокотанье, вырывавшееся из открытого рта, освещенного отблеском
золота, слабело. Это был уже не господин из Сан-Франциско, — его больше
не было, — а кто-то другой» (с. 66).
В финале
рассказа возникает одушевленный символ могущества современного «богатого
человека» и всего цивилизованного мира: «…корабль, многоярусный, многoтpубный,
созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем. Вьюга билась о его снасти
и широкогорлые трубы, побелевшие от снега, но он был стоек, тверд, величав и страшен. На верхних палубах
его — очередной бал, а в мрачных глубинах сокрыта душа его — «исполинский вал,
точно живое чудовище» (с. 70).
Здесь названа
главная «вина» господина из Сан-Франциско и иже с ним — это гордыня Нового
Человека, который, благодаря фантастическим достижениям научно-технического
прогресса и своему богатству, сделавшему его обладателем этих достижений,
ощутил себя абсолютным властелином мира.
Если древний
богатый человек все же понимал, что есть силы, ему неподвластные и более могyщественные,
чем он, — это прежде всего стихия природы, то у человека ХХ в., благодаря
достижениям цивилизации, рождалась великая иллюзия своего абсолютного всевластия,
а соответственно, и вседозволенности.
Но единственно,
что остается неподвластным современному Новому Человеку, это смерть. И
всякое напоминание о ней вызывает здесь панический ужас. Замечательна в этом
смысле реакция пассажиров «Атлантиды» на смерть господина из Сан-Франциско: «Не
будь в читальне немца, быстро и ловко сумели бы в гостинице замять это ужасное
происшествие… и ни единая душа из гостей не узнала бы, что натворил он. Но
немец вырвался из читальни с криком, всполошил весь дом, всю столовую… » (с. 65).
После фразы: «Не будь в читальне немца… », — читатель бессознательно ожидает
продолжения: не окажись рядом немец, господин из Сан-Франциско остался бы без
помощи. Но немец, вместо того, чтобы бежать к человеку, которому стало плохо (естественная реакция на несчастье
«ближнего», или хотя бы себе подобного?!), стремительно выбегает из читальни. «Быть может, чтобы позвать
на помощь?» — продолжает надеяться читатель. Но нет, конечно. Суматоха вызвана
отнюдь не печалью (хотя бы малой) по поводу кончины «старика» (а ведь они
«вместе» ели, пили, курили, гyляли в течение месяца!), а совсем другим: животным
страхом перед смертью, с одной стороны, и стремлением замять эту «неприятность»,
с другой.
Парадоксально,
но в то же время и вполне логично, что эти всевластные хозяева жизни боятся смерти,
хотя они уже существуют в состоянии душевной смерти!
Мир
современной цивилизации подобен древнему языческому капищу. Именно в этом
смысле, отмечает как бы мимоходом Бунин, у современного Нового Человека —
старое сердце. Это то же сердце, исполненное гордости и жажды
чувственных наслаждений, что было от века у всех сильных мира сего.
Только за многие тысячелетия оно совсем износилось. И царство современного Нового
Человека ждет тот же конец, что и древний Вавилон. Кара настигнет его за гордость
и разврат, как некогда — строителей Вавилонской башни и вавилонского
царя Валтасара. И, наконец, падет перед вторым пришествием Христа, как сказано
в Апокалипсисе, Вавилон — аллегорический оплот царства Антихриста. Так
реализуют себя на уровне подтекста параллель современная цивилизация — Вавилон.
И как древний
языческий мир противостоял Единому Богy, так и современный мир попирает
ценности христианства. Эта экзистенциальная, а не только социальная и нравственная
«вина» героя и тех других, кому он подобен, указана на первой же странице рассказа.
Пpедполагавшийся маршрут господина из Сан-Франциско весьма многозначителен: «В
декабре и в январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками
древности, тарантеллой и серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы
чувствуют особенно тонко, — любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не
совсем бескорыстной; карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в
эту пору стекается самое отборное общество, где одни с азартом предаются
автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято
называть флиртом, а четвертые — стрельбе в голубей, которые очень красиво
взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и
тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить
Флоренции, к Страстям Господним приехать в Рим, чтобы слушать там «Мiserere»;
входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на
английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония,
— разумеется, уже на обратном пути… » (с. 53-54).
Планируя свое
путешествие, господин из Сан-Франциско как бы «снимает сливки» со всего
замечательного, что есть на свете: карнавал, конечно, в Ницце, бой быков — в
Севилье, купание — на берегах Альбиона и т. д. Он убежден, что имеет право на
все лучшее в этой жизни. И вот в ряду развлечений самого высокого класса,
наравне с флиртом, небескорыстной любовью молоденьких неаполитанок, рулеткой,
карнавалом и стрельбой по голубям, оказывается месса Страстной пятницы… К
ней, разумеется, надо успеть в Рим, лучшая месса Страстной пятницы, конечно же,
в Риме. Но это служба дня самого трагического для всего человечества и
мироздания, когда Господь страдал и умер за нас на Кресте!
Точно так же
«чье-нибудь снятие со креста, непременно знаменитое» (с. 58), окажется в
распорядке дня пассажиров «Атлантиды» между двумя завтраками. Замечательно это
«чье-нибудь»! Бунин вновь подчеркнуто смешивает два смысла — кого снимают
или кто автор картины? Туристам «Атлантиды», по-видимому, так же безразлично
и то, кто написал картину, как и то, Кого снимают с Креста, — важно, что были и
видели. Всякий даже относительно религиозный человек почувствует в этом
кощунство.
И возмездие
за это экзистенциальное кощунство не замедлит. Это над ним, над всевластным
господином из Сан-Франциско надо бы петь «Мiserere» («Смилуйся»), ибо он,
планировавший успеть к мессе Страстям Господним в Рим, не доживет и до
Рождества. И к тому моменту, когда все добрые люди будут возносить «наивные и
смиренно-радостные хвалы их солнцу, утру, ей, непорочной заступнице всех
страждущих в этом злом и прекрасном мире, и рожденному от чрева ее в пещере
Вифлеемской, в бедном пастушеском приюте, в далекой земле Иудиной», — господин
из Сан-Франциско будет мотать «своей мертвой головой в ящике» (с. 69)
из-под содовой. Он услышит мессу, но только не Распятому, а nогребальную
мессу (с. 70) по самому себе и не в Риме, а когда будет, уже в гробу,
в черном трюме корабля возвращаться из Старого Света в Новый. А служить мессу
будет бешеная вьюга океана.
Выбор двух
главных христианских праздников, Пасхи и Рождества, в качестве временных
пределов жизни и смерти героя символичен:
система христианских ценностей словно выталкивает из жизни господина из
Сан-Франциско.
Образы
истории и культуры Древнего мира, из античности и ветхозаветные (Везувий,
Тиберий, Атлантида, Вавилон), проступают на художественной ткани рассказа
вполне отчетливо, и они предрекают гибель старой цивилизации. Этот
мифологический подсвет саркастичен: пассажиры лайнера живут в вечном празднике,
будто не замечая названия своего парохода; весело гуляют у подножия дымящихся
Везувия и Этны, словно забыв о бесчисленных извержениях, которые унесли жизни
тысяч людей… А вот комплекс христианских аллюзий гораздо менее явный: он
словно из глубин подтекста подсвечивает повествование. Но именно христианские
образы и мотивы играют ведущую роль в решении нравственно-философской
проблематики.
И оба культурно-религиозных
образных комплекса аллюзий соединятся в мистическом финальном аккорде
рассказа: Дьявол откроет свой лик, устремив огненный взгляд на огромный корабль
— олицетворение погрязшего во грехе, мертвого мира старой цивилизации:
«Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему
со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу
кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но громаден был и корабль… » (с. 70). Старый мир, вооружившись
могущественными средствами современного научно-технического прогресса, отчаянно
сопротивляется (как и господин из Сан-Франциско всеми животными силами натуры
сопротивлялся своей смерти), но в противостоянии Дьяволу он, конечно,
обречен.
В чем смысл
этого жуткого мистико-трансцендентнго противостояния?
Обратим
внимание, прежде всего, на то, что корабль здесь показан в точке пересечения трех взглядов. «Для того, кто смотрел…
с острова» (это взгляд объективный), «печальны были его огни», а пароход
казался маленькой светящейся точкой во тьме и мраке, окруженной черной водяной
массой океана, которая готова вот-вот поглотить его. «Но там, на корабле, в светлых,
сияющих люстрами залах, был, как
обычно, людный бал», — в таком ракурсе (субъективном) весь мир залит радостным
сиянием праздника (золота и электричества), и о смертельной
угрозе, а тем более неминуемой гибели, никто и не подозревает.
Взаимоналожеиие
этих двух ракурсов, извне и изнутри, дает смысл, поразительный по глубине
постижения судеб современной цивилизации: сильные мира сего живут в ощущении
вечного праздника, не ведая, что обречены. Причем мотив рокового неведения об
истинном смысле происходящего, некоей тайны, безобразной и мрачной, достигает
в финальных строчках своей кульминации: «И никто не знал ни того, что уже давно
наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой под бесстыдно-гpустную
музыку, ни того, что стоит глубоко, глубоко под ними, на дне темного трюма, в
соседстве с мрачными и знойными недрами корабля, тяжко одолевавшего мрак,
океан, вьюгу… » (с. 71). А стоял там, как мы знаем, гроб с трупом.
Кроме
скрещения двух ракурсов на уровне «жизни действительной», есть и третий,
мистический, — направленный на «Атлантиду» взгляд Дьявола, словно затягивающий
ее в черную дыру. Но вот парадокс: губит он свое же порождение, оплот своей же
воли! Да, именно так. Потому что Дьявол ничего иного, как предавать смерти,
не может. Свое он уничтожает с полным правом.
Принято
считать, что Бунину свойственно мироощущение атеистическое, трансформировавшееся
потом в философию пантеизма, т. е., по своей сути, языческую. Однако рассказ
«Господин из Сан-Франциско» это распространенное мнение, думается, убедительно
опровергает. В этом небольшом по объему шедевре воплощена концепция истории, в
которой судьбы человеческой цивилизации осмыслены с точки зрения христианских морально-духовных
ценностей, а евангельский реминисцентный фон дает тот ориентир истины, с высоты
которого автор постигает смысл совершающихся событий.
[1] Белый А. Символизм
как миропонимание. М., 1994. С.256-257.
[2] Об этом СМ.: 3лочевская
А. В. Художественный мир
Владимира Набокова и русская литература XIX века. М., 2002.
[3] См.: Саакянц А. А. Комментарий 11. Бунин И. А. Собр.
соч.: В 6 т. Т.4. М., 1987. — С. 667. Ссылки на этот том издания
даны в тексте.
[4] Vaclavik А. Томас Манн и
Иван Бунин («Смерть в Венеции» и «Господин из Сан-Франциско»). Rossica
Olornucensia. XXXII (za rok 1993). Olornouc, 1994. — S. 80.
[5] Эпиграф писатель снял только в последних изданиях.
[6] Об этом см., например:
Михайлова
М. В. И. А. Бунин. Русская литература XIX — ХХ веков. Учебное пособие
для поступающих в вузы. В 2 т. Т.2. М., Изд-во МГУ, 2002. — С.43-56.
Тема: Господин из Сан-Франциско
Вечное и «вещное» в изображении И. А. Бунина (по рассказу И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»)
Дьявол был громаден, как утес,
но громаден был и корабль,
многоярусный, многотрудный,
созданный гордыней Нового Человека
со старым сердцем.
И. Бунин. Господин из Сан-Франциско
И. А. Бунин — выдающийся русский писатель. Его рассказы, при их занимательности и кажущейся простоте, на самом деле очень своеобразны, сложны и даже противоречивы, потому что имеют богатый подтекст, способный поведать много нового и интересного вдумчивому читателю.
В рассказе «Господин из Сан-Франциско» особенно ярко выражена манера автора детализировать описываемые предметы и явления, пристально наблюдать за действиями своих героев. Вначале кажется, что количество вещей и предметных подробностей в рассказе огромно, что Бунин слишком детально останавливается на окружающей его обстановке и это замедляет развитие сюжета. Но дело в том, что вызванная подобной манерой повествования неторопливость, конкретизация необходимы были автору для раскрытия его творческого замысла: убедить читателя в том, что вечное и «вещное» в мире тесно переплетены, взаимосвязаны, и акцент, сделанный на том или другом, зависит лишь от установки и отношения человека. Именно поэтому для Бунина не существует незначительных мелочей, поскольку все детали при всей их кажущейся автономности и независимости очень строго складываются в яркую и многоцветную мозаику жизни.
Тщательная распланированность путешествия, подробное описание образа жизни богачей на корабле, ювелирное изображение вещей, их окружающих, описание мельчайших деталей внешнего вида и одежды (не забыты ни золотые пломбы, ни лысина цвета слоновой кости у господина, ни лакированная кожа принца) — все это говорит о том, что люди, фигурирующие в рассказе, стали рабами вещей, рабами общепринятых норм, рабами собственного богатства. Именно поэтому для них в одном ряду стоят розовый суп в отеле, белые комочки голубей, подстреленных в минуты досуга и красиво падающих на изумрудные газоны, и осмотр в Неаполе «пахнущих воском церквей, в которых повсюду одно и то же… чье-нибудь «снятие с креста, непременно знаменитое».
Но в это господство вещей незаметно для нас вплетается описание вечного, неподвластного человеку, каким бы богатым он ни был: грозная стихия океана за бортом парохода, неожиданная обыденность смерти, звуки, запахи, зрительные образы не прекращающейся с кончиной человека чудесной и самозабвенной жизни.
Привязавший себя к условностям и предметам, уважаемый и уверенный в своей правоте самодовольный господин из Сан-Франциско после смерти закономерно пополняет так почитаемое им царство вещей. Он превращается в «тело мертвого старика», которое не может вызвать ни почета, ни благоговения, которое со всех сторон преследуют насмешки и человеческое невнимание — зеркало его отношения к миру при жизни. Материал с сайта //iEssay.ru
В этом замечательном рассказе самые обычные вещи могут превратиться в символ, знак вечности. Особенно заметно это при внимательном рассмотрении описания парохода «Атлантида», на котором начал свое путешествие богатый господин из Сан-Франциско и на котором везли обратно, но уже не в комфортабельной каюте, а глубоко в трюме, подальше от человеческих глаз, его испытавшее много унижений и невнимания тело. Бунин подчеркивает иллюзорность счастья и благополучия в «вещном» мире, смеясь над попытками отложить «на потом» настоящую жизнь, утверждая, что этого «потом» может и не быть. Господин из Сан-Франциско не успел пожить, поскольку даже он признавал, что лишь существовал до своего путешествия, окончившегося так быстро и неожиданно. Именно поэтому нужно научиться ощущать непреходящую ценность каждого мгновения, радостного или печального, но неповторимого, жить не прошлым или будущим, а настоящим. Здесь и сейчас.
Краткое содержание
«Господин из Сан-Франциско – имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил – ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения».
Господин был богат и «только приступил к жизни». До этого он «лишь существовал», потому что очень много работал. Господин планировал в декабре и январе отдыхать в Южной Италии, побывать на карнавале в Ницце, посетить в марте Флоренцию. Затем съездить в Рим, Венецию, Париж, Севилью, на английские острова, в Афины, Азию.
Был конец ноября. Они плыли на пароходе «Атлантида», который «был похож на громадный отель со всеми удобствами». Пассажиры жили тут размеренно, гуляли по палубам, играли в различные игры, читали газеты, дремали на лонгшезах.
По вечерам, после роскошного обеда в бальной зале открывались танцы. Среди людей, отдыхавших на пароходе, был и великий богач, и знаменитый писатель, и изящная влюбленная пара (только командир знал о том, что пару наняли сюда специально для развлечения публики, чтобы они играли любовь), и наследный азиатский принц, путешествовавший инкогнито. Дочь господина была увлечена принцем, сам же господин «все поглядывал» на знаменитую красавицу – высокую блондинку.
В Неаполе семья остановилась в номере с видом на залив и Везувий. В декабре погода испортилась, «город казался особенно грязным и тесным». В дождливой Италии господин чувствовал себя «так, как и подобало ему, – совсем стариком».
Семья перебралась на Капри, где им предоставили лучшие апартаменты. Вечером в отеле должна была быть тарантелла. Господин переоделся к ужину первым, поэтому, ожидая жену и дочь, решил зайти в читальню. Там уже сидел какой-то немец. Господин сел в «глубокое кожаное кресло», поправил тесный воротничок и взял в руки газету.
«Вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха – и дико захрипел; нижняя челюсть его отпала, осветив весь рот золотом пломб, голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом – и все тело, извиваясь, задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то».
Если бы в читальне не было немца, это «ужасное происшествие» «быстро и ловко сумели бы в гостинице замять». Но немец с криком выбежал из читальни и «всполошил весь дом». Хозяин пытался успокоить гостей, но многие уже успели увидеть, как лакеи срывали с господина одежду, как он «еще бился», хрипел, «настойчиво боролся со смертью», как его вынесли и положили в самом плохом и маленьком номере – сорок третьем, на нижнем этаже.
«Через четверть часа в отеле все кое-как пришло в порядок. Но вечер был непоправимо испорчен». Хозяин подходил к гостям, успокаивая их, «чувствуя себя без вины виноватым», обещая принять «все зависящие от него меры». Из-за происшествия отменили тарантеллу, потушили лишнее электричество. Жена господина попросила перенести тело мужа в их апартаменты, но хозяин отказал и распорядился, чтобы тело было вывезено на рассвете. Так как гроб негде было достать, тело господина положили в длинный ящик из-под содовой английской воды.
Тело «мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой, в могилу, на берега Нового Света». «Оно снова попало, наконец, на тот же самый знаменитый корабль» – «Атлантида». «Но теперь уже скрывали его от живых: глубоко спустили в просмоленном гробе в черный трюм». Ночью пароход проплывал мимо острова Капри. Как обычно, на корабле, был бал. «Был он и на другую и на третью ночь».
Со скал Гибралтара за кораблем наблюдал Дьявол. «Дьявол был громаден, как утес, но еще громаднее его был корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем». В верхних покоях корабля «восседал» грузный водитель корабля, похожий на «языческого идола». «В подводной утробе «Атлантиды», тускло блистали сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин». «А средина «Атлантиды», столовые и бальные залы ее изливали свет и радость, гудели говором нарядной толпы, благоухали свежими цветами, пели струнным оркестром».
И снова среди толпы мелькала «тонкая и гибкая» пара тех самых влюбленных. «И никто не знал ни того, что уже давно наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой под бесстыдно-грустную музыку, ни того, что стоит гроб глубоко, глубоко под ними, на дне темного трюма, в соседстве с мрачными и знойными недрами корабля».
Образ-символ «Атлантиды» в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» (Второй вариант)
Вечно лишь море, безбрежное море и небо,
Вечно лишь солнце, земля и ее красота.
Вечно лишь то, что связует незримою связью
Душу и сердце живых с темной душою могил.
И. Бунин
Замечательный писатель И. А. Бунин, оставив в сокровищнице русской литературы богатое наследие из стихотворений и рассказов, всегда резко отрицательно относился к символизму. Оставаясь писателем-реалистом, он зачастую не возводил частных наблюдений к целостной концепции видения мира, оставляя читателю возможность самостоятельно размышлять над прочитанным, делать выводы. И все же изредка в произведениях Бунина появляются вечные и многозначные символы, придающие его рассказам внутреннюю загадочность, ощущение причастности к великим тайнам бытия. Таков и образ-символ парохода «Атлантида», превращающий рассказ «Господин из Сан-Франциско» в своеобразную притчу.
Не зря такое название дано кораблю, который избрал для начала своего путешествия не имеющий имени господин — богач, денежный мешок, ощущающий себя «хозяином жизни» лишь на том основании, что деньги даровали ему власть над людьми. Много таких «господинов» получали удовольствие в комфортабельных каютах корабля, потому что «пароход — знаменитая «Атлантида» — был похож на громадный отель со всеми удобствами, — с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, — и жизнь на нем протекала весьма размеренно…» Роскошь, уют, комфорт, уверенность в собственном благополучии богатых путешественников создают им иллюзию жизни, несмотря на то, что все вокруг больше похоже на маскарад. Эти люди — манекены, пытающиеся вести привычный образ жизни в отрыве от земли, не желая видеть под собой разбушевавшуюся стихию океана, грозную бездну, при виде которой они трусливо расходятся по своим, создающим иллюзию безопасности, каютам. Миллионеры свято верят в капитана — человека, умеющего, как им кажется, управлять этим кораблем, волшебным образом ведя его нужным курсом. Но пароход — это ведь маленькая песчинка для громады океана, и поэтому в нашем сердце поселяется тревога, предчувствие трагедии. Однако благополучные пассажиры спокойны, они с интересом наблюдают за парой влюбленных, которая нанята капитаном для привлечения внимания богачей. И здесь мираж — видимость любви и страсти. Материал с сайта //iEssay.ru
Как контрастирует иллюзорное благополучие и счастье в каютах и на палубах «Атлантиды» с описанием «подводной утробы парохода», которая уподоблена здесь «мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу», где «глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени». Именно здесь, в этом аду суждено было совершить обратный путь, но уже не уважаемому и знатному господину из Сан-Франциско, а «телу мертвого старика», в которое он превратился так неожиданно. Его обратное путешествие в просмоленном гробе в черном трюме парохода, скрытое от глаз «хозяев жизни» на палубах, символизирует уход под воду его личной «Атлантиды», что грозит и другим, еще не подозревающим об этом, эталонам видимого благополучия.
Но жизнь продолжается, и поэтому рассказ не заканчивается смертью миллионера. Вечное обладает неоспоримой властью над преходящим и поэтому «бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь… кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но громаден был и корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем».
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском ↑↑↑
На этой странице материал по темам:
- господин из сан-франциско описание корабля
- пароход атлантида образ
- образ моря из господин из сан франциско
- символ атлантиды в господин из сан-франциско
- бунин «господин из сан- франциско» описание атлантиды
И. Бунин о смысле жизни человека (по рассказу «Господин из Сан-Франциско»)
Значение эпиграфа рассказа. (Эпиграф к рассказу «Господин из Сан-Франциско» звучит так: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий». Смысл высказывания раскрывается, если вспомнить о печальной судьбе Вавилона, оказавшегося далеко не таким крепким, как казалось. Значит, ничто не вечно на земле. Тем более человек, жизнь которого — мгновение по сравнению с вечностью.)
II. Смысл жизни господина из Сан-Франциско. (Читатель впервые видит господина из Сан-Франциско на «Атлантиде» вполне довольным жизнью. Еще бы! Все пятьдесят восемь лет своей жизни он жил только тем, что старался накопить денег. Весь смысл его жизни был лишь в том, чтобы стать богатым. Он и «не жил вовсе, а существовал», заодно заставив жить своей жизнью жену и дочь, не спрашивая, как хотят жить они сами. Казалось, цель жизни достигнута: он богат и может позволить себе и роскошные каюты, и комнаты в гостиницах, и первоклассное обслуживание. Он чувствовал себя одним из «хозяев жизни», потому что решил для себя: деньги — главная цель в жизни, они дают человеку все.)
III. Чего не могли дать деньги? (Если смысл жизни только в накоплении денег, то неужели онидают счастье? Циники говорят, что не в деньгах счастье, а в их количестве. Ноугероя рассказа их было много. Сделало ли это счастливым господина из Сан-Франциско и его семью? Оказывается, что все бьшо зря. Деньги давали лишь иллюзию значимости, но что-то иное ускользнуло от него. Посвятив всю жизнь зарабатыванию капитала, он стал для семьи маленьким тираном и разрушил близкие отношения, не замечая этого. Его жена и дочь, разучились радоваться. Он забыл о том, что есть духовные ценности, которые надежнее материальных способны защитить человека от безразличия и цинизма. Ведь когда он умер, то стал для всех обузой, потому что окружающим нужны были только его деньги, а не он сам. В своем стремлении к богатству он не заметил, что деньги стали управлять его жизнью, смещая нравственные ориентиры.
Когда жизнь героя внезапно прервалась, оказалось, что жил он зря. Даже имени его никто не запомнил. Он ничего не оставил после себя в этом мире, а деньги безлики.) IV. Главная идея рассказа. (Герой Бунина думал, что, возможно, деньги дают не только свободу, но и счастье. Но так ли уж исключителен случай, произошедший £ ним? Вовсе нет. И Бунин развенчивает идею обогащения как путь к счастью. Деньги не могут быть целью и смыслом жизни. В противном случае человека можно лишь пожалеть, как нам жаль господина из Сан-Франциско. Для каждого из нас, богатого или бедного, всегда есть смысл в том, чтобы научиться любить людей, делать добро и находить в этом причину для счастья, потому что добро всегда возвращается.)
Похожие сочинения
Конспект урока на тему Господин из Сан-Франциско И.Бунина.
Урок по рассказу И.Бунина «Господин из Сан-Франциско»
Цель: проанализировать, в чем состоит бездуховность существования героев рассказа И.А.Бунина «Господин из Сан-Франциско».
Задачи:
Сформулировать понятия «бездуховность», «духовность».
Раскрыть проявление данных понятий на примере рассказа И.А.Бунина «Господин из Сан-Франциско».
Создать условия для свободного выбора учащимися приоритетов в жизни общества.
Оборудование: интерактивная доска (презентация выполнена в программе Smart Notebook), тексты художественного произведения И.А Бунина «Господин из Сан-Франциско».
Ход урока
Учитель обществознания:
— Что же такое духовный мир человека? В научном обиходе понятие «духовная жизнь людей» охватывает все богатство чувств и достижений разума, объединяет усвоение человечеством накопленных духовных ценностей и творческое созидание новых.
— Перед вами два понятия — духовность и бездуховность. Ваша задача распределить предложенные характеристики таким образом, чтобы раскрыть сущность каждого из них, возможно, вы дополните данный список своими признаками.
— В течение трех минут сформулируйте определение понятий «духовность» и «бездуховность».
ДУХОВНОСТЬ-это высший уровень развития и саморегуляции зрелой личности, на этом уровне мотивом и смыслом жизнедеятельности человека становятся не личные потребности и отношения, а высшие человеческие ценности. Усвоение определенных ценностей, таких как истина, добро, красота, создает ценностные ориентации, т.е. осознанное стремление человека строить свою жизнь и преобразовывать действительность в соответствии с ними.
БЕЗДУХОВНОСТЬ — это низкий уровень развития духовной жизни, человек не способен увидеть и почувствовать все многообразие и красоту окружающего мира. Такой индивид не способен создать что-то ценное , что бы оставило след в памяти даже близких ему людей.
— Понять и осмыслить данные категории нам сегодня предстоит на примере рассказа И.А. Бунина «Господин из Сан-Франциско».
Учитель литературы:
— Чтобы понять смысл происходящего и объяснить существующую действительность, Бунин уезжает за границу.
Весной 1910г. И.А.Бунин посетил Францию, Алжир, Капри. А в декабре 1910- весной 1911годов был в Египте и на Цейлоне. Весной 1912 г. снова уехал на Капри, а летом следующего года побывал в Трапезунде, Константинополе, Бухаресте и др. городах Европы. Впечатления от этих путешествий отразились в его рассказах и повестях, одним из которых является «Господин из Сан-Франциско»(1916г.).
Повесть «Господин из Сан-Франциско» продолжала традицию Л.Н.Толстого, изображавшего болезнь и смерть как важнейшие события, выявляющие истинную цену личности. Наряду с философской линией в повести Бунина разрабатывалась социальная проблематика, связанная с критическим отношением к бездуховности буржуазного общества, к возвышению технического прогресса в ущерб внутреннему совершенствованию
Учитель обществознания:
— Шла первая мировая война, налицо был кризис цивилизации, где война ведется не ради развития, а ради наживы. Ярко прослеживался кризис духовности буржуазного общества. Отчетливо проявлялась бездуховность — замыкание человека на общепринятых стереотипах, который ориентировался не на духовные ценности, а поступал так, «как надо, как принято в определенных кругах, уровня которых ты достиг». Чтобы этому уровню соответствовать, ты ведешь себя так, как заведено. Буржуазное общество достигало своего уровня не своими силами, трудом, а уровень жизни достигался за счет других людей, которых было большинство. Несправедливость такого развития общества приводило к большим социальным проблемам, требовавшим своего разрешения. Буржуазное общество «паразитировало». Вечные общечеловеческие ценности в нем не были приоритетными, они отвергались, т.к. на их смену приходили такие ценности, как положение в обществе, нажитый капитал, власть ,которые ценились гораздо выше общечеловеческих ценностей.
Буржуазная цивилизация демонстрирует бездуховность , а вследствие этого — неотвратимость гибель этого мира.
Учитель литературы.
— Примером проявления данной концепции служит сюжет рассказа Бунина, который построен на описании несчастного случая, неожиданно прервавшего налаженную жизнь и планы героя, имени которого «никто не запомнил».
Бунин в своем рассказе использует многие символы для отображения конкретно взятой ситуации.
— Какие символы использует автор, чтобы показать гибель существующего образа жизни буржуазного общества?
Символы:
«Атлантида» — затонувший легендарный мифический континент, символ погибшей цивилизации, не устоявшей перед натиском стихии.
«Нет имени у господина» — олицетворение человека буржуазной цивилизации
«Океан, ходивший за стенами» парохода — символ стихии, природы, противостоящей цивилизации.
«Влюбленная пара», нанятая за деньги, чтобы изображать любовь-символ того, что в буржуазном обществе все продается и покупается. (слайд на доске)
Анализ рассказа.
— Обратимся к содержанию рассказа.
Прослушайте отрывок из произведения «Господин из Сан-Франциско».
А.Бунин «Господин из Сан-Франциско» (презентация, слайд 6)
— Почему главный герой лишен имени? (Герой назван просто — «господин». По крайней мере, сам он считает себя господином и упивается своим положением: он может позволить себе ради развлечения поехать в «Старый Свет» на целых два года, может пользоваться всеми благами, гарантируемыми его статусом, может презрительно унижать людей, говоря им «Прочь!»)
— Как описывает «господина» автор? (Подчеркивается его богатство и его неестественность: «серебряные усы», «золотые пломбы зубов» и пр. В «господине» нет ничего духовного. Его цель-стать богатым и пожинать плоды этого богатства — осуществилась. Но он не стал от этого счастливее).
— Когда герой начинает меняться, теряет свою самоуверенность? («Господин» меняется перед лицом смерти, в нем начинает проявляться человеческое. Смерть делает его человеком: черты его стали «утончаться и светлеть…» Резко меняется отношение окружающих: никто не сочувствует и не сожалеет о его смерти, а прислуга, трепетавшая перед живым, издевательски смеется над мертвым).
— Как показано общество в рассказе? (Работа с текстом рассказа) (На верхних этажах корабля протекает жизнь богатых, достигших «полного благополучия». Общество обезличено, лишено индивидуальности. Все, что они делают, ненатурально: нанятая пара влюбленных — показатель отсутствия настоящих чувств. Это искусственный рай, залитый теплом и музыкой)
— Подводя итог вышесказанному, характеристика такого общества доказывает яркое проявление кризиса духовности общества. Но есть ли в рассказе Бунина пример того, что рядом с паразитирующим обществом живут те, которые наделены истинными человеческими ценностями? Как автор описывает этих людей? ( Лоренцо — высокий старик, лодочник, красавец, ему дано имя, не раз служил моделью многим живописцам., он останется жить вечно на полотнах художника. Он — олицетворяет естественность и радость бытия, живет в гармонии с окружающим миром. Это и есть истинные ценности, в отличие от мнимых.)
Учитель обществознания:
— На данном литературном примере показана тема конца сложившегося миропорядка, неизбежности гибели бездушной и бездуховной цивилизации. Острое чувство кризиса цивилизации, обреченное на небытие, сопрягается с философскими размышлениями о жизни, человеке, смерти и бессмертии. Дело каждого из нас — сделать свой выбор: «Я хочу быть таким, как «господин», либо могу стать «Лоренцо». Либо раб эпохи, либо — хозяин жизни».
Попробуйте сейчас сформулировать не менее пяти категорий, которые будут отражать то общество, в котором вы хотели бы жить.
Творческое задание.
— Напишите эссе на тему «Чем больше живешь духовной жизнью, тем независимее от судьбы, и наоборот». Л.Н.Толстой.