Рассказ американского солдата о русских солдатах

…Опытный американский солдат во время банкета откровенно рассказал автору о русских и о том, почему их так боятся в США.

Так получилось, что мне довелось участвовать в одном проекте с настоящими американцами. Хорошие ребята, профи. За полгода, пока шел проект, мы успели подружиться. Как положено, успешное завершение проекта заканчивается пьянкой. И вот наш банкет в самом разгаре, я зацепился языком с пареньком, с которым вместе вели одну тему. Конечно, мы обсуждали, кто «круче», говорили о первом спутнике, лунной программе, самолетах, оружии и т. п.

И задал я вопрос:

— Вот скажи, американец, почему вы нас так боитесь, ты же шесть месяцев живешь в России, все видел сам, нет тут медведей на улице и на танках никто не ездит?

— О, это я объясню. Нам это объяснял сержант инструктор, когда я служил в Национальной гвардии США. Этот инструктор прошел много горячих точек, он два раза попадал в госпиталь, и оба раза — из-за русских. Он все время нам говорил, что Россия — это единственный и самый страшный враг.
Первый раз это было в 1989 году, в Афганистане. Это была первая командировка, молодой, еще не обстрелянный, он помогал мирным жителям, когда русские решили уничтожить горное селение.

— Подожди! — перебил я. — Нас уже не было в 89-ом в Афгане.

— Нас тоже ещё не было в 91-ом в Афгане, но не верить ему не вижу смысла. Слушай.

И я слушал, передо мной уже сидел не мирный молодой инженер, а американский ветеран.

«Я обеспечивал охрану, русских уже не было в Афгане, местные начали воевать друг с другом, наша задача была организовать передислокацию в контролируемый нами район дружественного партизанского отряда, все шло по плану, но в небе появилось два русских вертолета, зачем и почему, я не знаю. Совершив разворот, они перестроились и начали заходить на наши позиции. Залп стингеров, русские ушли за хребет. Я успел занять позицию за крупнокалиберным пулеметом, ждал, из-за хребта должны были появиться русские машины, хорошая очередь в борт пойдет им на пользу. И русский вертолет не заставил себя ждать, он появился, но не из-за хребта, а снизу из ущелья и завис в 30 метрах от меня. Я отчаянно жал гашетку и видел, как высекая искорки, отскакивали пули от стекла.

Я видел, как улыбался русский летчик.

Очнулся я уже на базе. Легкая контузия. Мне потом рассказывали, что летчик меня пожалел, у русских считалось признаком мастерства разделаться с местными и оставить в живых европейца, зачем, не знаю, да и не верю. Оставлять в тылу врага, способного на сюрприз, глупо, а русские — не глупые.

Потом было много разных командировок, следующий раз я столкнулся с русскими в Косово.

Это была толпа необученных недоносков, с автоматами времен вьетнамской войны, броники, наверное, еще со второй мировой остались, тяжелые, неудобные, никаких навигаторов, ПНВ, ничего больше, только автомат, каска и броник. Они ездили на своих БТРах, где хотели и куда хотели, целовались взасос с мирным населением, пекли им хлеб (они привезли с собой пекарню и пекли хлеб). Кормили всех своей кашей с консервированным мясом, которую сами и варили в специальном котле. К нам относились с пренебрежением, постоянно оскорбляли. Это была не армия, а хер знает что. Как можно с ними взаимодействовать? Все наши рапорты руководству русских игнорировались. Как-то мы сцепились серьезно, не поделили маршрут, если бы не русский офицер, который успокоил этих обезьян, могло дойти и до стволов. Этих недоносков надо было наказать. Дать п…ды и поставить на место. Без оружия, нам только русских трупов не хватало, но чтобы поняли. Написали записку, по-русски, но с ошибками, вроде серб писал, что собираются ночью славные парни, дать п…ды обнаглевшим русским недоноскам. Подготовились мы тщательно, легкие бронежилеты, полицейские дубинки, ПНВ, шокеры, никаких ножей и огнестрела. Подошли к ним, соблюдая все правила маскировки и диверсионного искусства. Эти придурки даже посты не выставили, ну значит, будем п…дить спящих, заслужили. Когда мы почти подошли к палаткам, раздалось сраное «РЯ-ЯЯЯ-ААА». И из всех щелей полезли эти недоноски, почему-то одетые только в полосатые рубашки. Я принял первого.

Очнулся я уже на базе. Легкая контузия. Мне потом рассказывали, что парень меня пожалел, ударил плашмя, если бы бил по-настоящему, снес бы голову. Меня, б…, опытного бойца элитного подразделения морской пехоты США, вырубает за 10 секунд русский, тощий недоносок — и чем??? И знаешь чем? Садово-шанцевым инструментом.

Лопатой! Да мне в голову бы не пришло драться саперной лопатой, а их этому учат, но неофициально, у русских считалось признаком мастерства знать приемы боя саперной лопатой. Я потом понял, что они нас ждали, но почему они вышли в рубашках, только в одних рубашках, ведь для человека естественно защитить себя, одеть броник, каску. Почему только в рубашках? И их это сраное «РЯ-ЯЯЯ-ААА»!

Я как-то ждал рейс в аэропорту Детройта, там была русская семья, мама, папа, дочка, тоже ждали свой самолет. Отец где-то купил и принес девочке, лет трех от роду, здоровенное мороженое. Она запрыгала от восторга, захлопала в ладоши и знаешь, что она закричала? Их сраное «РЯ-ЯЯЯ-ААА»! Три года, говорит плохо, а уже кричит «РЯ-ЯЯЯ-ААА»!

А ведь те парни с этим криком шли умирать за свою страну. Они знали, что будет просто рукопашная драка, без оружия, но они шли умирать. Но они не шли убивать!

Легко убить, сидя в бронированном вертолете или держа в руках отточенную, как бритва, лопатку. Они меня не жалели. Убить ради убийства — это не для них. Но они готовы умереть, если надо.

И тогда я понял: Россия — это единственный и самый страшный враг».

Вот так нам про вас рассказывал солдат элитного подразделения США. Пошли, еще по стакану?.. Русский! А я вас не боюсь!

Изложение и перевод мой, не ищите неточности и несовпадения, они есть, я был пьян и деталей не помню, пересказал, что запомнил…

 Года три назад, сообщает сайт topwar.ru, в одной американской газетке была опубликована почти что исповедь капитана морской пехоты США Майкла Фогетти. В ней описывались события его жизни, происшедшие 40 с лишним лет назад в ходе «одной маленькой, но грязной войны, которую вели США, Алжир, Эфиопия и Сомали». Самому тексту Фогетти необходимо, впрочем, предпослать краткое пояснение: описываемые события разворачиваются в теперь печально знаменитом Аденском заливе. «Tankist», он же «бородатый капитан» – майор Николай Игнатьевич Еременко, командир отдельного батальона 104-й ТБ при миссии ООН.

А вот и сами воспоминания Майкла Фогетти.

  Меня зовут Майкл Фогетти, я – капитан Корпуса морской пехоты США в отставке. Недавно я увидел в журнале фотографию русского памятника из Трептов-парка в Берлине и вспомнил один из эпизодов своей службы. Мой взвод после выполнения специальной операции получил приказ ждать эвакуации в заданной точке, но попасть в эту точку мы так и не смогли.

В районе Золотого Рога, как всегда, было жарко во всех смыслах этого слова. Местным жителям явно было мало одной революции. Им надо было их минимум три, пару гражданских войн и в придачу – один религиозный конфликт. Мы выполнили задание и теперь спешили в точку рандеву с катером, на котором и должны были прибыть к месту эвакуации.

Но нас поджидал сюрприз. На окраине небольшого приморского городка нас встретили суетливо толкущиеся группки вооруженных людей. Они косились на нас, но не трогали, ибо колонна из пяти джипов, ощетинившаяся стволами М-16 и М-60, вызывала уважение. Вдоль улицы периодически попадались легковые автомобили со следами обстрела и явного разграбления, но именно эти объекты и вызывали основной интерес пейзан, причем вооруженные мародеры имели явный приоритет перед невооруженными.

Когда мы заметили у стен домов несколько трупов явных европейцев, я приказал быть наготове, но без приказа огонь не открывать. В эту минуту из узкого переулка выбежала белая женщина с девочкой на руках, за ней с хохотом следовало трое местных ниггеров (извините, «афро-африканцев»). Нам стало не до политкорректности. Женщину с ребенком мгновенно втянули в джип, а на ее преследователей цыкнули и недвусмысленно погрозили стволом пулемета, но опьянение безнаказанностью и пролитой кровью сыграло с мерзавцами плохую шутку. Один из них поднял свою G-3 и явно приготовился в нас стрелять, Marine Колоун автоматически нажал на гашетку пулемета, и дальше мы уже мчались под все усиливающуюся стрельбу. Хорошо еще, что эти уроды не умели метко стрелять. Мы взлетели на холм, на котором, собственно, и располагался город, и увидели внизу панораму порта, самым ярким фрагментом которой был пылающий у причала пароход.

В порту скопилось больше 1000 европейских гражданских специалистов и членов их семей. Учитывая то, что в прилегающей области объявили независимость и заодно джихад, все они жаждали скорейшей эвакуации. Как было уже сказано выше, корабль, на котором должны были эвакуировать беженцев, весело пылал на рейде, на окраинах города сосредотачивались толпы инсургентов, а из дружественных сил был только мой взвод с шестью пулеметами и скисшей рацией (уоки-токи не в счет).

У нас было плавсредство, готовое к походу, и прекрасно замаскированный катер, но туда могли поместиться только мы. Бросить на произвол судьбы женщин и детей мы не имели права. Я обрисовал парням ситуацию и сказал, что остаюсь здесь и не вправе приказывать кому-либо из них оставаться со мной, и что приказ о нашей эвакуации в силе и катер на ходу.

Но, к чести моих ребят, остались все. Я подсчитал наличные силы: 29 «марин», включая меня, 7 демобилизованных французских легионеров и 11 матросов с затонувшего парохода, две дюжины добровольцев из гражданского контингента. Порт во времена Второй мировой войны был перевалочной базой, и несколько десятков каменных пакгаузов, окруженных солидной стеной с башенками и прочими архитектурными излишествами прошлого века, будто сошедшими со страниц Киплинга и Буссенара, выглядели вполне солидно и пригодно для обороны.

Вот этот комплекс и послужил нам новым фортом Аламо.

Больше 3000 инсургентов, состоящих из революционной гвардии, иррегулярных формирований и просто сброда, хотевшего пограбить, вооруженных, на наше счастье, только легким оружием – от «маузеров-98» и «штурмгеверов» до автоматов Калашникова и «стенов», – периодически атаковали наш периметр. У местных были три старые французские пушки, из которых они умудрились потопить несчастный пароход, но легионеры смогли захватить батарею и взорвать орудия и боекомплект.

На данный момент мы могли им противопоставить 23 винтовки М-16, 6 пулеметов М-60, 30 китайских автоматов Калашникова и пять жутких русских пулеметов китайского же производства с патронами 50-го калибра. Они в главную очередь и помогали нам удержать противника на должном расстоянии, но патроны к ним кончались прямо-таки с ужасающей скоростью.

Французы сказали, что через 10-12 часов подойдет еще один пароход, и даже в сопровождении сторожевика, но эти часы надо было еще продержаться. А у осаждающих был один большой стимул в виде складов с гуманитарной помощью и сотен белых женщин. Все виды этих товаров здесь весьма ценились. Если они додумаются атаковать одновременно и с юга, и с запада, и с севера, то одну атаку мы точно отобьем, а вот на вторую уже может не хватить боеприпасов. Рация наша схлопотала пулю, когда мы еще только подъезжали к порту, а уоки-токи «били» практически только на несколько километров. Я посадил на старый маяк вместе со снайпером мастер-сержанта Смити, нашего «радиобога». Он там что-то смудрил из двух раций, но особого толку от этого пока не было.

И вот началась очередная атака. Она была с двух противоположных направлений и достаточно массированной.

Предыдущие неудачи кое-чему научили инсургентов, и они держали под плотным огнем наши пулеметные точки. За пять минут были ранены трое пулеметчиков, еще один убит. В эту минуту противник нанес удар по центральным воротам комплекса: они попытались выбить ворота грузовиком. Это им почти удалось. Одна створка была частично выбита, во двор хлынули десятки вооруженных фигур. Отделение капрала Вестхаймера – последний резерв обороны, – отбило атаку, но потеряло трех человек ранеными, в т. ч. одного тяжело. Стало понятно, что следующая атака может быть для нас последней: у нас было еще двое ворот, а тяжелых грузовиков в городе хватало. Нам повезло, что подошло время намаза, и мы, пользуясь передышкой и мобилизовав максимальное количество гражданских, стали баррикадировать ворота всеми подручными средствами.

Внезапно на мою рацию поступил вызов от Смити:

— Сэр. У меня какой-то непонятный вызов, и вроде от русских. Требуют старшего. Позволите переключить на вас?

— А почему ты решил, что это – русские?

— Они сказали, что нас вызывает «солнечная Сибирь», а Сибирь – она вроде бы в России…

— Валяй, – сказал я и услышал в наушнике английскую речь с легким, но явно русским акцентом.

— Могу я узнать, что делает United States Marine Corps на вверенной мне территории? – последовал вопрос.

— Здесь – Marine First Lieutenant Майкл Фогетти. С кем имею честь?» – в свою очередь, поинтересовался я.

— Ты имеешь честь общаться, лейтенант, с тем, у кого, единственного в этой части Африки, есть танки, которые могут радикально изменить обстановку. А зовут меня «Tankist».

Терять мне было нечего. Я обрисовал всю ситуацию, обойдя, конечно, вопрос о нашей боевой «мощи». Русский в ответ поинтересовался, не является ли, мол, мой минорный доклад просьбой о помощи. Учитывая, что стрельба вокруг периметра поднялась с новой силой, и это явно была массированная атака осаждающих, я вспомнил старину Уинстона, сказавшего как-то, что если бы Гитлер вторгся в ад, то он, Черчилль, заключил бы союз против него с самим дьяволом, и ответил русскому утвердительно. На что последовала следующая тирада:

— Отметьте позиции противника красными ракетами и ждите. Когда в зоне вашей видимости появятся танки, это и будем мы. Но предупреждаю: если последует хотя бы один выстрел по моим танкам – все то, что с вами хотят сделать местные пейзане, покажется вам нирваной по сравнению с тем, что сделаю с вами я.

Когда я попросил уточнить, когда именно они подойдут в зону прямой видимости, русский офицер поинтересовался, не из Техаса ли я, а получив отрицательный ответ, выразил уверенность, что я знаю, что Африка больше Техаса, и нисколько на это не обижаюсь.

Я приказал отметить красными ракетами скопления боевиков противника, не высовываться и не стрелять по танкам в случае, ежели они появятся. И тут грянуло. Били как минимум десяток стволов калибром не меньше 100 мм. Часть инсургентов кинулась спасаться от взрывов в нашу сторону, и мы их встретили, уже не экономя последние магазины и ленты. А в просветах между домами, на всех улицах одновременно появились силуэты танков Т-54, облепленных десантом.

Боевые машины неслись как огненные колесницы. Огонь вели и турельные пулеметы, и десантники. Совсем недавно казавшееся грозным воинство осаждающих рассеялось как дым. Десантники спрыгнули с брони и, рассыпавшись вокруг танков, стали зачищать близлежащие дома. По всему фронту их наступления раздавались короткие автоматные очереди и глухие взрывы гранат в помещениях. С крыши одного из домов внезапно ударила очередь, три танка немедленно повернули башни в сторону последнего прибежища полоумного героя джихада, и строенный залп, немедленно перешедший в строенный взрыв, лишил город одного из архитектурных излишеств.

Я поймал себя на мысли, что не хотел бы быть мишенью русской танковой атаки, и даже будь со мной весь батальон с подразделениями поддержки, для этих стремительных бронированных монстров с красными звездами мы не были бы серьезной преградой. И дело было вовсе не в огневой мощи русских боевых машин. Я видел в бинокль лица русских танкистов, сидевших на башнях своих танков: в этих лицах была абсолютная уверенность в победе над любым врагом. А это сильнее любого калибра.

Командир русских, мой ровесник, слишком высокий для танкиста, загорелый и бородатый капитан, представился неразборчивой для моего бедного слуха русской фамилией, пожал мне руку и приглашающе показал на свой танк. Мы комфортно расположились на башне, как вдруг русский офицер резко толкнул меня в сторону. Он вскочил, срывая с плеча автомат, что-то чиркнуло с шелестящим свистом, еще и еще раз. Русский дернулся, по лбу у него поползла струйка крови, но он поднял автомат и дал куда-то две коротких очереди, подхваченные четко-скуповатой очередью турельного пулемета с соседнего танка.

Потом извиняюще мне улыбнулся и показал на балкон таможни, выходящий на площадь перед стеной порта. Там угадывалось тело человека в грязном бурнусе и блестел ствол автоматической винтовки. Я понял, что мне только что спасли жизнь и я в неожиданном порыве души достал из внутреннего кармана копию-дубликат своего Purple Heart, с которым никогда не расставался, как с талисманом удачи, и протянул его русскому танкисту. Он в некотором замешательстве принял неожиданный подарок, потом крикнул что-то по-русски в открытый люк своего танка. Через минуту оттуда высунулась рука, держащая огромную пластиковую кобуру с большущим пистолетом. Русский офицер улыбнулся и протянул это мне.

А русские танки уже развернулись вдоль стены, направив орудия на город. Три машины сквозь вновь открытые и разбаррикадированные ворота въехали на территорию порта, на броне переднего пребывал и я. Из пакгаузов высыпали беженцы, женщины плакали и смеялись, дети прыгали и визжали, мужчины в форме и без орали и свистели. Русский капитан наклонился ко мне и, перекрикивая шум, сказал: «Вот так, морпех. Кто ни разу не входил на танке в освобожденный город, тот не испытывал настоящего праздника души. Это тебе не с моря высаживаться». И хлопнул меня по плечу.

Танкистов и десантников обнимали, протягивали им какие-то презенты и бутылки, а к русскому капитану подошла девочка лет шести и, застенчиво улыбаясь, протянула ему шоколадку из гуманитарной помощи. Русский танкист подхватил ее и осторожно поднял, она обняла его рукой за шею, и меня внезапно посетило чувство дежавю.

Я вспомнил, как несколько лет назад в туристической поездке по Западному и Восточному Берлину нам показывали русский памятник в Трептов-парке. Наша экскурсовод, пожилая немка с раздраженным лицом, показывала на огромную фигуру русского солдата со спасенным ребенком на руках и цедила презрительные фразы на плохом английском. Она говорила о том, что, мол, это все – большая коммунистическая ложь, и что кроме зла и насилия русские на землю Германии ничего не принесли.

Будто пелена упала с моих глаз. Передо мною стоял русский офицер со спасенным ребенком на руках. И это было реальностью, и, значит, та немка в Берлине врала, и тот русский солдат с постамента в той реальности тоже спасал ребенка. Так, может, врет и наша пропаганда о том, что русские спят и видят, как бы уничтожить Америку?.. Нет, для простого первого лейтенанта морской пехоты такие высокие материи слишком сложны. Я махнул на все это рукой и чокнулся с русским бутылкой виски, неизвестно как оказавшейся в моей руке.

В этот же день удалось связаться с французским пароходом, идущим сюда под эгидою ООН и приплывшим-таки в два часа ночи. До рассвета шла погрузка, Пароход отчалил от негостеприимного берега, когда солнце было уже достаточно высоко. И пока негостеприимный берег не скрылся в дымке, маленькая девочка махала платком оставшимся на берегу русским танкистам. А мастер-сержант Смити, бывший у нас записным философом, задумчиво сказал:
— Никогда бы я не хотел, чтобы русские всерьез стали воевать с нами. Пусть это непатриотично, но я чувствую, что задницу они нам обязательно надерут.
http://za-kaddafi.zews.su/sssr-2/istoriya/288

Воспоминания Генри Ньюмана — сержанта 29-ой пехотной дивизии США 1-ой армии генерала Омара Бредли о боях на побережье Нормандии, о немцах, а также размышления о роли русских в этой войне.

Данные воспоминания были опубликованы в сборнике «Долг чести» западного историка Второй мировой войны Йена Бакстера.

«Можно сказать, что в армию я попал случайно, никогда не планировал связать свою жизнь со службой.

Мы восхищались такими героями, как Джон Базилон, который дал жару Японцам во время битвы на Гуадалканале в 1942 году. В те дни, про Джона писали все газеты, на время он стал даже более знаменит, чем киноактёры.

Насмотревшись на таких героев и смельчаков, как Джон, мы отчаянно дрались с чёрными ребятами из соседнего двора, но побеждали редко, нас было всегда меньше.

В один из таких дней, когда моё 18-летие было не за горами, а перспективы на будущее рисовали мне единственный вариант – это работать на предприятии по изготовлению радиаторов, после окончания школы, так как денег на университет в нашей семье просто нет, то я вдруг принял решение, которого от себя сам не ожидал, я решил записаться добровольцем.

На каждом углу висели плакаты, которые призывали «Послужить на благо своей страны», сулили хорошее денежное довольствие, бесплатное питание и возможность совершить воинский подвиг.

Я очень хотел служить во флоте, а ещё больше желал попасть в ряды морской пехоты, чтобы показать, что я не хуже чем Джон Базилон и тоже могу убивать япошек.

На вербовочном пункте меня ждало разочарование, я боялся, что меня могут не взять и откажут, ведь мне было ещё недостаточно лет, но видимо с рекрутами дела обстояли не очень хорошо и мне сказали, что это не проблема.

Капрал — вербовщик мне сказал, что для таких отчаянных ребят выход только один – это пехота, где обучение быстрее, а дорога на фронт короче.

Так, что мне пришлось поступиться своими желаниями. После учебного полка, который базировался в штате Иллинойс, я попал в 29-ую пехотную дивизию, буквально за пару недель до того, как она отбывала в Англию, где накапливались войска для броска через Ла-Манш и высадки на Севере Франции.

Я думал, что буду сражаться со свирепыми Японцами, в непролазных джунглях, но судьба распорядилась иначе, меня ждала Европа.

В нашем понимании, немец – это был какой то солдат в остроконечном шлеме, времён армии Кайзера, а ещё они смешно говорили и любили тушенную капусту. Те плакаты, что нам показывали, давали слабое представление о том, что нас ждёт на самом деле.

Месяца за полтора до начала операции «Оверлорд» на тактических и теоретических занятиях нас ближе познакомили с немецкой армией и их вооружением, а также показали несколько документальных немецких фильмов, которые снимало их военное министерство пропаганды Вермахта.

Но даже после увиденного, у нас не было причин для беспокойства, нас ничего не настораживало, не пугало, казалось, что мы довольно легко справимся с Гитлером и его армией, а потом поедем домой или нас отправят помогать нашим парням добивать япошек.

За пару недель до высадки, занятия стали серьезней, от нас требовали досконального знания карт местности, на которой нам предстоит действовать. Показывали снимки побережья, сделанные с помощью авиационной разведки, каждый должен был знать свою роль и не растеряться, когда окажется на побережье и почувствует под ногами песок пляжа Нормандии.

Мы с почтением и некоторой завистью смотрели на подразделения «Рейнджеров», которые имели некий опыт столкновений с немцами, во время операции «Торч» в Северной Африке, смотря на то как серьезно эти ребята относятся к предстоящим сражениям, нам стало тревожно, всё больше приходило понимание, что мы совершенно не знаем с чем нам скоро придётся столкнуться.

Перед отправкой, нам зачитали знаменитую речь президента Рузвельта о той миссии, что ложится на наши плечи, миссии по освобождению угнетенных народов Европы.

Когда утром 6 июня, наше судно дрейфовало на волнах близ побережья Нормандии, море штормило, а туман был такой густой, что близкий берег было не разглядеть, я весь был в напряжении.

Из — за низкой облачности и тумана было невозможно разглядеть как наши лётчики обрабатывают оборону врага, мы слышали только гулкое эхо которое через плотный и влажный воздух докатывало до нас с побережья. Эффективность огня парней с крейсеров и эсминцев, тоже предстояло оценить только после того как мы займём берег, но корабельные орудия били очень долго и казалось, что от обороны «краутов» (так мы называли немцев) не должно остаться живого места.

Томительное ожидание усиливалось, наш батальон должен был высаживаться во втором эшелоне, вместе со второй волной десанта, когда основные очаги обороны врага должны быть уже подавлены, а береговая линия прорвана.

По тому, как бегали наши офицеры, нервным выкрикам, постоянным попыткам выйти на связь с берегом и получить сведения от частей первой волны, мы понимали, что — то пошло не так. Точнее мы не понимали, просто чувствовали. Такие ощущения лишь увеличивали страх перед неизвестностью.

Когда пришёл приказ и мы начали грузиться в десантную баржу, я успокоился, я считал, что Господь не позволит мне умереть, ведь я так молод и не успел ещё толком ничего не успел сделать значимого в своей жизни.

Гораздо позже, когда я увидел, что эта война забирает самых молодых, здоровых, сильных и даже детей, без разбора и жалости, то понял, что Бог просто отворачивался от людей в такие моменты.

Баржа неслась через туман, а вокруг всё отчетливей к звуку боя идущего на берегу, прибавлялись крики людей, тонущих в воде, людей, чьи баржи просто не доплыли до берега и перевернулись.

Берег вырос перед нами быстро и неожиданно, баржа, влетев на мелководье, ударилась днищем об песок, мы все повалились друг на друга, когда трассирующие пули засвистели над головой, то разум отключился, настало время инстинктов и животного страха.

Берег не был взят, оборона не была прорвана, те немногие кто остался от первой волны десанта сгрудились на берегу, прячась за импровизированными и ненадежными укрытиями, лишь горстке храбрецов удалось добраться до спасительных песчаных утесов, где они были вне досягаемости вражеского огня.

Старших офицеров почти не было, остатками разбитых батальонов никто не управлял, нашим лейтенантам и сержантам пришлось взять руководство и над ними тоже. Прямо на берегу под шквальным огнём формировались боевые группы из уцелевших.

Шокированных и потерявших самообладание приводили в чувства пощёчинами и криком.

Из – за отсутствия боевого опыта мне казалось, что стреляют отовсюду, иногда было ощущение, что по нам ведут огонь даже с тыла, со стороны воды. Сейчас очень трудно восстановить картину боя, всё вспоминается отрезками, какими то моментами, я и не мог видеть всего, что происходит, какое то время я лежал, уткнувшись лицом в песок и боялся поднять голову.

Не у всех парней было оружие, многие потеряли его в воде, специально выбросили, чтобы облегчить себе ношу и не утонуть, другие от страха забыли как обращаться с оружием. Я помню парня, который не мог снять с предохранителя свой «Томсон», он просто забыл, как это делается.

Мы ждали поддержки танков, ещё не зная, что почти не один из них не добрался до берега, они утонули. К нам подбежал неизвестный лейтенант, не знаю, из какого батальона, он взял меня и ещё одного парня из моего взвода за руку и потащил за собой, едва мы поменяли своё укрытие, как там раздался взрыв от упавшей мины, лейтенант спас жизнь мне и тому парню.

Не знаю сколько прошло времени прежде чем на фланге удалось совершить прорыв и в эту брешь устремились стихийно собранные боевые группы, не знаю правда или нет, но говорят многие немцы стали сразу сдаваться, как только увидели, что наши парни уже в их окопах. Лишь несколько дотов долго оказывали упорное сопротивление.

Я плохо помню детали, это был мой самый первый и самый неосознанный бой, помню, что я стрелял в том направлении куда мне указывали, но толи от страха, толи из за большого расстояния я не видел врагов.

Только ближе к вечеру берег был полностью очищен от врага и стрельба прекратилась, мы ждали, когда на захваченную полоску суши прибудет подкрепление.

Наша задача была удерживать занятые позиции, мы опасались вероятных контратак врага, у нас не было сил идти дальше, командование боялось появления немецкой бронетехники.

Только на следующий день, когда лейтенанты переформировали батальоны и на берег выгрузили танки, мы смогли выступить в направлении Сен-Ло.

Впереди было много тяжелых боёв, немцы опомнились и не хотели отдавать дороги ведущие на Карантан и Шербур, оказывая нам очень сильное противодействие.

Большой шок вызывала их бронетехника, которая казалась неуязвимой, погода не всегда давала нам пользоваться воздушным прикрытием, а базука показала себя не такой эффективной, как нам рассказывали на учениях.

Меня поражал контраст, некоторые немцы были похожи на подростков, они быстро сдавались, были напуганы и не хотели воевать, с такими поначалу мы налаживали контакт, угощали их сигаретами, но всё чаще нам стали попадаться другие части, очень обученные и крайне упорные.

Тогда я не видел различий между их обычными солдатами и СС, мне казалось, что СС это просто более подготовленные части, что то вроде наших «Рейнджеров» и морской пехоты, но когда мы увидели, что они вешают на столбах мирное население, а многие французы расстреливаются на месте лишь за подозрение или намёк в симпатии к американцам, то мы поняли, кто они.

Уже позже, после Парижа и операции «Кобра» («Фалезский котел»), если была такая возможность, вообще не брали их в плен, разбирались прямо на месте.

В первый раз я услышал про них, после случая в Сен Вите, когда по приказу офицера СС были расстреляны наши пленные парни, тогда я понял, что это фанатики, к ним не должно быть жалости, как к бешенным и опасным животным.

Иногда меня посещали мысли о том, что может лучше было остаться в Индианаполисе? Драться с ребятами во дворе гораздо легче, чем смотреть на весь это ужас, война не для кого не проходит бесследно, невозможно вернуться с войны тем же человеком, каким был раньше.

После того как наши войска вошли в Париж, а мы имели возможность отдохнуть, выспаться и пофлиртовать с француженками, уверенность снова вернулась в наши сердца, а окончательная победа казалась близкой.

Мы тогда услышали о том, что русские провели крупное наступление и взяли в плен сотни тысяч немцев на Восточном фронте, нам тогда показалось это какой то ошибкой, а сообщение уж слишком невероятным.

Какие сотни тысяч «краутов»? Откуда? Ведь мы воюем здесь почти со всей немецкой армией, неужели русские вообще умеют воевать?

Так нам тогда казалось, но уже осенью того года нас ждало жестокое разочарование, наши лучшие десантные части не смогли добиться успеха в Голландии, понесли тяжелые потери и война затянулась.

Мы так и не смогли пересечь границу Германии до Рождества, немцы с каждым днём лишь упорнее сражались, лишая нас надежды живыми и невредимыми вернуться домой.

Во время тяжелых позиционных боев на «Линии Зигфрида» весь наш батальон следил за сводками по радио, мы читали газеты, отслеживали обстановку на Востоке, мы болели за этих неизвестных нам русских, понимали, что если они поднажмут и дадут парням Адольфа хороший пинок, то немцы не смогут подкидывать сюда подкрепления и возможно нам станет легче, возможно «крауты» сдадутся.

Я встречал русских в 1945 году, весной, уже после того как они смогли занять Берлин, общение было недолгим, мы с моим приятелем, Кларенсом Фишем, получили увольнительные, а также целый список, от нашего батальона, того, что мы должны привести парням из Берлина на память, даже наш капитан наказал нам привести и выменять на что угодно у русских бутылку настоящей водки и какой — нибудь сувенир.

Водки раздобыть не удалось, но мы привезли ему головной убор, похожий на нашу форменную пилотку, только другого покроя, он был доволен.

Ещё нам удалось выменять у русских фару с их танка, но в батальоне она не пригодилась и мы выменяли её у своих танкистов на ящик французского бренди, слышал, что они поставили фару с русского танка на командирский «Вулварин» и были весьма довольны.

Тогда, в 1945 году я смог оценить весь масштаб происходящего в Европе и понял, что я принял участие в гораздо более масштабных событиях, чем произошли на Тихом океане, хотя очень уважаю парней, которые выполняли там свой долг.

В сентябре я вернулся домой, вернулся не героем, а просто одним из тысяч других парней прошедших войну, главное я вернулся живой, а вот Джон Базилон погиб в феврале 45-го на острове Иводзима.

Мне кажется, лучше неизвестным, но живым, чем популярным, но мертвым.

P.S. Так, для расширения кругозора: на Восточный фронт в боях с Россией пришлось 70% всех потерь гитлеровских войск, соответственно, 30% потерь пришлось на все остальные фронты Германии, включая Западный , Северную Африку.

Западные союзники вместе взятые смогли уничтожить лишь 30% , против 70% только одной страной, СССР.

Ну, и кто переломил хребет фашизму?

Года три назад, сообщает сайт topwar.ru, в одной американской газетке была опубликована почти что исповедь капитана морской пехоты США Майкла Фогетти. В ней описывались события его жизни, происшедшие 40 с лишним лет назад в ходе «одной маленькой, но грязной войны, которую вели США, Алжир, Эфиопия и Сомали». Самому тексту Фогетти необходимо, впрочем, предпослать краткое пояснение: описываемые события разворачиваются в теперь печально знаменитом Аденском заливе. «Tankist», он же «бородатый капитан» – майор Николай Игнатьевич Еременко, командир отдельного батальона 104-й ТБ при миссии ООН.

А вот и сами воспоминания Майкла Фогетти.

Меня зовут Майкл Фогетти, я – капитан Корпуса морской пехоты США в отставке. Недавно я увидел в журнале фотографию русского памятника из Трептов-парка в Берлине и вспомнил один из эпизодов своей службы. Мой взвод после выполнения специальной операции получил приказ ждать эвакуации в заданной точке, но попасть в эту точку мы так и не смогли.

В районе Золотого Рога, как всегда, было жарко во всех смыслах этого слова. Местным жителям явно было мало одной революции. Им надо было их минимум три, пару гражданских войн и в придачу – один религиозный конфликт. Мы выполнили задание и теперь спешили в точку рандеву с катером, на котором и должны были прибыть к месту эвакуации.

Но нас поджидал сюрприз. На окраине небольшого приморского городка нас встретили суетливо толкущиеся группки вооруженных людей. Они косились на нас, но не трогали, ибо колонна из пяти джипов, ощетинившаяся стволами М-16 и М-60, вызывала уважение. Вдоль улицы периодически попадались легковые автомобили со следами обстрела и явного разграбления, но именно эти объекты и вызывали основной интерес пейзан, причем вооруженные мародеры имели явный приоритет перед невооруженными.

Когда мы заметили у стен домов несколько трупов явных европейцев, я приказал быть наготове, но без приказа огонь не открывать. В эту минуту из узкого переулка выбежала белая женщина с девочкой на руках, за ней с хохотом следовало трое местных ниггеров (извините, «афро-африканцев»). Нам стало не до политкорректности. Женщину с ребенком мгновенно втянули в джип, а на ее преследователей цыкнули и недвусмысленно погрозили стволом пулемета, но опьянение безнаказанностью и пролитой кровью сыграло с мерзавцами плохую шутку. Один из них поднял свою G-3 и явно приготовился в нас стрелять, Marine Колоун автоматически нажал на гашетку пулемета, и дальше мы уже мчались под все усиливающуюся стрельбу. Хорошо еще, что эти уроды не умели метко стрелять. Мы взлетели на холм, на котором, собственно, и располагался город, и увидели внизу панораму порта, самым ярким фрагментом которой был пылающий у причала пароход.

В порту скопилось больше 1000 европейских гражданских специалистов и членов их семей. Учитывая то, что в прилегающей области объявили независимость и заодно джихад, все они жаждали скорейшей эвакуации. Как было уже сказано выше, корабль, на котором должны были эвакуировать беженцев, весело пылал на рейде, на окраинах города сосредотачивались толпы инсургентов, а из дружественных сил был только мой взвод с шестью пулеметами и скисшей рацией (уоки-токи не в счет).

У нас было плавсредство, готовое к походу, и прекрасно замаскированный катер, но туда могли поместиться только мы. Бросить на произвол судьбы женщин и детей мы не имели права. Я обрисовал парням ситуацию и сказал, что остаюсь здесь и не вправе приказывать кому-либо из них оставаться со мной, и что приказ о нашей эвакуации в силе и катер на ходу.

Но, к чести моих ребят, остались все. Я подсчитал наличные силы: 29 «марин», включая меня, 7 демобилизованных французских легионеров и 11 матросов с затонувшего парохода, две дюжины добровольцев из гражданского контингента. Порт во времена Второй мировой войны был перевалочной базой, и несколько десятков каменных пакгаузов, окруженных солидной стеной с башенками и прочими архитектурными излишествами прошлого века, будто сошедшими со страниц Киплинга и Буссенара, выглядели вполне солидно и пригодно для обороны.

Вот этот комплекс и послужил нам новым фортом Аламо.

Больше 3000 инсургентов, состоящих из революционной гвардии, иррегулярных формирований и просто сброда, хотевшего пограбить, вооруженных, на наше счастье, только легким оружием – от «маузеров-98» и «штурмгеверов» до автоматов Калашникова и «стенов», – периодически атаковали наш периметр. У местных были три старые французские пушки, из которых они умудрились потопить несчастный пароход, но легионеры смогли захватить батарею и взорвать орудия и боекомплект.

На данный момент мы могли им противопоставить 23 винтовки М-16, 6 пулеметов М-60, 30 китайских автоматов Калашникова и пять жутких русских пулеметов китайского же производства с патронами 50-го калибра. Они в главную очередь и помогали нам удержать противника на должном расстоянии, но патроны к ним кончались прямо-таки с ужасающей скоростью.

Французы сказали, что через 10-12 часов подойдет еще один пароход, и даже в сопровождении сторожевика, но эти часы надо было еще продержаться. А у осаждающих был один большой стимул в виде складов с гуманитарной помощью и сотен белых женщин. Все виды этих товаров здесь весьма ценились. Если они додумаются атаковать одновременно и с юга, и с запада, и с севера, то одну атаку мы точно отобьем, а вот на вторую уже может не хватить боеприпасов. Рация наша схлопотала пулю, когда мы еще только подъезжали к порту, а уоки-токи «били» практически только на несколько километров. Я посадил на старый маяк вместе со снайпером мастер-сержанта Смити, нашего «радиобога». Он там что-то смудрил из двух раций, но особого толку от этого пока не было.

И вот началась очередная атака. Она была с двух противоположных направлений и достаточно массированной.

Предыдущие неудачи кое-чему научили инсургентов, и они держали под плотным огнем наши пулеметные точки. За пять минут были ранены трое пулеметчиков, еще один убит. В эту минуту противник нанес удар по центральным воротам комплекса: они попытались выбить ворота грузовиком. Это им почти удалось. Одна створка была частично выбита, во двор хлынули десятки вооруженных фигур. Отделение капрала Вестхаймера – последний резерв обороны, – отбило атаку, но потеряло трех человек ранеными, в т. ч. одного тяжело. Стало понятно, что следующая атака может быть для нас последней: у нас было еще двое ворот, а тяжелых грузовиков в городе хватало. Нам повезло, что подошло время намаза, и мы, пользуясь передышкой и мобилизовав максимальное количество гражданских, стали баррикадировать ворота всеми подручными средствами.

Внезапно на мою рацию поступил вызов от Смити:

— Сэр. У меня какой-то непонятный вызов, и вроде от русских. Требуют старшего. Позволите переключить на вас?

— А почему ты решил, что это – русские?

— Они сказали, что нас вызывает «солнечная Сибирь», а Сибирь – она вроде бы в России…

— Валяй, – сказал я и услышал в наушнике английскую речь с легким, но явно русским акцентом.

— Могу я узнать, что делает United States Marine Corps на вверенной мне территории? – последовал вопрос.

— Здесь – Marine First Lieutenant Майкл Фогетти. С кем имею честь?» – в свою очередь, поинтересовался я.

— Ты имеешь честь общаться, лейтенант, с тем, у кого, единственного в этой части Африки, есть танки, которые могут радикально изменить обстановку. А зовут меня «Tankist».

Терять мне было нечего. Я обрисовал всю ситуацию, обойдя, конечно, вопрос о нашей боевой «мощи». Русский в ответ поинтересовался, не является ли, мол, мой минорный доклад просьбой о помощи. Учитывая, что стрельба вокруг периметра поднялась с новой силой, и это явно была массированная атака осаждающих, я вспомнил старину Уинстона, сказавшего как-то, что если бы Гитлер вторгся в ад, то он, Черчилль, заключил бы союз против него с самим дьяволом, и ответил русскому утвердительно. На что последовала следующая тирада:

— Отметьте позиции противника красными ракетами и ждите. Когда в зоне вашей видимости появятся танки, это и будем мы. Но предупреждаю: если последует хотя бы один выстрел по моим танкам – все то, что с вами хотят сделать местные пейзане, покажется вам нирваной по сравнению с тем, что сделаю с вами я.

Когда я попросил уточнить, когда именно они подойдут в зону прямой видимости, русский офицер поинтересовался, не из Техаса ли я, а получив отрицательный ответ, выразил уверенность, что я знаю, что Африка больше Техаса, и нисколько на это не обижаюсь.

Я приказал отметить красными ракетами скопления боевиков противника, не высовываться и не стрелять по танкам в случае, ежели они появятся. И тут грянуло. Били как минимум десяток стволов калибром не меньше 100 мм. Часть инсургентов кинулась спасаться от взрывов в нашу сторону, и мы их встретили, уже не экономя последние магазины и ленты. А в просветах между домами, на всех улицах одновременно появились силуэты танков Т-54, облепленных десантом.

Боевые машины неслись как огненные колесницы. Огонь вели и турельные пулеметы, и десантники. Совсем недавно казавшееся грозным воинство осаждающих рассеялось как дым. Десантники спрыгнули с брони и, рассыпавшись вокруг танков, стали зачищать близлежащие дома. По всему фронту их наступления раздавались короткие автоматные очереди и глухие взрывы гранат в помещениях. С крыши одного из домов внезапно ударила очередь, три танка немедленно повернули башни в сторону последнего прибежища полоумного героя джихада, и строенный залп, немедленно перешедший в строенный взрыв, лишил город одного из архитектурных излишеств.

Я поймал себя на мысли, что не хотел бы быть мишенью русской танковой атаки, и даже будь со мной весь батальон с подразделениями поддержки, для этих стремительных бронированных монстров с красными звездами мы не были бы серьезной преградой. И дело было вовсе не в огневой мощи русских боевых машин. Я видел в бинокль лица русских танкистов, сидевших на башнях своих танков: в этих лицах была абсолютная уверенность в победе над любым врагом. А это сильнее любого калибра.

Командир русских, мой ровесник, слишком высокий для танкиста, загорелый и бородатый капитан, представился неразборчивой для моего бедного слуха русской фамилией, пожал мне руку и приглашающе показал на свой танк. Мы комфортно расположились на башне, как вдруг русский офицер резко толкнул меня в сторону. Он вскочил, срывая с плеча автомат, что-то чиркнуло с шелестящим свистом, еще и еще раз. Русский дернулся, по лбу у него поползла струйка крови, но он поднял автомат и дал куда-то две коротких очереди, подхваченные четко-скуповатой очередью турельного пулемета с соседнего танка.

Потом извиняюще мне улыбнулся и показал на балкон таможни, выходящий на площадь перед стеной порта. Там угадывалось тело человека в грязном бурнусе и блестел ствол автоматической винтовки. Я понял, что мне только что спасли жизнь и я в неожиданном порыве души достал из внутреннего кармана копию-дубликат своего Purple Heart, с которым никогда не расставался, как с талисманом удачи, и протянул его русскому танкисту. Он в некотором замешательстве принял неожиданный подарок, потом крикнул что-то по-русски в открытый люк своего танка. Через минуту оттуда высунулась рука, держащая огромную пластиковую кобуру с большущим пистолетом. Русский офицер улыбнулся и протянул это мне.

А русские танки уже развернулись вдоль стены, направив орудия на город. Три машины сквозь вновь открытые и разбаррикадированные ворота въехали на территорию порта, на броне переднего пребывал и я. Из пакгаузов высыпали беженцы, женщины плакали и смеялись, дети прыгали и визжали, мужчины в форме и без орали и свистели. Русский капитан наклонился ко мне и, перекрикивая шум, сказал: «Вот так, морпех. Кто ни разу не входил на танке в освобожденный город, тот не испытывал настоящего праздника души. Это тебе не с моря высаживаться». И хлопнул меня по плечу.

Танкистов и десантников обнимали, протягивали им какие-то презенты и бутылки, а к русскому капитану подошла девочка лет шести и, застенчиво улыбаясь, протянула ему шоколадку из гуманитарной помощи. Русский танкист подхватил ее и осторожно поднял, она обняла его рукой за шею, и меня внезапно посетило чувство дежавю.

Я вспомнил, как несколько лет назад в туристической поездке по Западному и Восточному Берлину нам показывали русский памятник в Трептов-парке. Наша экскурсовод, пожилая немка с раздраженным лицом, показывала на огромную фигуру русского солдата со спасенным ребенком на руках и цедила презрительные фразы на плохом английском. Она говорила о том, что, мол, это все – большая коммунистическая ложь, и что кроме зла и насилия русские на землю Германии ничего не принесли.

Будто пелена упала с моих глаз. Передо мною стоял русский офицер со спасенным ребенком на руках. И это было реальностью, и, значит, та немка в Берлине врала, и тот русский солдат с постамента в той реальности тоже спасал ребенка. Так, может, врет и наша пропаганда о том, что русские спят и видят, как бы уничтожить Америку?.. Нет, для простого первого лейтенанта морской пехоты такие высокие материи слишком сложны. Я махнул на все это рукой и чокнулся с русским бутылкой виски, неизвестно как оказавшейся в моей руке.

В этот же день удалось связаться с французским пароходом, идущим сюда под эгидою ООН и приплывшим-таки в два часа ночи. До рассвета шла погрузка, Пароход отчалил от негостеприимного берега, когда солнце было уже достаточно высоко. И пока негостеприимный берег не скрылся в дымке, маленькая девочка махала платком оставшимся на берегу русским танкистам. А мастер-сержант Смити, бывший у нас записным философом, задумчиво сказал:
— Никогда бы я не хотел, чтобы русские всерьез стали воевать с нами. Пусть это непатриотично, но я чувствую, что задницу они нам обязательно надерут.
http://za-kaddafi.zews.su/sssr-2/istoriya/288

Подвиги русских солдат поражают и восхищают, противники трепещут перед российской армией, а сталкиваться с ней в сражениях опасаются даже американские военные. Солдат США, прошедший через войну в Сирии, дал однозначную характеристику: «Русские — это психи, не надо с ними связываться». Что же вызвало такую реакцию?

Эпичное появление русских солдат

Впервые после советского периода российские и американские военные столкнулись именно в Сирии. Советские войска никогда особо не церемонились с американцами, в некоторой степени относясь к ним даже чрезмерно пренебрежительно. И не без оснований.

Американский солдат элитного подразделения рассказал одну любопытную и очень показательную историю. В Сирии он служил в корпусе морской пехоты, и, по его словам, по количеству людей и техники они превосходили оппонента. Поначалу всё было спокойно, пока однажды они не попали в засаду, которую устроили сирийские боевики.

Американские войска заняли круговую оборону. Спустя полчаса они увидели, как на полном ходу летит русский бронеавтомобиль.

«Непонятно, что они здесь делали, ведь все спецподразделения сообщают о своих зонах работы, а эти катят как на спидвее».

Внезапно со 2-го этажа разрушенного здания по ним выстрелили из гранатомета. Броневик замирает на месте, оттуда выползает русский солдат в горящей одежде, фактически сгорая заживо! Но он, вместо того чтобы начать тушить себя, начинает стрелять в сторону постройки, из которой машину атаковали. Американские военные были в шоке: как так? Почему он это делает? Нет чтобы сначала потушить себя!..

Тут из люка броневика вылезают остальные, еще 4 человека, срываются и бегут за стену. Потом тот солдат, который стрелял, падает, и непонятно: то ли его застрелили, то ли болевой шок. Здесь и произошло самое невероятное с точки зрения военных США.

Удивительное неравнодушие

Вдруг трое из тех, кто спрятался за укрытие, помчались к упавшему. Американцы застыли в недоумении. Неясно, живой тот или мертвый, территория обстреливается со всех сторон, что же, им собственных жизней не жаль? Как комментирует рассказчик:

«…то, что русские ради своего солдата пошли умирать, — вот это непонятно».

Он предположил, что тот стрелявший, вероятно, был офицером, тогда, в его представлении, этот поступок имеет хоть какой-то смысл. А русские солдаты понеслись без оружия, практически беззащитные, ради спасения боевого товарища. Один из прибежавших стоял в полный рост, глядя в направлении, откуда прилетел снаряд, пока остальные тащили пострадавшего в безопасное место. Они не пытались укрыться, прятаться, даже не ползли!

«Я не понимаю, они что, пришли сюда умирать?»

Самый амбициозный отечественный проект SFERA выводит информационные технологии на новую ступень. Инновационное мобильное приложение компании будет отвечать любым потребностям пользователя.

Американский командир тоже смотрел в бинокль, не отрываясь. Одно оставалось необъяснимым: почему сирийцы не атаковали? Ведь русские были как на ладони.

После того, как солдаты унесли своего в укрытие, тот, который стоял перед боевиками, наклонил голову (благодарность ли это? Или знак почтения?), повернулся к ним спиной(!) и неторопливо направился за стену. Казалось бы, это война, здесь не должно быть правил. У американских солдат мир перевернулся. Как утверждает рассказчик, они так и не поняли, почему русских не застрелили моментально:

«… может, посмотрев в глаза русскому, решили больше с ним не связываться».

Для военных Соединенных Штатов осталось загадкой, почему ситуация развернулась так, а не иначе. Но они сделали важные выводы. Русские — сумасшедшие, безумцы, которые готовы жертвовать собой, которые не боятся пролетающих над головой пуль, им ничего не страшно, и защита родины для них важнее собственной жизни. Как отметил, и вполне верно, американский солдат:

«…эти русские даже полумертвые страшны, потому что найдут силы, чтобы просто зубами в горло вцепиться, чтобы не умереть одному».

SFERA
https://dzen.ru

Подвиги русских солдат поражают и восхищают, противники трепещут перед российской армией, а сталкиваться с ней в сражениях опасаются даже американские военные. Солдат США, прошедший через войну в Сирии, дал однозначную характеристику: «Русские — это психи, не надо с ними связываться». Что же вызвало такую реакцию?

Эпичное появление русских солдат

Впервые после советского периода российские и американские военные столкнулись именно в Сирии. Советские войска никогда особо не церемонились с американцами, в некоторой степени относясь к ним даже чрезмерно пренебрежительно. И не без оснований.

Американский солдат элитного подразделения рассказал одну любопытную и очень показательную историю. В Сирии он служил в корпусе морской пехоты, и, по его словам, по количеству людей и техники они превосходили оппонента. Поначалу всё было спокойно, пока однажды они не попали в засаду, которую устроили сирийские боевики.

Американские войска заняли круговую оборону. Спустя полчаса они увидели, как на полном ходу летит русский бронеавтомобиль.

«Непонятно, что они здесь делали, ведь все спецподразделения сообщают о своих зонах работы, а эти катят как на спидвее».

Внезапно со 2-го этажа разрушенного здания по ним выстрелили из гранатомета. Броневик замирает на месте, оттуда выползает русский солдат в горящей одежде, фактически сгорая заживо! Но он, вместо того чтобы начать тушить себя, начинает стрелять в сторону постройки, из которой машину атаковали. Американские военные были в шоке: как так? Почему он это делает? Нет чтобы сначала потушить себя!..

Тут из люка броневика вылезают остальные, еще 4 человека, срываются и бегут за стену. Потом тот солдат, который стрелял, падает, и непонятно: то ли его застрелили, то ли болевой шок. Здесь и произошло самое невероятное с точки зрения военных США.

Удивительное неравнодушие

Вдруг трое из тех, кто спрятался за укрытие, помчались к упавшему. Американцы застыли в недоумении. Неясно, живой тот или мертвый, территория обстреливается со всех сторон, что же, им собственных жизней не жаль? Как комментирует рассказчик:

«…то, что русские ради своего солдата пошли умирать, — вот это непонятно».

Он предположил, что тот стрелявший, вероятно, был офицером, тогда, в его представлении, этот поступок имеет хоть какой-то смысл. А русские солдаты понеслись без оружия, практически беззащитные, ради спасения боевого товарища. Один из прибежавших стоял в полный рост, глядя в направлении, откуда прилетел снаряд, пока остальные тащили пострадавшего в безопасное место. Они не пытались укрыться, прятаться, даже не ползли!

«Я не понимаю, они что, пришли сюда умирать?»

Американский командир тоже смотрел в бинокль, не отрываясь. Одно оставалось необъяснимым: почему сирийцы не атаковали? Ведь русские были как на ладони.

После того, как солдаты унесли своего в укрытие, тот, который стоял перед боевиками, наклонил голову (благодарность ли это? Или знак почтения?), повернулся к ним спиной(!) и неторопливо направился за стену. Казалось бы, это война, здесь не должно быть правил. У американских солдат мир перевернулся. Как утверждает рассказчик, они так и не поняли, почему русских не застрелили моментально:

«… может, посмотрев в глаза русскому, решили больше с ним не связываться».

Для военных Соединенных Штатов осталось загадкой, почему ситуация развернулась так, а не иначе. Но они сделали важные выводы. Русские — сумасшедшие, безумцы, которые готовы жертвовать собой, которые не боятся пролетающих над головой пуль, им ничего не страшно, и защита родины для них важнее собственной жизни. Как отметил, и вполне верно, американский солдат:

«…эти русские даже полумертвые страшны, потому что найдут силы, чтобы просто зубами в горло вцепиться, чтобы не умереть одному».

SFERA