Рассказ белый бим черное ухо читать полностью

• Полный текст
• 1. Двое в одной комнате
• 2. Весенний лес
• 3. Первый неприятель Бима
• 4. Желтый лист
• 5. На облаве в волчьем яру
• 6. Прощание с другом
• 7. Поиски продолжаются
• 8. Случай на стрелке
• 9. Маленький друг, ложные слухи, тайный донос на Бима
• 10. За деньги
• 11. Черноух в деревне
• 12. На просторе полей. Необычная охота. Побег
• 13. Лесная больница. Папа с мамой. Гроза в лесу
• 14. Путь к родной двери. Три уловки
• 15. У последней двери. Тайна железного фургона
• 16. Встречи в поиске. Следы Бима на земле. Четыре выстрела
• 17. Лес вздохнул (вместо послесловия)

«…Чита­тель, друг!…Ты поду­май! Если писать только о доб­роте, то для зла — это находка, блеск. Если писать только о сча­стье, то люди пере­ста­нут видеть несчаст­ных и в конце-кон­цов не будут их заме­чать. Если писать только о серьезно-печаль­ном, то люди пере­ста­нут сме­яться над безобразным…»…И в тишине ухо­дя­щей осени, ове­ян­ный ее неж­ной дре­мо­той, в дни недол­гого забве­ния пред­сто­я­щей зимы, ты начи­на­ешь пони­мать: только правда, только честь, только чистая совесть, и обо всем этом — слово.

Слово к малень­ким людям, кото­рые будут потом взрос­лыми, слово к взрос­лым, кото­рые не забыли, что были когда-то детьми.

Может быть, поэтому я пишу о судьбе собаки, о ее вер­но­сти, чести и преданности.

…Ни одна собака в мире не счи­тает обык­но­вен­ную пре­дан­ность чем-то необыч­ным. Но люди при­ду­мали пре­воз­но­сить это чув­ство собаки как подвиг только потому, что не все они и не так уж часто обла­дают пре­дан­но­стью другу и вер­но­стью долгу настолько, чтобы это было кор­нем жизни, есте­ствен­ной осно­вой самого суще­ства, когда бла­го­род­ство души — само собой разу­ме­ю­ще­еся состояние.

…Вот так и среди нас, чело­ве­ков: есть скром­ные люди с чистым серд­цем, «неза­мет­ные» и «малень­кие», но с огром­ной душой. Они-то и укра­шают жизнь, вме­щая в себя все луч­шее, что есть в чело­ве­че­стве, — доб­роту, про­стоту, дове­рие. Так и под­снеж­ник кажется капель­кой неба на земле…”

1. Двое в одной комнате

Жалобно и, каза­лось, без­на­дежно он вдруг начи­нал ску­лить, неук­люже пере­ва­ли­ва­ясь туда-сюда, — искал мать. Тогда хозяин сажал его себе на колени и совал в ротик соску с молоком.

Да и что оста­ва­лось делать месяч­ному щенку, если он ничего еще не пони­мал в жизни ров­ным сче­том, а матери все нет и нет, несмотря ни на какие жалобы. Вот он и пытался зада­вать груст­ные кон­церты. Хотя, впро­чем, засы­пал на руках хозя­ина в объ­я­тиях с буты­лоч­кой молока.

Но на чет­вер­тый день малыш уже стал при­вы­кать к теп­лоте рук чело­века. Щенки очень быстро начи­нают отзы­ваться на ласку.

Имени сво­его он еще не знал, но через неделю точно уста­но­вил, что он — Бим.

В два месяца он с удив­ле­нием уви­дел вещи: высо­чен­ный для щенка пись­мен­ный стол, а на стене — ружье, охот­ни­чью сумку и лицо чело­века с длин­ными воло­сами. Ко всему этому быст­ренько при­вык. Ничего уди­ви­тель­ного не было уже и в том, что чело­век на стене непо­дви­жен: раз не шеве­лится — инте­рес неболь­шой. Правда, несколько позже, потом, он нет-нет да и посмот­рит: что бы это зна­чило — лицо выгля­ды­вает из рамки, как из окошка?

Вто­рая стена была зани­ма­тель­нее. Она вся состо­яла из раз­ных бру­соч­ков, каж­дый из кото­рых хозяин мог выта­щить и вста­вить обратно. В воз­расте четы­рех меся­цев, когда Бим уже смог дотя­нуться на зад­них лап­ках, он сам выта­щил бру­со­чек и попы­тался его иссле­до­вать. Но тот заше­ле­стел почему-то и оста­вил в зубах Бима листок. Очень забавно было раз­ди­рать на мел­кие части тот листок.

— Это еще что?! — при­крик­нул хозяин. — Нельзя! — и тыкал Бима носом в книжку. — Бим, нельзя. Нельзя!

После такого вну­ше­ния даже чело­век отка­жется от чте­ния, но Бим — нет: он долго и вни­ма­тельно смот­рел на книги, скло­няя голову то на один бок, то на дру­гой. И, видимо, решил так: раз уж нельзя эту, возьму дру­гую. Он тихонько вце­пился в коре­шок и ута­щил это самое под диван, там отже­вал сна­чала один угол пере­плета, потом вто­рой, а забыв­шись, выво­лок неза­дач­ли­вую книгу на сере­дину ком­наты и начал тер­зать лапами игра­ючи, да еще и с припрыгом.

Вот тут-то он и узнал впер­вые, что такое «больно» и что такое «нельзя». Хозяин встал из-за стола и строго сказал:

— Нельзя! — и тре­па­нул за ухо. — Ты же мне, глу­пая твоя голова, «Биб­лию для веру­ю­щих и неве­ру­ю­щих» изо­рвал. — И опять: — Нельзя! Книги — нельзя! — Он еще раз дер­нул за ухо.

Бим взвизг­нул да и под­нял все четыре лапы кверху. Так лежа на спине, он смот­рел на хозя­ина и не мог понять, что же, соб­ственно, происходит.

— Нельзя! Нельзя! — дол­бил тот наро­чито и совал снова и снова книгу к носу, но уже не нака­зы­вал. Потом под­нял щенка на руки, гла­дил и гово­рил одно и то же: — Нельзя, маль­чик, нельзя, глу­пыш. — И сел. И поса­дил на колени.

Так в ран­нем воз­расте Бим полу­чил от хозя­ина мораль через «Биб­лию для веру­ю­щих и неве­ру­ю­щих». Бим лиз­нул ему руку и вни­ма­тельно смот­рел в лицо.

Он уже любил, когда хозяин с ним раз­го­ва­ри­вал, но пони­мал пока всего лишь два слова: «Бим» и «нельзя». И все же очень, очень инте­ресно наблю­дать, как сви­сают на лоб белые волосы, шеве­лятся доб­рые губы и как при­ка­са­ются к шерстке теп­лые, лас­ко­вые пальцы. Зато Бим уже абсо­лютно точно умел опре­де­лить — весе­лый сей­час хозяин или груст­ный, ругает он или хва­лит, зовет или прогоняет.

А он бывал и груст­ным. Тогда гово­рил сам с собой и обра­щался к Биму:

— Так-то вот и живем, дура­чок. Ты чего смот­ришь на нее? — ука­зы­вал он на порт­рет. — Она, брат, умерла. Нет ее. Нет… — Он гла­дил Бима и в пол­ной уве­рен­но­сти при­го­ва­ри­вал: — Ах ты мой дура­чок, Бимка. Ничего ты еще не понимаешь.

Но прав был он лишь отча­сти, так как Бим пони­мал, что сей­час играть с ним не будут, да и слово «дура­чок» при­ни­мал на свой счет, и «маль­чик» — тоже. Так что когда его боль­шой друг окли­кал дурач­ком или маль­чи­ком, то Бим шел немед­ленно, как на кличку. А раз уж он, в таком воз­расте, осва­и­вал инто­на­цию голоса, то, конечно же, обе­щал быть умней­шей собакой.

Но только ли ум опре­де­ляет поло­же­ние собаки среди своих собра­тьев? К сожа­ле­нию, нет. Кроме умствен­ных задат­ков, у Бима не все было в порядке.

Правда, он родился от поро­ди­стых роди­те­лей, сет­те­ров, с длин­ной родо­слов­ной. У каж­дого его предка был лич­ный листок, сви­де­тель­ство. Хозяин мог бы по этим анке­там не только дойти до пра­деда и про­бабки Бима, но и знать, при жела­нии, пра­де­до­вого пра­деда и пра­ба­буш­кину пра­ба­бушку. Это все, конечно, хорошо. Но дело в том, что Бим при всех досто­ин­ствах имел боль­шой недо­ста­ток, кото­рый потом сильно отра­зился на его судьбе: хотя он был из породы шот­ланд­ских сет­те­ров (сет­тер-гор­дон), но окрас ока­зался абсо­лютно нети­пич­ным — вот в чем и соль. По стан­дар­там охот­ни­чьих собак сет­тер-гор­дон дол­жен быть обя­за­тельно чер­ный, с бле­стя­щим сине­ва­тым отли­вом — цвета воро­нова крыла, и обя­за­тельно с четко отгра­ни­чен­ными яркими отме­ти­нами, рыже-крас­ными под­па­ли­нами, даже белые отме­тины счи­та­ются боль­шим поро­ком у гор­до­нов. Бим же выро­дился таким: туло­вище белое, но с рыжень­кими под­па­ли­нами и даже чуть замет­ным рыжим кра­пом, только одно ухо и одна нога чер­ные, дей­стви­тельно — как воро­ново крыло, вто­рое ухо мяг­кого жел­то­вато-рыжень­кого цвета. Даже уди­ви­тельно подоб­ное явле­ние: по всем ста­тьям — сет­тер-гор­дон, а окрас — ну ничего похо­жего. Какой-то дале­кий-дале­кий пре­док взял вот и выско­чил в Биме: роди­тели — гор­доны, а он — аль­би­нос породы.

В общем-то, с такой раз­но­цвет­но­стью ушей и с под­па­лин­ками под боль­шими умными темно карими гла­зами морда Бима была даже сим­па­тич­ней, при­мет­ней, может быть, даже умнее или, как бы ска­зать, фило­со­фич­ней, раз­дум­чи­вей, чем у обыч­ных собак. И право же, все это нельзя даже назвать мор­дой, а ско­рее — соба­чьим лицом. Но по зако­нам кино­ло­гии белый окрас, в кон­крет­ном слу­чае, счи­та­ется при­зна­ком вырож­де­ния. Во всем — кра­са­вец, а по стан­дар­там шерст­ного покрова — явно сомни­тель­ный и даже пороч­ный. Такая вот беда была у Бима.

Конечно, Бим не пони­мал вины сво­его рож­де­ния, поскольку и щен­кам не дано при­ро­дой до появ­ле­ния на свет выби­рать роди­те­лей. Биму про­сто не дано и думать об этом. Он жил себе и пока радовался.

Но хозяин-то бес­по­ко­ился: дадут ли на Бима родо­слов­ное сви­де­тель­ство, кото­рое закре­пило бы его поло­же­ние среди охот­ни­чьих собак, или он оста­нется пожиз­нен­ным изгоем? Это будет известно лишь в шести­ме­сяч­ном воз­расте, когда щенок (опять же по зако­нам кино­ло­гии) опре­де­лится и офор­мится в близ­кое к тому, что назы­ва­ется пород­ной собакой.

Вла­де­лец матери Бима, в общем-то уже решил было выбра­ко­вать белого из помета, то есть уто­пить, но нашелся чудак, кото­рому стало жаль такого кра­савца. Чудак тот и был тепе­реш­ним хозя­и­ном Бима: глаза ему понра­ви­лись, видите ли, умные. Надо же! А теперь и стоит вопрос: дадут или не дадут родословную?

Тем вре­ме­нем хозяин пытался раз­га­дать, откуда такая ано­ма­лия у Бима. Он пере­вер­нул все книги по охоте и соба­ко­вод­ству, чтобы хоть немного при­бли­зиться к истине и дока­зать со вре­ме­нем, что Бим не вино­ват. Именно для этого он и начал выпи­сы­вать из раз­ных книг в тол­стую общую тет­радь все, что могло оправ­дать Бима как дей­стви­тель­ного пред­ста­ви­теля породы сет­те­ров. Бим был уже его дру­гом, а дру­зей все­гда надо выру­чать. В про­тив­ном слу­чае — не ходить Биму побе­ди­те­лем на выстав­ках, не гре­меть золо­тыми меда­лями на груди: какой бы он ни был золо­той соба­кой на охоте, из пород­ных он будет исключен.

Какая же все-таки неспра­вед­ли­вость на белом свете!

Записки охот­ника

В послед­ние месяцы Бим неза­метно вошел в мою жизнь и занял в ней проч­ное место. Чем же он взял? Доб­ро­той, без­гра­нич­ным дове­рием и лас­кой — чув­ствами все­гда неот­ра­зи­мыми, если между ними не втер­лось под­ха­лим­ство, како­вое может потом, посте­пенно, пре­вра­тить все в лож­ное — и доб­роту, и дове­рие, и ласку. Жут­кое это каче­ство — под­ха­ли­маж. Не дай-то боже! Но Бим — пока малыш и милый соба­чо­нок. Все будет зави­сеть в нем от меня, от хозяина.

Странно, что и я ино­гда заме­чаю теперь за собой такое, чего раньше не было. Напри­мер, если увижу кар­тину, где есть собака, то прежде всего обра­щаю вни­ма­ние на ее окрас и поро­ди­стость. Ска­зы­ва­ется бес­по­кой­ство от вопроса: дадут или не дадут свидетельство?

Несколько дней назад был в музее на худо­же­ствен­ной выставке и сразу же обра­тил вни­ма­ние на кар­тину Д. Бас­сано (Х век) «Мои­сей иссе­кает воду из скалы». Там на перед­нем плане изоб­ра­жена собака — явно про­то­тип лега­вой породы, со стран­ным, однако, окра­сом: туло­вище белое, морда же, рас­се­чен­ная белой про­то­чи­ной, чер­ная, уши тоже чер­ные, а нос белый, на левом плече чер­ное пятно, зад­ний кост­рец тоже чер­ный. Изму­чен­ная и тощая, она жадно пьет дол­го­ждан­ную воду из чело­ве­че­ской миски.

Вто­рая собака, длин­но­шерст­ная, тоже с чер­ными ушами. Обес­си­лев от жажды, она поло­жила на колени хозя­ина голову и сми­ренно ожи­дает воду.

Рядом — кро­лик, петух, слева — два ягненка.

Что хотел ска­зать художник?

Ведь за минуту до этого все они были в отча­я­нии, у них не было ни капли надежды. И они гово­рили в глаза спас­шему их от раб­ства Моисею:

Троепольский Гавриил » Белый Бим Черное ухо — читать книгу онлайн бесплатно

Посвящается Александру Трифоновичу Твардовскому

Жалобно и, казалось, безнадежно он вдруг начинал скулить, неуклюже переваливаясь туда-сюда, – искал мать. Тогда хозяин сажал его себе на колени и совал в ротик соску с молоком.

Да и что оставалось делать месячному щенку, если он ничего еще не понимал в жизни ровным счетом, а матери все нет и нет, несмотря ни на какие жалобы. Вот он и пытался задавать грустные концерты. Хотя, впрочем, засыпал на руках хозяина в объятиях с бутылочкой молока.

Но на четвертый день малыш уже стал привыкать к теплоте рук человека. Щенки очень быстро начинают отзываться на ласку.

Имени своего он еще не знал, но через неделю точно установил, что он – Бим.

В два месяца он с удивлением увидел вещи: высоченный для щенка письменный стол, а на стене – ружье, охотничью сумку и лицо человека с длинными волосами. Ко всему этому быстренько привык. Ничего удивительного не было уже и в том, что человек на стене неподвижен: раз не шевелится – интерес небольшой. Правда, несколько позже, потом, он нет-нет да и посмотрит: что бы это значило – лицо выглядывает из рамки, как из окошка?

Вторая стена была занимательнее. Она вся состояла из разных брусочков, каждый из которых хозяин мог вытащить и вставить обратно. В возрасте четырех месяцев, когда Бим уже смог дотянуться на задних лапках, он сам вытащил брусочек и попытался его исследовать. Но тот зашелестел почему-то и оставил в зубах Бима листок. Очень забавно было раздирать на мелкие части тот листок.

– Это еще что?! – прикрикнул хозяин. – Нельзя! – и тыкал Бима носом в книжку. – Бим, нельзя. Нельзя!

После такого внушения даже человек откажется от чтения, но Бим – нет: он долго и внимательно смотрел на книги, склоняя голову то на один бок, то на другой. И, видимо, решил так: раз уж нельзя эту, возьму другую. Он тихонько вцепился в корешок и утащил это самое под диван, там отжевал сначала один угол переплета, потом второй, а забывшись, выволок незадачливую книгу на середину комнаты и начал терзать лапами играючи, да еще и с припрыгом.

Вот тут-то он и узнал впервые, что такое «больно» и что такое «нельзя». Хозяин встал из-за стола и строго сказал:

– Нельзя! – и трепанул за ухо. – Ты же мне, глупая твоя голова, «Библию для верующих и неверующих» изорвал. – И опять: – Нельзя! Книги – нельзя! – Он еще раз дернул за ухо.

Бим взвизгнул да и поднял все четыре лапы кверху. Так лежа на спине, он смотрел на хозяина и не мог понять, что же, собственно, происходит.

– Нельзя! Нельзя! – долбил тот нарочито и совал снова и снова книгу к носу, но уже не наказывал. Потом поднял щенка на руки, гладил и говорил одно и то же: – Нельзя, мальчик, нельзя, глупыш. – И сел. И посадил на колени.

Так в раннем возрасте Бим получил от хозяина мораль через «Библию для верующих и неверующих». Бим лизнул ему руку и внимательно смотрел в лицо.

Он уже любил, когда хозяин с ним разговаривал, но понимал пока всего лишь два слова: «Бим» и «нельзя». И все же очень, очень интересно наблюдать, как свисают на лоб белые волосы, шевелятся добрые губы и как прикасаются к шерстке теплые, ласковые пальцы. Зато Бим уже абсолютно точно умел определить – веселый сейчас хозяин или грустный, ругает он или хвалит, зовет или прогоняет.

А он бывал и грустным. Тогда говорил сам с собой и обращался к Биму:

– Так-то вот и живем, дурачок. Ты чего смотришь на нее? – указывал он на портрет. – Она, брат, умерла. Нет ее. Нет… – Он гладил Бима и в полной уверенности приговаривал: – Ах ты мой дурачок, Бимка. Ничего ты еще не понимаешь.

Но прав был он лишь отчасти, так как Бим понимал, что сейчас играть с ним не будут, да и слово «дурачок» принимал на свой счет, и «мальчик» – тоже. Так что когда его большой друг окликал дурачком или мальчиком, то Бим шел немедленно, как на кличку. А раз уж он, в таком возрасте, осваивал интонацию голоса, то, конечно же, обещал быть умнейшей собакой.

Но только ли ум определяет положение собаки среди своих собратьев? К сожалению, нет. Кроме умственных задатков, у Бима не все было в порядке.

Правда, он родился от породистых родителей, сеттеров, с длинной родословной. У каждого его предка был личный листок, свидетельство. Хозяин мог бы по этим анкетам не только дойти до прадеда и пробабки Бима, но и знать, при желании, прадедового прадеда и прабабушкину прабабушку. Это все, конечно, хорошо. Но дело в том, что Бим при всех достоинствах имел большой недостаток, который потом сильно отразился на его судьбе: хотя он был из породы шотландских сеттеров (сеттер-гордон), но окрас оказался абсолютно нетипичным – вот в чем и соль. По стандартам охотничьих собак сеттер-гордон должен быть обязательно черный, с блестящим синеватым отливом – цвета воронова крыла, и обязательно с четко отграниченными яркими отметинами, рыже-красными подпалинами, даже белые отметины считаются большим пороком у гордонов. Бим же выродился таким: туловище белое, но с рыженькими подпалинами и даже чуть заметным рыжим крапом, только одно ухо и одна нога черные, действительно – как вороново крыло, второе ухо мягкого желтовато-рыженького цвета. Даже удивительно подобное явление: по всем статьям – сеттер-гордон, а окрас – ну ничего похожего. Какой-то далекий-далекий предок взял вот и выскочил в Биме: родители – гордоны, а он – альбинос породы.

В общем-то, с такой разноцветностью ушей и с подпалинками под большими умными темно-карими глазами морда Бима была даже симпатичней, приметней, может быть, даже умнее или, как бы сказать, философичней, раздумчивей, чем у обычных собак. И право же, все это нельзя даже назвать мордой, а скорее – собачьим лицом. Но по законам кинологии белый окрас, в конкретном случае, считается признаком вырождения. Во всем – красавец, а по стандартам шерстного покрова – явно сомнительный и даже порочный. Такая вот беда была у Бима.

Конечно, Бим не понимал вины своего рождения, поскольку и щенкам не дано природой до появления на свет выбирать родителей. Биму просто не дано и думать об этом. Он жил себе и пока радовался.

Но хозяин-то беспокоился: дадут ли на Бима родословное свидетельство, которое закрепило бы его положение среди охотничьих собак, или он останется пожизненным изгоем? Это будет известно лишь в шестимесячном возрасте, когда щенок (опять же по законам кинологии) определится и оформится в близкое к тому, что называется породной собакой.

Владелец матери Бима в общем-то уже решил было выбраковать белого из помета, то есть утопить, но нашелся чудак, которому стало жаль такого красавца. Чудак тот и был теперешним хозяином Бима: глаза ему понравились, видите ли, умные. Надо же! А теперь и стоит вопрос: дадут или не дадут родословную?

Читать дальше