Глава одиннадцатая «Пионерский лагерь»
§ 9. Банные дни
Раз в две недели нас отправляли мыться в баню. Шли мы туда всем отрядом: и мальчики, и девочки. Девочки мылись первыми. Раздевалки находились по обе стороны от общего зала.
С правой стороны в помывочный зал заходили девочки. С левой — мы, мальчишки. Дверь, ведущую в нашу раздевалку, предусмотрительно закрывали со стороны помывочного зала на крючок.
Через полчаса обнажённые нимфы удалялись в свою раздевалку, а нас, по команде воспитателя, убедившегося в их полном и бесповоротном отсутствии, запускали в зал.
В один из таких банных дней по каким-то причинам очерёдность запуска поменялась: сначала мылись мальчики, а потом девочки.
Может быть руководство лагеря решило исключить таким образом возможность подглядывания за моющимися девчонками. Отверстий, дырок и щелей в старом здании бани имелось предостаточно.
Мужская часть помылась, прошла в раздевалку. Вожатая дала команду девочкам заходить в зал. Когда я стал одеваться, то перед уходом вдруг вспомнил, что оставил в зале мочалку и мыло. Решил вернуться, полагая, что девчонок там ещё нет.
Открыл дверь (она, почему-то оказалась незапертой) и в кромешном тумане начал искать своё помывочное место.
Только в середине зала я обнаружил, что нахожусь в обществе наших совершенно голых девчонок!
Они дико заверещали!
Кто-то из них прикрывал мочалкой поросшую ещё редкими волосиками область лобка, кто-то защищал от моего невольного взгляда жестяным тазиком свою пухленькую попку, кто-то, пригнувшись, хватался одной рукой за промежность, а другой пытался прижать сразу два едва припухших бугорка на груди (при этом отворачиваясь и демонстрируя прекрасный вид сзади), некоторые в ужасе выбежали обратно в раздевалку.
Я застеснялся, густо покраснел, схватил свои банные принадлежности и метнулся прочь.
По девичьему истошному визгу и моему взмыленному смущённо-растерянному виду парни всё поняли, но поощрили: «Ну ты, Павел, даёшь!».
Убедить их в том, что мой поход к голым девочкам не являлся умыслом, мне так и не удалось.
Всё равно никогда и ни за что не поверят!
§ 10. Туалеты
Напротив каждого спального корпуса, метрах в тридцати, стояло белое двухметровое побеленное дощатое сооружение.
Справа оно имело вход для девочек, а слева — для мальчиков. Для пущей наглядности, чтобы не перепутали, на соответствующими входами имелись разъясняющие синие буквы «М» и «Ж».
Внутри они были оборудованы как обычные туалеты типа «Очко».
Кроме того на территории лагеря то там, то сям были разбросаны одноместные туалеты такого же типа, только одноместные на два разнополых отделения.
То есть по одному «очку» в каждом отделении.
В такой я и зашёл однажды по нужде. Приспичило.
Не успел я до конца расстегнуть ширинку, как вдруг услышал девчоночье шебетанье: две подружки за разговорами не заметили вошедшего в белую кабинку парня.
Они обе ворвались в своё отделение и начали процедуру опорожнения мочевого пузыря, не прекращая оживлённой беседы.
(Что за бабская привычка — ходить в туалет по двое?)
Чтобы не смутить барышень, увлечённых своим занятием, я застыл, как статуя, в оцепенении. В конце-концов, подумал я, подружки сейчас покинут заведение и я продолжу то, с чего начал.
Почему девчонки решили одновременно вдвоём втиснуться в тесную кабинку, мне никогда не понять.
Разговаривать и без того можно было стоя рядом с туалетом в ожидании своей очереди. Слышимость внутри и снаружи была хорошей. Именно эта причина и остановила меня.
Тем не менее одна ждала свою подругу нос к носу с ней, вторая, смачно пукнув, испускала мощную струю мочи.
Рты при этом у обеих не закрывались.
Настала очередь второй.
Первая сошла с деревянного постамента и стала натягивать трусы.
Я стоял не шевелясь и стараясь не издать ни одного предательского скрипа.
Но что-то непонятное вдруг привлекло внимание подруг. Они резко замолчали. Потом раздался шёпот одной из них: «Смотри, там, внизу, большая дырка!..».
Я опустил свой взгляд вниз, на перегородку между мужским и женским отделением. Действительно, примерно в метре от пола в перегородке имелось большое отверстие, образованное от выпавшего из иссохшей доски фрагмента сучка.
Дальше меня просто перекосило от последовавшего предложения, услышанного мной: «А давай поглядим, что там!».
Глупее не придумаешь.
На что они хотели посмотреть?
На точно такое же, как у них, стандартное «очко»?
Деваться мне некуда. Мне оставалось только ждать разворота событий.
Девчонки приникли к отверстию и к своему ужасу обнаружили в соседнем отделении две ноги в штанах.
Эффект от увиденного напоминал сцену, в которой героиня неожиданно столкнулась с привидением или удавленником.
Обе с диким визгом выскочили из туалета и побежали напролом сквозь мелкий кустарник к спальному корпусу.
Я дождался, пока их удаляющиеся шаги не стихли.
Писать мне после этого как-то расхотелось.
§11. Драки
Человек я по натуре очень миролюбивый. Всегда считал себя пацифистом. В ссорах использовал силу убеждения, а не кулаков. Хотя был старше не меньше чем на год всех своих товарищей, потому что в школу пошёл на год позже общепринятого возраста.
Тем не менее, драки, как необходимый атрибут мужских разборок, неотвратимо случались в лагере. Реже – между пионерами, чаще – между нами и деревенскими. В основном по причине дележа понравившихся девушек. Наших ребят я, как мог, разнимал и успокаивал.
С деревенскими было сложнее. Приходилось подключать руководство лагеря.
Пару раз перепало и мне. Однажды сверхпротивный мальчишка из второго отряда, мама которого работала завхозом на Льнокомбинате, решил поиздеваться надо мной, когда я гладил рубашку.
Родители этого гадёныша гарантировали ему, что в лагере его никто не тронет, хотя трогать его никто и не собирался.
Гарантом неприкосновенности этого гадёныша, как оказалось, служил помощник повара с нашей кухни. Достаточно милый, в какой-то мере обаятельный, паренёк. Он даже заигрывал с девчонками из нашего отряда.
Единственный случай, который свидетельствовал о его глупости, произошёл незадолго до закрытия смены. Ребята из нашего отряда часто заговаривали с ним около столовой, когда он делал небольшую передышку между обедом и ужином. Кто-то позавидовал его работе, отметив возможность поваров пить компот в неограниченном количестве. Поварёнок, дабы придать себе вес, взял и ляпнул: «Да зачем мне ваш компот! Эка невидаль! Да я, если хотите знать, в нём ноги мою!»
Естественно, такое заявление всех покоробило. А некоторые поверили его неудачной шутке и стали с опаской смотреть на компот. Пришлось подключиться пионервожатой, которая разъяснила ребятам, что помощник повара солгал. Мыть ноги в компоте ему никто не дозволит. Информация дошла до начальника лагеря. На следующую смену этого поварёнка в лагерь не взяли.
Этот шестнадцатилетний парень был дальним родственником мальчиша-плохиша.
Плохиша за всю смену никто и пальцем не обидел, поэтому ему не доставало острых ощущений. А главное, ему нестерпимо хотелось испробовать гаранта в деле, дабы ублажить своё честолюбие и подтвердить верховенство над всеми прочими пионерами. Самым авторитетным их них был Павел Смородин.
Такую лакомую мишень для осуществления своих мерзких замыслов и избрал гадёныш!
Он стал мешать мне, обзываясь при этом. Моё терпение лопнуло и я раздражённо дал ему подзатыльник.
Что тут началось!
Ору, ору-то было!
Плохиш побежал, как его инструктировали, к поварёнку.
Тот вечером, в разгар танцев, вызвал меня на бой. Мы отошли на лобное место, где совершались все акты драк. Парень преобладал в весе и физическом развитии. Лет шестнадцать ему наверняка было! А мне, дохляку, и четырнадцати ещё не исполнилось.
Он пытался раздразнить, разъярить себя, столкнувшись с моим миролюбием.
Как он ни скакал вокруг, я оставался безучастным. Я заявил ему, что драться не намерен.
Он стал оскорблять меня, крича «Трус!».
«Ну что ж, считай, что трус, но драться с тобой я всё равно не стану» – уверенно заявил я в ответ на провокацию.
Поварёнок ярился-ярился, но так и не смог разозлиться на меня, не найдя тактического повода. Все присутствующие на танцплощадке забыли о танцах и смотрели на двух незадиристых петушков.
Парень понял, что оказался в двусмысленной, глупой ситуации и нужно как-то пристойно из неё выйти. Желательно непобеждённым.
Психологически он был сломлен, поэтому в последний момент, видя, что к нам уже приближаются воспитатели, неуверенно маханул рукой, задев мою челюсть.
Я не ответил ему тем же, отступая на безопасное от его руки расстояние.
Время было потеряно, и поварёнок перестал махать руками на глазах лагерного начальства, подошедшего вплотную к нам.
В другом случае моим соперником оказался шпанистый малый из каморок. По «образованию и воспитанию» – типичный представитель молитовской шпаны, уличный хулиган.
Он скрытно завидовал моей популярности среди женской половины отряда. Ему хотелось полностью завладеть их вниманием, отодвинув Смородина на задний план. Лучшего способа завоевания девичьих сердец, чем проверенный неоднократно – победить в драке, он не знал.
Найдя мелкий повод для ссоры, он ударил меня по лицу на глазах поклонниц, надеясь на аналогичное противостояние.
Драка была его коньком. Он знал, куда и как бить, и как вовремя увернуться от противника.
Я выбрал другое оружие – слово. Я произнёс над его недоумевающей узколобой головёнкой такую гневную проповедь, что шпанёнок не на шутку испугался. Как будто я сломал над ним меч. Заключительными моими словами, помню, были следующие: «Ты на коленях у меня будешь стоять, умоляя о пощаде!». Эта речь произвела на него неизгладимое впечатление. Она впечаталась в его мозг, как тавро унижения и позора.
Спустя год он встретил меня в трамвае третьего маршрута и признался, что до сих пор боится меня.
Я постарался успокоить его.
Прощаясь, он пожал мне руку и завершил примирение поговоркой: «Кто старое помянет – тому глаз вон». И вышел из вагона.
Я схулиганил и весело ляпнул ему вдогонку: «А кто не помянет — оба!».
Он как-то растерянно и непонимающе оглянулся, но промолчал.
Была ещё стычка с Мишкой, жирным и круглым, как Винни-Пух, мальчиком.
Думаю, что причиной послужила всё та же ревность. Он захотел быть первым среди мужиков, претендующих на популярность.
Я в то время увлёкся изготовлением мелких безделушек-сувениров из опоки, закаменевшей глины. Опока – хороший материал для обработки. Из неё я делал различные фигурки и предметы, напоминающие по виду талисманы.
Также я вырезал узоры на деревянных тонких длинных палках, отчего те становились похожими на красивые шпаги.
Мишка ворвался в комнату и раздражённо выхватил у меня из рук одну из таких «шпаг», тут же артистично переломив её пополам, демонстрируя свою власть надо мной.
Я влепил ему оплеуху, а Мишка, осознав, что силы не равны, заплакал в бессильной злобе.
Потом оказалось, что он живёт в панельном доме напротив моего.
Там же, где и Пан Сметанин.
§12. Третий случай
Здесь меня и настиг третий случай встречи со Смертью, о котором я, конечно, никому, а тем более родителям, никогда не рассказывал.
Как-то в июньский погожий денёк мы с девчонками из отряда сговорились открыть купальный сезон…
В начале июня разлившиеся весной воды окончательно не спали, и река, куда мы направились, ещё не приобрела своих сдержанных очертаний. Поэтому официально разрешённое для купания место, где мы расположились для совершения омовения, было притоплено.
Мне было двенадцать-тринадцать, хотелось эффектнее выглядеть в глазах чаровниц.
Тем более, что я – бывалый Председатель отряда, завсегдатай лагеря.
Ребята из отряда, помладше на год, мне не конкуренты в борьбе за девичьи сердца.
Я-то уж точно знаю, в каком месте речки можно поплавать в своё удовольствие.
Еще не дойдя до искомого места, я разбегаюсь и, совершенно не оценив изменившейся ситуации с глубиной и течением, ласточкой лечу в воздухе и стрункой ровно вхожу в воду!
О красоте моего изящного полёта воздухе и погружения в воду мне рассказали чуть позже.
Но тогда я почувствовал оглушительный и очень резкий, до треска в голове и искр из глаз, удар по темени!
Удар был настолько сильным, что холода непрогретой в начале лета воды я даже не почувствовал.
Собственно, я не почувствовал и воды…
Было ощущение, будто кто-то злонамеренный метнул в меня с противоположного берега корягу (или дубину) и она настигла меня ещё в полёте. Видимо, я на некоторое время потерял сознание, лёжа на донном песке.
Компания недоумённо переглядывалась, потеряв меня из виду и не понимая, где я намерен вынырнуть. Все были в непередаваемом восхищении!
…Очнувшись, я привстал с гудящей, как колокол, головой, и вся братия тут же весело расхохоталась.
Я стоял с растерянным видом и большой кучей песка на голове, а глубина реки в том месте оказалась ниже колен.
Спохватившись, я обратил всё в шутку и умолчал о минувшей меня (по счастливой случайности) опасной вероятности трагических последствий своего прыжка.
Тем более, что произошедшего на самом деле никто так и не заметил.
Не знаю до сей поры, что меня спасло: крепкий череп или ангел-хранитель.
§13. Флаг поднят!
Так озаглавила старейшая общественница, не один десяток лет принимавшая участие в открытиях лагерных смен лагеря «Дружба», Е. Борякова свою заметку в многотиражной газете «Работница», органе партбюро, комитета ВЛКСМ головного предприятия, дирекции и профкома производственного льняного объединения «Красный Октябрь» (№23 от 13 июня 1980 г.):
«Вот и пришла долгожданная пора — наступило пионерское лето. Третьего июня загородный пионерский лагерь «Дружба» принял первую смену, а шестого июня состоялось торжественное открытие лагеря.
По традиции пионерский лагерь в день открытия первой смены выглядит нарядным и торжественным. Нарядность и торжественность чувствовались и в красочном оформлении лагеря, и в настроении ребят, многие из которых приехали сюда не впервые.
За небольшой промежуток времени, прошедший с начала приезда ребят в лагерь, они многое успели сделать: оформили с любовью и выдумкой уголки своих отрядов, линейку, подготовили концерт художественной самодеятельности.
И вот наступил торжественный момент!
Нарядные, под звуки горнов и барабанов, отряды выстроились на первую лагерную линейку.
Лагерь замирает под команду «Смирно!».
Физрук лагеря А. С. Михайлов рапортует старшей пионерской вожатой Г. А. Колесовой о готовности лагеря к торжественной линейке.
Один за другим председатели советов отрядов, а их в этом году в пионерском лагере шесть, сдают рапорты председателю совета дружины, которая, в свою очередь, рапортует старшей пионерской вожатой. Старшая пионерская вожатая сдаёт рапорт начальнику пионерского лагеря А. И. Кондрашову, который разрешает поднять флаг.
Флаг поднят!
Пионеров приветствуют заместитель председателя профкома И.И. Кузнецова, заместитель генерального директора В. И. Белянкин, секретарь комитета комсомола В. С. Боброва и другие.
Все выступающие желали детям прекрасной погоды, хорошего отдыха, весёлых летних каникул!
После торжественной линейки состоялся праздничный концерт.
Впереди у ребят — целая смена.
За это время они совершат походы, примут участие в спортивных соревнованиях, интересных сборах, помогут сельским труженикам в прополке, встретятся с ветеранами Великой Отечественной войны.
И мы желаем им хорошего отдыха!».
§14. Прощальный костёр
Самыми замечательными в пионерском лагере были дни открытия и закрытия смены.
В эти дни в столовой столы накрывались по особому праздничному меню с акцентом на сладкое.
Венцом торжества являлся праздничный пирог.
Отряду, занявшему по итогам смены первое место по всем показателям, в качестве награды вручался дополнительный пирог.
Танцы в эти дни продлевались до 23 часов!
Сложившиеся за смену парочки с горечью отчаяния отмечали своё предстоящее и так трагически приблизившееся расставание.
Никто никогда почему-то не оставлял домашних адресов и телефонов своим напарникам и напарницам, избранным по зову сердца. Подобное никому даже в голову не приходило. Мы были стерильны в нравственном отношении. Чисты, как родниковая вода. Теперь я считаю такое поведение неразумным, непрактичным. Эта традиция, как непростительная оплошность, мне кажется странной.
В конце вечера, посвящённого завершению лагерной смены, все шли за пределы лагеря на специально отведённую поляну на Большой Заключительный Прощальный Пионерский костёр.
Такой костёр всегда был волнующим ритуалом в последний вечер.
Складывали дрова в форме «шалаша» или «пирамиды».
Получался высокий столб огня, направленный в небо.
(Некоторые вожатые утверждали, что настоящий пионерский костер должен быть высотой аж 11 метров).
Рассевшись вокруг того самого Большого костра, мы не хотели уходить от него иногда до самого рассвета.
Присутствовало непередаваемое ощущение братства и больших надежд.
Мы читали стихи, пели песни, в том числе обязательно «Взвейтесь кострами»:
«Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы – пионеры, дети рабочих.
Близится эра Светлых годов…».
В те прекрасные тёплые летние ночи мы ещё не понимали, что светлая эра давно наступила, зародившись в послевоенные годы, и не пройдёт десяти лет, как она безвозвратно канет в Лету.
Нам останется только вздыхать, вспоминая потрясающую незамутнённость наших душ в чудесные пионерские времена…
Лена взяла с полки пять голубых клеенок.
— Их обычно на ватное одеяло стелют, — заметила она, — Но четыре ватных одеяла мы точно на электричке не довезем.
— Застелем столы двумя сложенными пополам обычными одеялами, — сказала Катя, — Я их в прачечной тоже видела.
Подойдя к стеллажу с детским питанием, Лена принялась выбирать «кашку» подходящего цвета.
— Как тебе такая? — показала она Кате один из пакетов, — Типа геркулесовой.
— То, что нужно, — хихикнула Катя, — Светло-коричневая. Возьми побольше.
Девочки прошли вперед, остановившись у стеллажа с бутылочками и сосками.
— Выбирай соски, — попросила Лена подругу.
— Вот эти, голубые, — сказала Катя, взяв с полки коробочку с пустышками, — И такие, желтые.
— А бутылочек сколько купить? — задумалась Лена, — Возьму восемь. Теперь игрушки — вон на той полке: кубики, погремушки, пирамидки, пару наборов для ванны… Ой, смотри, что я нашла. Ты такую палочку имела ввиду — большие дела стимулировать?
Лена продемонстрировала подруге пластмассовую палочку с шариком.
— Для шести-семилетнего в самый раз, — оценивающе оглядела шарик Катя.
— Интересные игрушки тут продают, — хихикнула Лена, бросив палочку в тележку, — Смотри еще одна.
— Они для этого барабана, — догадалась Катя, — Отдельно наверно не продают.
— Придется и барабан купить, — усмехнулась Лена, — Чтоб на кассе не задавали лишних вопросов.
— Зачем нам эти палочки понадобились? — улыбнулась Катя, — Стучать в барабан ессно.
Девочки громко расхохотались.
— Гимнастический мяч, — сказала Лена, кинув в тележку фиолетовую коробку, — У нас дома точно такой же — с пупырышками.
— Упражнения на мяче в любом возрасте полезны, — заметила Катя.
— Осталось только горшки купить, — сверилась со своим списком Лена, — Возьмем четыре.
— И вот эти весы, — добавила Катя, показав на детские весы.
— В мою сумку точно не поместятся, — заметила Лена.
— Моя побольше, — сказала Катя, — Как-нибудь запихну.
Расплатившись за покупки, девочки разложили их по сумкам.
— Белые халаты и медицинские инструменты возьмем у мамы в поликлинике, — сказала Катя, — А потом в аптеку. Тут все рядом.
Поликлиника действительно оказалась в пяти минутах ходьбы от «Детского мира».
— Подождешь меня снаружи? — попросила подругу Катя, — Я быстро.
Лена молча кивнула, наблюдая через окно кабинета на первом этаже, как молодая врач осматривает грудного малыша. Лежащему на пеленальном столе голенькому мальчику было на вид полтора года. Карапуз беспокойно ерзал и забавно дрыгал ножками. «Щекотно» — с улыбкой догадалась Лена, заметив, что врач щупает малышу яички.
— Пошли в аптеку, — сказала Катя, выйдя через пару минут из поликлиники с большим полиэтиленовым пакетом, — Вон ту, на углу.
Девочки направились к подземному переходу.
— Просто поражаюсь, — усмехнулась Катя, — Заходи в кладовку и бери, что хочешь; белые халаты, фонендоскопы, палочки для мазков…
— Сколько ты взяла халатов? — поинтересовалась Лена.
— Шесть, — ответила Катя.
— Недосчитаются, — нахмурилась Лена.
— У них маленькие размеры никто не носит, — успокоила ее Катя, — И халаты с фонендоскопами в поликлиниках не считают — в отличие от бланков для рецептов.
Катя с хитрым видом продемонстрировала подруге пустой бланк.
— Даж не спрашивай, как взяла, — сказала она Лене, — Кстати… Не в аптеке ж его заполнять.
Присев на стоящую рядом скамейку, Катя принялась покрывать бланк трудноразборчивыми каракулями.
— У настоящего врача должен быть ужасный почерк, — ехидно заметила Лена, — Если нормально, разборчиво написать, в аптеке не поверят.
— Эт скорее традиция, — усмехнулась Катя, — Чтоб больные не могли разобрать, что написано. Ну и над аптекарями издеваются. Те привыкли — именно такого почерка ожидают. Все, пошли покупать лекарства.
Девочки зашли в аптеку.
— Вот, — сказала Катя, с олимпийским спокойствием протянув молодой аптекарше рецепт.
Бегло взглянув на него, девушка ушла за лекарствами.
— Вообще без единого вопроса, — шепотом сказала Кате Лена.
— Ну мы ж не наркотические препараты покупаем, — усмехнулась Катя, — И бланк настоящий.
— Не говоря уже о почерке, — хихикнула Лена.
— Что еще? — лениво спросила аптекарша, вернувшись с несколькими коробочками.
— Спринцовку для клизмы, — попросила Катя, — Вон ту, большую. И электронный термометр. А это что? Неужели зубные щетки? Никогда таких не видела.
— Ага, я тоже резиновые в первый раз вижу, — сказала Лена, взглянув на лежащие под стеклом странные щетки, — С толстыми закругленными… — Лена замялась в поиске нужного слова, — Ворсинками?
— Это массажные щеточки, — нехотя объяснила скучающая аптекарша, — Для десен. Потому и резиновые. Обычная щетина грудному ребенку запросто десна в кровь раздерет.
— Ах, так они для грудничков, у которых режутся зубки? — усмехнулась Катя, — Теперь понятно. Дайте мне вот эту. И ту, что лежит рядом — с пупырчатым конусом.
Катя хитро подмигнула стоящей рядом подруге.
— Будем чистить мальчишкам зубы, как грудничкам? — поинтересовалась Лена, выйдя из аптеки.
— Чистить, но совсем не зубы, — хихикнула Катя, — Особенно вот этой палочкой с пупырчатым конусом.
— А-а! — расхохоталось Лена, — Понятно, куда ее можно совать.
— А другой можно «чистить» дырочку снаружи, — добавила Катя, — И яички резиновой щеточкой классно щекотать будет.
— Как раз об этом подумала, — улыбнулась Лена, — Так не терпится все наши инструменты в деле попробовать.
Спрятав обе щеточки в сумку, Катя достала оттуда коробочки с лекарствами.
— Это мочегонное, — принялась объяснять она подруге, — Очень сильное. Достаточно дать в самом начале и потом просто обильно поить. Разумеется купила быстродействующие слабительные свечки двух видов. А вот это трава, про которую я тебе говорила — истолченная в порошок.
— Та, что вызывает у мальчиков недержание мочи? — уточнила Лена.
— Угу, — кивнула Катя, бросив лекарства в сумку, — Ну что, идем на вокзал? Ой, чуть не забыла. Надо кондитерский шприц купить.
— Рядом с вокзалом есть большой хозяйственный магазин, — сказала Лена.
Девочки зашагали в сторону вокзала. Через полчаса, купив все необходимое, они сели в электричку.
Приехали Лена с Катей в лагерь вовремя — к обеду. Вожатая с воспитательницей даже не заметили, что обе полдня отсутствовали.
— Красота, — улыбнулась Лена, зайдя сразу после обеда в «ясли», — Кто все это на стенах нарисовал? Сверху облака, снизу трава с цветами. А зверюшки какие милые: зайчики, белочки, медвежата…
— Эт наша художница Ксюша, — кивнула на рыжую девочку Маша.
— Ну я подумала, — принялась смущенно объяснять Ксюша, — Раз стены голубые, как небо…
— Классно получилось, — сказала Катя, — И впрямь, как зал детского садика.
— Давайте расставим мебель, — попросила Лена, — Эти пять столов на колесиках — вон туда. А четыре деревянных стола — к противоположной стене. Они у нас будут пеленальными.
— А пеленки у тебя есть? — поинтересовалась Алина, — Соответствующего размера.
— Сейчас все принесу, — сказала Лена, отправившись в прачечную.
Катя оказалась права — в кладовке прачечной было полно постельного белья.
— Вот, — улыбнулась Лена, вернувшись в «ясли» с огромной кипой одеял и простынь, — Четыре одеяла хватит — по одному на стол. Сложим вдвое, теперь еще раз. И застелем сверху клеенкой. По моему достаточно мягко.
— Сойдет, — усмехнулась Катя, принявшись выкладывать на крайний стол содержимое своей сумки.
— Какая большая клизма, — хихикнула Ксюша.
— Градусник тоже в попу совать? — с улыбкой поинтересовалась Маша, — Ой, а это что за палочки?
— Палочки-выручалочки, — хитро подмигнула ей Катя, — Каждая мама должна такие иметь.
— Подожди, уж не хочешь ли ты сказать, что и их туда же… — расхохоталась Ксюша и вслед за ней остальные девочки.
— Белые халаты повесим сюда, — сказала Катя.
— У мамы в поликлинике взяла? — поинтересовалась Маша.
— Угу, — кинула Катя, — А также комплекты для мазков, фонендоскоп и вот такие баночки.
— Для анализа мочи? — хихикнула Маша, — Заставишь туда писать?
— А как же, — кивнула Катя, — Ладненько, девчонки, побежала. Через час вернусь.
Спрятав медицинские инструменты в одну из тумбочек, Катя быстро вышла из комнаты.
— Вместо подгузников купили много марли, — сказала Лена, расстегнув свою сумку, — Теперь одежда — будут носить у нас колготки с маечками.
Лена заметила за окном белый микроавтобус.
— Что это за фургон приехал? — пробормотала она, — Наверно Ира.
Через пару секунд из машины действительно вылезла Ира.
— Надо ей помочь, — решила Лена, наблюдая, как Ира открывает задние двери фургона, — Идемте, девочки.
Ира и не думала сама разгружать фургон.
— Купила, все, что ты просила, — сказала она, увидев Лену, — Пять тазов, ковер, банные полотенца, разные шампуни…
— Спасибо, — поблагодарила вожатую Лена, — Сейчас мы все занесем.
— Хотите посмотреть наши «ясли»? — обратилась к Ире Ксюша.
— Как-нибудь в другой раз, — вежливо отказалась Ира.
Лена хмыкнула, вспомнив официальную позицию администрации лагеря. Если Ира к ним зайдет, точно не сможет потом сказать, что «недосмотрела».
— Все тазы поставьте на этот стол, — принялась распоряжаться Лена, вернувшись в «ясельный зал», — А ковер постелем вон там, в углу.
Дождавшись, когда Маша расстелет на полу большой ковер, Лена высыпала на него из сумки игрушки: погремушки, пирамидки, кубики и несколько машинок.
— С такими классными игрушками никто не захочет из наших яслей уходить, — хихикнула Ксюша.
Посвятив приготовлениям еще 15 минут, девочки отправились в 19й отряд — у малышей как раз закончился тихий час.
— У нас все готово, — сообщила Лена встретившей ее Ире, — Можно принимать первую партию.
— Ну что ж, — усмехнулась вожатая, — Идем в палату мальчиков.
Ира зашла в палату первой.
— Подъем! — скомандовала она.
Саша неохотно вылез из теплой постели, оторопело уставившись на вошедших вслед за вожатой девчонок. У остальных мальчиков были такие же растерянно-испуганные лица. Многие юркнули назад под одеяло.
— Быстренько вставайте! — повысила голос Ира, скрестив руки на груди.
Понимая, что девчонки никуда не уйдут, мальчики начали вылезать из кроватей и впопыхах одеваться.
— Пожалуй начнем, — усмехнулась Лена, — Проверку чистоты трусов.
Мальчики, как по команде, уставились на нее. Полминуты в палате стояла тишина. Саша переводил взгляд с девчонок на вожатую — как и все не веря услышанному.
— Уже забыли, в каких трусах вы позавчера мыться пришли? — обратилась к Ириным подопечным Лена, отметив, как лица мальчиков быстро покрываются румянцем стыда, — Теперь мы их у вас будем выборочно проверять. И всех неопрятных немедленно купать. Понятно? Что вы на меня так смотрите? Можете у своей вожатой спросить.
Спрашивать у Иры подтверждения никто не решился.
— Ну что, — усмехнулась Лена, — Кому проверим трусы?
— Вот этому, светленькому, — показала пальцем Ксюша.
— Какой симпатюля, — умилилась Маша.
— И вон тому рыженькому котенку, — добавила Алина.
— Идите сюда! — приказала Лена, — Да-да, вы! Чего испугались? Подойдите поближе. Мы не кусаемся.
Мальчики несмело подошли к Лене.
— И ты тоже — добавила она, поманив пальцем Сашу, — Представляю, какие у тебя трусы грязные.
— У такого лапули? — улыбнулась Маша, — Просто не сомневаюсь.
— Как вас зовут? — спросила Лена.
— Андрей, — испуганно посмотрел на нее светловолосый мальчик.
— Коля, — тихо сказал рыженький.
— Саша, — смущенно представился третий.
— Таких хорошеньких… — Ксюша тихонько хихикнула, — Я хотела сказать неопрятных… мальчиков два раза в день купать надо.
Ира еле заметно улыбнулась — девчонки действительно выбрали самых симпатичных.
Банный день
Василий Петрович попросил всех
задержаться после смены минут на пять, не больше.
— Девчата! – он обвел взглядом жиденькую толпу человек в
десять – и парни! Наш бог энергетики Николай Авдотьевич починил бойлер и
солярки достал немного. Короче:
завтра, пятого декабря сорок
первого года, объявляется банный день. Не обессудьте – мужчины и женщины —
будем мыться вместе – воды хватит только на полчаса. Так-что, без предрассудков.
Эх! Все равно сил нету, а мыться надо. Не бойтесь, девочки, никто вас не
тронет.
— Ага, не тронет! Эх, если кто тронет – расцелую! Ничего,
мальчики, еще будет наше время! – Клавка-учетчица распахнула замусоленный
ватник и повела опавшей грудью.
— Ой, праздник отметим! Завтра День Конституции.
— Паек усиленный будет?
— Отвар луковый обещаю!
— Ой, напьемся!
— Ладно, братцы-ленинградцы, по домам. Возьмите белье
чистое, у кого есть. Воду после мытья не выливать! Мы еще в ней постираемся!
Вторая смена будет мыться, как солярку достанем! День-два потерпите, товарищи!
Назавтра в углу цеха сложили костер в старой бочке из-под
чего-то маслянистого. Повоняло первое время – ничего. Угол занавесили
брезентом, чтобы тепло сохранить, на пол несколько досок положили. От бойлера
Авдотьич провел трубу в другую бочку, чистую. Поставили несколько лавок –
сесть, раздеться.
Нина
собиралась долго и тщательно: вынула из шкафа шелковое белье, что мама на
выпускной бал подарила, платье нарядное отложила в сторону – не время и ни к
чему сейчас. Из белья с шуршанием выпал комочек – мыло. Вот чудо! Маленький
кусочек, мама ложила в белье для запаха – лаванда.
— Мама!
Мама и папа со своим заводом эвакуировались в конце августа.
И Нина с Вовой должны были с тем же поездом уехать.
Разрешение было получено, как на несовершеннолетних. Но трамваи в сторону
вокзала не ходили — несколько бомб упало
в том районе и улицу завалило, провода порвало, да и раненых было много. Весь
район был оцеплен солдатами и милицией. Пешком вокруг бежать было уже поздно –
остались. Писем так и не было. Доехали-ли?
Нежный запах
горной травы еще чувствовался, несмотря на холод. В комнате было не намного
теплее, чем на улице. Печку-буржуйку Нина еще не топила – берегла дрова. Да,
белье: трусы да комбинашка. Смешное слово! Почему так назвали простую рубашку?
Лифчик – гордость довоенного времени, отложила в сторону – за ненадобностью.
Уж, было, груди начали припухать, округляться, да тут война. И месячных уже три
месяца не было. Девки постарше на фабрике смеялись друг-над-другом: все враз
забеременели непорочно, как Дева Мария в божественном писании. На Клавку – это
она такое сказанула – зашикали: комсомолке негоже про всякие божественные
глупости говорить, но она отмахнулась. Не комсомолка я – мне можно! Как дочку
раскулаченного, в комсомол не приняли – мне все теперь можно!
Нина пощупала себя через ватник — сейчас одни соски едва
торчат, как у брата Вовки. Да, Вовке тоже надо белье приготовить – Петрович
разрешил членам семьи прийти.
Пришел Вова
– запыхался на пятый этаж подниматься, но не с пустыми руками – принес несколько
палок и кусок от балки перекрытия – дом напротив вчера разбомбило. Лицо и руки
были в саже и еще в чем-то – не просто будет отмыться. А как убережешься? Вова
в мастерской по ремонту противогазов работал. При школе. Так этой противогазной
начинкой – углем — и перемазался.
Назавтра
все пришли как на праздник: чуть пораньше, все с веселыми лицами. Расселись за
швейные машинки и пошли рассказы про житье-бытье довоенное. У кого какое белье,
да откуда. А у некоторых девчонок еще и полотенца нашлись. Только Оля молчала.
Кто-то заметил, что Оля и без узелка пришла. Оль, что у тебя? Оля долго
отнекивалась, потом сказала, что все белье, что было в шкафу, еще в ноябре
украли. Двери-то в квартиру уже с октября никто не закрывал – на всякий случай.
Клавка прокричала через весь цех:
— Я как чувствовала – два комплекта взяла. Будет тебе,
Олька, белье. Ты у на с самая раскрасивая красавица.
— Ой, как же это? Спасибо!
Двенадцатичасовая смена пролетела как довоенная
восьмичасовая. Девчонки сложили готовую продукцию – телогрейки, теплые
штаны-галифе и гимнастерки. Пуговицы и прочую фурнитуру вторая смена пришивать
будет. Ночью ничего другого и сделать нельзя.
С шумом-гамом
перешли в «банный» угол. Подошло еще несколько человек, не фабричных. Взрослые
мужики – Петрович и Авдотьич, старались на девчонок не смотреть – шуршали по
хозяйству: вода, костер. На бочку с водой два ковшика привесили: один еще
довоенный, эмалированный, другой – из снарядный гильзы сделанный. У Петровича и
мыла хозяйственного, черного, потрескавшийся кусок нашелся. Стали раздеваться,
отворачиваясь друг от друга. Самой
стеснительной разбитная Клавка оказалась. Екатерина Петровна – дама весьма
солидная, объемистая в прошлом, из беженцев белорусских, посмотрела на
Петровича снисходительно, даже с жалостью:
— Чегой-то, Петрович ты с тела спал так? Небось, полпайка
своей женушке отдаешь?
— Нету у меня женушки, Петровна! В наш дом снаряд попал – я
в аккурат на работе был, а Галочке моей в ночную смену идти. Так наши полдома и
упали. Уж месяц, как.
— Извини, Петрович, не знала я. Ты мне как брат – недаром у
нас отчества одинаковые. Вот, война
кончится, напеку я тебе драников полную миску, да с салом, отъедимся вдосталь,
а там у меня и груди поднимутся, да и у тебя кое-что.
— Хватит о еде гуторить, охальница! – Авдотьич строго
посмотрел на кладовщицу. Свое причинное место ладошкой прикрыл, на всякий
случай. Петровна не унималась:
— Витька, а у тебя
задница не потеет, когда сиднем сидишь – машинки швейные ремонтируешь? Эко ты
какой шерстяной! Может, побрить тебя или расчесать на пробор? – Витька искоса
на Олю посмотрел,заерзал задом, очки враз запотевшие поправил, не зная, как
спрятаться, повернулся к балаболке передом.
— Ой, как все ладно у тебя! И размерчик в аккурат, как у
моего Никитушки! Где он сейчас? Может, отдыхает после боя с какой-нибудь
красавицей деревенской, а может стынет в земле убиенный! Ой-ой! Смех-смехом,
чтобы горе наше куда спрятать!
Помалу все
процессом мытья увлеклись, поливая друг-друга из ковшика. И мочалка нашлась – одна,
правда, на всех, но ничего, пустили по кругу. Воды на всех хватило. Мыльную
воду и воду после ополаскивания в пожарные конусные ведра сливали. Ведра для
устойчивости в песок пожарного ящика воткнули. Обтерлись – оделись.
— Вовка, а что у тебя ватник такой рваный? С утра лучше был!
— А я его об угол бил – пыль вытряхивал – вот он и
разъехался.
— Ой-ей-ой! Как же я тебе его зашивать буду? Ниток-то нету!
Разве только к директору идти – выписать метра два на ремонт спецодежды.
Оля была рядом, услышала:
— Я дам, поделюсь!
Накануне
дня Восьмого марта 1942 года Авдотьич торжественно объявил, что очередной
банный день будет особым: воды горячей будет достаточно и мужчины и женщины
будут мыться раздельно. Клавка тут-же завопила:
— А кто мне спинку потрет? У Вовки так хорошо получалось!
Шестнадцать лет парнишке, а самый настоящий банщик! Может ты, Николай
Авдотьевич?
— Ну, ты уж, Клавдия, как-нибудь с девочками сговорись — я тебе по возрасту и ранению не помощник! А
Вовка твой в армии нас защищает!
Народу в смене
поубавилось: Василий Петрович и Екатерина Петровна до последних сил друг-друга
поддерживали. Петрович и к Екатерине переселился – дом-то его разбомбило.
Однажды в январе не вышли они на работу – только назавтра поутру Оля с Ниной
смогли пойти — проведать их – норму по бригаде распределили. Пришли, в подвал
спустились: а они лежат в постели, прижавшись друг к другу, да еще и нагишом.
То-ли грелись, то-ли мечты несбыточные осуществить хотели. Так и замерзли…
Оля курсы
радистов закончила и за линию фронта в разведку была послана — вернется-ли?
Через два года в
дни празднования снятия блокады, Владимир явился в цех, сияя лицом и медалями:
— Клавдия Николаевна, прошу вашей руки и сердца. Не кусочек,
а полностью. Мне отпуск на два дня дали! Витька! Здорово, студент! как ты?
— Да не студент уже! Экстерном все сдал, завтра и диплом
получать.
Оля пришла! Жива!
Отпуск по ранению дали. Витька сам-не-свой к ней бросился — целовать, обнимать.
Сколько времени свою любовь прятал — стеснялся.
Назавтра и свадьбы сыграли. Сразу две. В конце сорок пятого
Вова вернулся, чуть подпорченный военными передрягами, но вполне к мирной жизни готовый. Нина не сразу свою
жизнь обустроила – вначале племянников обиходила.
Еженедельный
банный день во многих Ленинградских семьях обставлялся с особой
торжественностью и тщанием: с утра приходилось очередь на два-три часа
занимать, потом мылись не торопясь, не жалея воды и мыла. В каждой семье были
особые, «банные» чемоданчики из крашеной фибры с металлическими уголками. Туда
и веничек влезал, ежели кому по надобности. Особо брезгливые мамаши для детей
отдельные тазики с собой приносили. Мужики еще и по кружке пивка могли тут же в
бане пропустить, а чарочку субботнюю – это уже потом, дома.
«С легким паром»!
Одно из ярких воспоминаний моего детства – это баня. Не деревенская, нет. Городская. Мы жили в современном по тем временам девятиэтажном панельном доме в двухкомнатной квартире с телефоном и со всеми удобствами. Но раз в год, летом, главное достоинство цивилизации – горячая вода – отключалась на целый месяц якобы для каких-то профилактических работ. Я не могла понять, что это за работы такие и зачем они вообще нужны, потому что холодная вода в кране с синей точечкой на вентиле была великолепна. Ею невозможно было напиться – такая она была вкусная, прямо ключевая. Мы знали, что наш город стоит на ста артезианских скважинах, и вода добывается из самой глубины. Мы пили ее из-под крана. Мы сравнивали ее с водой из колонок на окраинах города и ближайших деревень, и городская вода по вкусу ничем не уступала пригородной.
А вот с горячей водой были сомнения. Среди школьников упорно ходили слухи, что горячую воду, то есть воду, открываемую вентилем с красной точкой, ни в коем случае пить нельзя, ибо эта вода – техническая, и в ней якобы растворено расплавленное стекло. Вот так – ни больше не меньше. Но у нас тогда было много всяких пугающих секретов и суеверных запретов. Например, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы фары машины осветили тебя в темноте, потому что во многих машинах якобы спрятана «красная пленка», которая фотографирует тебя совершенно без одежды, то есть голой, а потом твои фотографии окажутся во всех почтовых ящиках. Нельзя было наступать на еловые ветки, разбрасываемые за похоронной процессией, иначе в твоей семье непременно кто-то умрет. И, конечно, ни в коем случае нельзя было пить горячую воду из-под крана. А умываться, чистить зубы и мыться ею – это пожалуйста!
И вот когда население фабричного города вставало перед суровой правдой отключения горячей воды, что оставалось делать бедным горожанам? На неделе греть ведро с водой на газовой плите и пользоваться ковшиком, а в воскресенье идти в баню.
Мы шли туда всей семьей – мама, бабушка, дедушка и я. Иногда с нами шел мой двоюродный братишка Виталька с отцом, и тогда он потом рассказывал мне, что происходило в мужской половине, а я ему — про женскую. И вот с сумками, в которых были уложены полотенца, мочалки, шампунь «Яблоневый цвет», банное мыло в мыльнице и чистое белье, мы приходили на Красноармейкую улицу в это странное здание с местами осыпавшейся лепниной и до половины закрашенными белой краской окнами, построенное еще фабрикантом Морозовым для своих рабочих. Покупали билетики, получали железные бирки с выбитыми номерами и болтающимся ключиком, и заходили каждый в свой предбанник: мужчины налево, женщины направо. В предбаннике стояли обтянутые рыжим дермантином скамьи и белые шкафчики. Мы полностью раздевались, укладывали вещи в шкафчики и открывали страшную дверь.
Страшную — потому, что каждый раз из недр бани, словно из преисподни, вырывались клубы горячего пара. Оттуда были слышны женские вопли, хохот, стоны, лязг, грохот и шипение. Входящие туда, исчезали бесследно, а выходящие светились красными безумными лицами. Я совсем-совсем не хотела туда идти и даже пару раз плакала и упиралась, но бабушка была медиком, а для медика гигиена превыше всего.
И вот, прячась за маму или бабушку, я входила в чистилище. Там было сумрачно и в первый момент плохо видно. Было очень жарко, влажно и томно. Пар плыл повсюду, поднимался к покрашенному масляной краской потолку, повисал там тяжелыми каплями, которые периодически срывались вниз прямо мне на голову. Когда клочья пара таяли, я видела освещенное тусклыми плафонами большое помещение, уставленное рядами серых гранитных широченных скамей. На них стояли жестяные серые тазы с ручками. Особо брезгливые приносили с собой собственные эмалированные тазы, с которыми гордо шествовали через весь город, держа подмышкой. Такие тазы обычно брали для малышей, в них усаживали деток, делая им маленькую ванночку с резиновым утёнком пока намыливали головку. Не помню, был ли у нас такой специальный таз для бани. Но вот эти казенные тусклые шайки помню хорошо.
В торце каждой скамьи была установлена вертикальная плита, из которой торчали два железных крана. Один с холодной водой – он всегда был покрыт капельками. А второй с горячей – и к нему часто было не прикоснуться. Поэтому там обычно лежала какая-то тряпка, которой можно было прихватить кран. Повернуть и успеть отскочить. Потому что из крана бешенной кривой струей вырвался самый настоящий кипяток, ударялся о дно шайки и брызгами норовил обжечь ничем не защищенное худенькое детское тельце. Бабушка старалась не подпускать меня к кранам, но мне было интересно следить за водоворотами воды в тазу. И вот с этими шайками мы располагались на свободном месте какой-нибудь длинной скамьи.
Об этих скамьях надо сказать особо. Представьте себе серые, выщербленные от времени гранитные плиты, которые на протяжении десятилетий пребывают во влажной среде, политые грязной мыльной пеной с человеческого тела и горячей водой. Они были скользкие по щербатым бокам, словно покрыты какой-то слизью. А под низ заглядывать и вовсе было страшно. Первое что делала моя бабушка, это терла специальной щеткой и хозяйственным мылом эту каменную скамью, окатывала ее кипятком, а потом застилала чистой, принесенной из дома простыней. Та же участь ждала и жестяные тазы. И только потом мы выкладывали свои принадлежности и могли присесть на эти скамьи. Фабричные тетки, пихая друг друга локтями и тыкая в нашу сторону подбородками, смотрели на эти манипуляции с недоумением и откровенным презрением, а то и высказывались в наш адрес в свойственной рабочему люду откровенной манере.
А теперь об обществе. Весь зал был наполнен гулкими женскими голосами. Кругом были голые женские тела. Женщины казались мне огромными, громогласными и страшными, как великанши. Увесистые зады, тяжелые груди, круглые животы с черными и рыжими кудрявыми треугольниками, полные руки и ноги – все красное, распаренное, мокрое. Все это выплывало из тумана и туда же уплывало. Страшнее всего были выплывающие из парной тетки с мокрыми березовыми вениками. Там, в самом пекле, происходило что-то ужасное. Оттуда слышались шлепки, крики, вопли и стоны. Там был настоящий ад, где живых людей поджаривали на сковородах и заживо варили в котлах. Иногда оттуда появлялось малиновое лицо с белесыми бровями и поблескивающими голубыми глазками, заявляло «ух, бабы, хорошо-то как!» и окатывало себя тазом холодной воды, смывая с тела налипшие листочки. И ледяные брызги от покатых плеч летели на меня и жгли мне кожу.
А после парной у теток начинался ритуал натирания тел мыльной пеной. Страшные мочала из каких-то стеблей, свернутых в моток, ходили по мыльным спинам, мощным задам и грудям, пока те не становились красно-полосатыми. «Нюр, потри мне спинку, а!», «Зин, твою мать, окати-ка меня из шайки» — то и дело слышалась эта перекличка. А потом эта Нюра или Зина поднимала над собой здоровенный таз и, по-буйволиному фыркая, переворачивал его себе на голову. И пена с ее разгоряченного монументального тела с остатками ее кожи, сала и трудового пота сползала на пол и плыла по моим ногам в сторону слива. От отвращения у меня кружилась голова, мне было плохо в этой влажной духоте, среди этих едких запахов и вида обнаженных тел. Я совершенно не помню маму и бабушку в бане, но я помню этот круговорот задов, грудей, подмышек и мокрых волос горластых ореховских баб.
Из бани мы выходили со скрипящими от чистоты легкими телами. Такого эффекта невозможно, конечно, добиться в собственной ванне. Это был единственный приятный момент за весь этот мучительный день. Но впереди меня ждало последнее испытание – самое жестокое и унизительное. Еще там, в предбаннике, мне заплетали две длинные тугие черные косички, покрывали белым платочком и туго завязывали его позади на двойной узел. Чтобы не простыла. Хотя на дворе было жаркое лето, избежать ненавистного платочка не удавалось ни разу. Так же как и ужасных хлопчатобумажных колготок в рубчик. И вот я шла домой через весь город, повесив нос, в этом позорном платочке и таких же позорных детсадовских колготках.
И всем сердцем, всем сердцем ненавидела этот ужасный банный день – воскресенье.