Рассказы про роды с плохим исходом

Нередко за плечами матерей стоят память о тяжёлых родах, депрессия, ненависть к изменившемуся телу и даже полнейшее равнодушие к ребёнку. Мы записали истории женщин, которые столкнулись с большим количеством трудностей и чей опыт материнства оказался далёк от радужного.

Я родила в тридцать, сейчас дочке пять с половиной лет. Это была первая и запланированная беременность. Я очень её ждала! Хотя до этого никогда не хотела детей. У меня несколько племянников, и с девяти лет я вручную стирала пелёнки, потому что у нас не было машинки, гуляла с детьми, укачивала их и купала. Я очень хорошо знала, что материнство — это не так мило, как это пытается представить общество. Я терпела шум в доме и думала: «Да чтобы я когда-нибудь… Ну уж нет!».

Но когда встретила мужа, то вдруг ощутила, что вот от этого человека я хочу родить ребёнка. Возникло практически звериное чутьё. Он тоже хотел, материальное положение позволяло, и я решилась. Я сразу забеременела, всё было хорошо, и мне было приятно ощущать, что внутри меня ребёнок.

А вот роды были тяжёлыми. Я планировала совместные, но не сумела это правильно организовать, а муж и пальцем не пошевелил, чтобы помочь. В итоге план сорвался, и мне пришлось рожать одной. Я попала в роддом с хорошей статистикой естественных родов.

Мне пришлось пройти через все виды медицинской агрессии, я чувствовала себя куском мяса на конвейере без права голоса. Больше всего это было похоже на долгое изнасилование.

Мне нужно было делать экстренное кесарево, но его не сделали и заставили подписать отказ, потому что это испортило бы им статистику. Врач попытался раскрыть матку искусственно. Потом на меня начали орать, что я «плохо рожаю» и не стараюсь. Сейчас понимаю, что муж на родах нужен не для того, чтобы встречать ребёнка, а для того, чтобы в роддоме тебя было кому защитить.

После родов я очень хотела увидеть дочку, — ту, ради кого я всё это вытерпела. Но мне её не дали: просто поднесли, секунду подержали рядом, я ничего не успела даже рассмотреть, и сразу унесли — я не поняла куда и зачем. Пока меня шили, я лежала и рыдала в голос. Внутри клокотали обида и невероятная боль. Я до сих пор не простила врачам того, что не дали мне прикоснуться к моему ребёнку. Это была какая-то бессмысленная, тупая жестокость. Потом я лежала в коридоре на каталке, у меня тряслись руки, кто-то принёс чай и печенье. Я думала: всё закончилось, я сделала это, я очень смелая.

Вечером, почти ночью, мне сказали, что можно сходить посмотреть на дочь — она была в реанимации. Я была после эпизиотомии (хирургическое рассечение, которое помогает увеличить диаметр входа во влагалище, чтобы облегчить роды. — Прим. ред.), меня всю трясло на отходняке от наркоза, поминутно темнело перед глазами, и вдоль стеночки я еле-еле доползла через бесконечный коридор до палаты, где был мой ребёнок. Дочь лежала в боксе, во рту у неё были какие-то медицинские трубки, она спала. Я подумала: «Ну, что ж, не знаю, кто ты, но теперь мы будем жить вместе».

Позднее выяснилось, что у ребёнка была асфиксия, и ещё во время родов она нахлебалась мекониальных вод (говоря простым языком, хлебнула говна), поэтому ей вроде как чистили желудок. На следующий день сказали, что с ней всё хорошо, но по правилам, детей, которые попали в реанимацию, не могут сразу отдать родителям, а сначала везут в больницу на обследование. 

Когда я всё-таки получила дочь и привезла домой, из всех чувств у меня осталось только недоумение — что, чёрт возьми, происходит, откуда тут этот ребёнок, где его мать, это что, я? Я не чувствовала в себе ни малейшей любви или нежности.

Честно сказать, та неделя была одной из самых страшных в моей жизни. Я думала, что у меня просто нет опции «Полюбить ребёнка» и я обречена нести ответственность за чуждое мне существо. И некому было сказать о своих чувствах. Да и что бы я сказала? «Я не люблю своего ребёнка, это нормально?».

До родов и через несколько дней после я общалась с доулой (помощницей в родах. — Прим. ред.). Она посоветовала мне как можно чаще лежать, соприкасаясь с ребёнком голой кожей, и как можно больше трогать ребёнка, чтобы пробудить материнские чувства. Это сработало, и в какой-то момент я наконец-то ощутила, что это существо вызывает у меня не раздражение и испуг, а что-то вроде нежности. А ведь есть женщины, у которых это так и не запустилось. Не у всех есть врождённый инстинкт, и у некоторых он не запускается никогда.

Разбираясь во всём этом, я узнала про такую штуку, как импринтинг. Любое животное, родив детёныша, должно немедленно получить к нему доступ, чтобы запустились механизмы выработки гормонов привязанности и любви. Если у самки животного отнять детёнышей, а через несколько дней отдать, она может и отказаться от них. Всё просто: если роды произошли, а детёныша нет, тело самки думает, что он умер, и сворачивает все программы его жизнеобеспечения, в том числе лактацию и выработку гормонов, отвечающих за привязанность. Кажется, что-то похожее было и у меня.

Я оказалась не готовой к тому, что происходит с телом сразу после родов. В Сети столько советов насчёт того, что делать с ребёнком, когда он родится, и так мало информации насчёт того, что будет происходить с самой молодой мамой! Есть перемены, которые меня печалят. Например, я не думала, что в первые месяцы у меня облезет кожа и будут сыпаться волосы. Помню, мою голову, встаю из ванны, а вся поверхность воды покрыта выпавшими волосами. Как оказалось, это обычная штука у родивших, гормональная перестройка. 

У меня всегда было всё плохо с зубами, и рождение ребёнка в этом плане стало катастрофой. Зубы страшно разрушались в первый год после родов. И ещё. Об этом не говорят вслух, поэтому я не знала, что так может случиться. Видимо, какие-то мышцы необратимо потеряли тонус. Теперь, если я хочу в туалет и неожиданно сильно чихаю, я могу чуточку описаться. Это буквально капля или две, но всё равно очень удручает.

После родов меня свалило в послеродовую депрессию. Это страшно вспоминать: вот ребёнок, я её люблю, но при этом так страшно устала и не вижу выхода из постоянной усталости и задолбанности, что сажусь на пол и начинаю просто орать и бить пол кулаками с криками о том, что я больше не могу… Я хотела исчезнуть, перестать существовать. Помню, ловила себя на желании, чтобы меня сбила машина — тогда можно было бы умереть или полежать в больнице и отдохнуть.

Или вот ещё, помню, что поехали на «отдых» — что для меня означало, что я безвылазно буду сидеть с ребёнком и точно не отдохну. Я сидела в комнате и смотрела на люстру. Мне всегда нравились красивые вещи и я любовалась ими. Я обычно думаю о том, как сделан тот или иной предмет, а тут сидела и размышляла, есть ли там в потолке крючок и выдержит ли он мой вес.

В какой-то момент я была не в состоянии контролировать свою ярость по поводу происходящего. Я не могла себе представить, что можно одновременно любить ребёнка и так ненавидеть себя, свою жизнь, несвободу, отсутствие вокруг чего-либо кроме материнства. Как будто попала в капкан и была готова отгрызть себе лапу.

Когда я уже совсем не могла, то убегала в другую комнату, орала, выла и хлестала полотенцем по кровати с криками «Не могу больше, господи, я больше не могу». Думаю, что, вероятно, навредила своему ребёнку всем этим. Она пугалась, когда меня срывало, плакала, но если бы я не орала тогда в пространство, то было бы гораздо хуже.

Когда ребёнку было три с половиной, я всё-таки дошла до психиатра. К тому времени у меня ежедневно случались срывы, я почти непрерывно плакала и ощущала себя совершенно беспомощной, невыносимо уставшей и выжатой. Мне выписали таблетки. Вот с того момента мне стало легче. Меня спасли антидепрессанты, робот-пылесос и садик, когда дочь подросла. Сейчас она стала старше, и с ней уже о многом можно договориться.

Материнство очень похоже на домашний арест: ты вроде не в тюрьме, но на тебе невидимый электронный браслет, и твоя свобода заканчивается там, где начинаются потребности ребёнка. Каждый раз, когда ощущались моменты несвободы, меня это бесило. И я испытывала постоянную, огромную, невыносимую усталость. Были мысли: «Я ужасная мать, я не рада 24/7 своему ребёнку». Это очень тяжело. Я хотела быть наполненной, спокойной, терпеливой, а была дёрганой, невыспавшейся, раздражённой, усталой и всё время плакала. Сейчас я благодарна себе за то, что вообще выжила.

Её папа помогает, но это не равное распределение ролей. Как заплести красивые косы, когда идти на прививку, куда подевалась резиночка с клубничкой, что делать, если ребёнка вырвало, — этого он не знает и знать не стремится. А жаль.

Сейчас, спустя время и принятие, я чувствую к дочке бесконечную нежность, когда она спокойна. Раздражение, когда ноет. Уважение. Изумление. Интерес.

Мне нравится общаться с ней. Но в больших количествах мне трудно её выносить, я быстро устаю. Тем не менее сейчас я чаще чувствую себя счастливой в материнстве. Особенно когда вижу, что всё не зря. Например, мы валяемся с дочерью, я читаю ей книгу. Она спрашивает о чём-то, я рассказываю. Или мы придумываем дурацкие шутки и смеёмся. Но это всё в те моменты, когда я в ресурсе. Когда я выжата как лимон, я не чувствую себя счастливой ни в чём.

Я родила в двадцать лет, ребёнку сейчас, кажется, девять. Или десять, я никак не могу запомнить.

Это была первая беременность. У меня были сомнения насчёт того, надо ли рожать. Я не была уверена, что хочу оставаться с моим мужчиной, у нас не было нормального жилья, работы, даже просто нормальных человеческих отношений. Когда узнала, что беременна, я сильно испугалась. Оказалось, что мужчина не использовал презерватив, а я ни на тот момент, ни сейчас не могла определить по одним лишь ощущениям, есть ли он. Я сразу же попыталась записаться к гинекологу, но родственники мужа очень хотели этого ребёнка и настаивали на его рождении. Когда со всех сторон сыпятся фразы вроде «Он же живой», поневоле начинаешь чувствовать себя чудовищной мразью за то, что думаешь об убийстве несчастного зародыша.

Врачи тоже надавили. Мне показали УЗИ, рассказали, где у эмбриона ручки и ножки. Милая врач улыбалась: как радостно, что появится новый человек! И я поверила её словам.

Беременность протекала весьма хорошо, за исключением нарастающей депрессии. Физически всё было неплохо, морально — ужасно. Постоянно нарастало чувство, что этот ребёнок мне не нужен.

Когда пришло время рожать, я настояла на кесаревом сечении — получилось добыть медотвод от естественных родов по причине хронического заболевания, потому что рожать самой я боялась просто панически. Уже в роддоме мне посоветовали делать эпидуральную анестезию (своего рода наркоз местного применения. — Прим. ред.), потому что так якобы безопаснее для ребёнка. Я очень паниковала — не кричала и не тряслась, но мне было страшно осознавать, что в позвоночник втыкают иглу, меня ждёт операция и скоро на свет появится ребёнок. 

Когда я увидела младенца впервые, то испытывала только чувство усталости, страха и брезгливости. Он показался мне довольно жутким — маленькое непонятное существо с искажёнными движениями. Оно вызывало зловещее чувство, как анимированный манекен. Но были и симпатичные черты — глаза, например, красивые.

Это существо было жалко из-за того, что оно такое беспомощное и бессильное. Но это была именно жалость, а не умиление. Получается, что только из жалости его надо было обихаживать, развлекать и кормить (собой!).

После родов моё тело было безнадёжно испорчено и больше никогда не сможет восстановиться окончательно. Я чувствую к нему ненависть. Омерзение. Не могу сказать, что до родов прямо очень любила себя, но в целом моя внешность меня устраивала. Мне нравилось ощущение лёгкости, я не стеснялась носить короткую и открытую одежду.

Теперь на животе уродливый шрам от кесарева. Сам живот стал огромным, и я до сих пор похожа на беременную. Почти всё тело покрылось растяжками. Грудь, бёдра, живот, бока. Стали отекать ноги — не только из-за увеличившегося веса, а ещё и из-за проблем с сосудами. Испортилось зрение — один глаз на две диоптрии, другой на две с половиной.

Ритм жизни изменился просто отвратительно. Пришлось из совы пытаться стать жаворонком. Мне нравится околобогемный образ жизни — я спокойно и с удовольствием работаю по ночам, сплю всё утро, общаюсь и гуляю во второй половине дня, люблю заниматься тем, чем занимаюсь, подолгу, и при этом принимать спонтанные решения о том, что именно это будет. С детьми так жить не получится: нужно каждый день делать одно и то же, дёргаться, прерываться через каждые пять —семь минут. Я знаю, что многие находят в таком режиме интерес, радуются проделкам детей. У меня не получалось.

С новорождёнными не спокойнее, но чуть однообразнее — они просто вопят. Раньше я не подозревала, что ребёнок может кричать из-за того, что хочет спать. Казалось бы, если лежишь в кроватке и хочешь спать — бери и спи! Но у детей это почему-то так не работает.

Ещё меня ужасно раздражало, что я не могу есть то, что мне нравится. Я не курила и не пила алкоголь даже изредка — знаю, многим тяжело отказываться от этих привычек. Зато я всегда любила острое, и родственники не давали мне этого делать, потому что молоко будет горьким и ребёнок не станет брать грудь. Очень угнетал даже не вынужденный отказ от привычек, а то, что моё тело рассматривают как предмет. Какая-то кастрюля по переработке пищи для ребёнка, а не человек.

Когда ребёнок научился говорить, проблемой стали его бесконечные «почему». И одно дело, если бы он действительно интересовался и пытался разобраться, но ему было куда важнее просто привлечь к себе внимание.

Спустя несколько месяцев после родов становилось всё меньше сил, всё больше раздражения, безнадёжности, ненависти к себе, желания молча лежать и даже не спать, а просто смотреть в потолок. Мне было страшно от изменений тела. Я помню, как анонимно попыталась попросить поддержки у психолога насчет принятия себя, — тогда у меня совсем не осталось подходящей одежды и не было возможности её купить. «Сшейте платье на заказ», — ответила психолог.

В конце концов, когда ребёнку было около трёх лет, я просто попыталась наложить на себя руки, но меня откачали и поместили в больницу. Я настолько не хотела возвращаться к беспросветной серости с ненавистным ребёнком, что сказала психиатрам, что боюсь этому самому ребёнку навредить. На самом деле не боялась. Боялась снова его увидеть. 

Пока я была в больнице, ребёнка забрали родственники со стороны отца. Они его больше всех хотели, пускай теперь его и воспитывают. Он живёт с ними до сих пор, иногда я с ним вижусь. С отцом ребёнка мы разошлись примерно через год после рождения. Он устроился на новую работу и влюбился в коллегу, не ворчливую, хорошо выспавшуюся и способную послушать его, не отвлекаясь на вопли, убегающее молоко и прочее. Этот замечательный человек сказал, что я стала слишком скучной, нервной, плохо за ним ухаживаю, и слился.

Я чувствовала и чувствую себя плохой матерью. Мне жаль этого ребёнка, но я его не вывезу. Сильной эмоциональной привязанности к нему нет. Есть разве что страх, что если с ним внезапно что-то случится — меня обвинят, что не была рядом, недодала и так далее.

Конечно, я чувствую себя виноватой во всей этой ситуации. И не уверена, что справляюсь с чувством вины. Скорее, уже смирилась — я смалодушничала, не настояв на аборте, и теперь не могу заставить себя дать этому человеку любовь и заботу. Чтобы разобраться в себе, я обращалась к психологу, психоаналитику, психотерапевту, психиатру. Я собрала полный штат. Эти люди меня не осуждали, но всё время казалось, что к моей ситуации относятся как к патологии. Меня вежливо слушали и расспрашивали, но кажется, ровно таким же тоном говорили бы, скажем, с каннибалом, расчленяющим бабушек и котят.

Мне кажется логичным, если в сложившейся ситуации ребёнок, когда вырастет, вовсе не захочет помогать мне в старости или беде. Я бы не хотела ставить его в такую ситуацию, потому что ухаживать за пожилыми родственниками ещё хуже, чем сидеть в декрете. В декрете хоть надежда есть, что спустя время жизнь снова продолжится в привычном ритме, а здесь — только медленное угасание.

Опыт материнства я не пересмотрела, но рядом со мной в последние годы находится партнёр, который поддерживал меня долгое время. Он равнодушен к детям, но вероятно, через несколько лет их захочет. Если к тому моменту финансовое обеспечение позволит нанимать постоянную няню, пройти подготовку у психолога, обеспечить жильё и прочее — я могу об этом задуматься годам к 38–40.

Также я рассматриваю вариант, что детей мне просто может захотеться. Начинают же люди любить грибы и оливки, меняют сексуальный темперамент, обретают и теряют неожиданные фобии. Вдруг и тут что-то случится?

Я родила в 22 года, сейчас ребенку три. Я не могу сказать, что малыш не был желанным. Но я не понимаю, где была моя голова. Вообще я мечтала закончить университет, найти работу, приобрести собственное жильё, потом выйти замуж и заводить хоть семерых. Я очень хотела счастливую многодетную семью и была готова ради этого работать. А потом… Встретила человека и почувствовала, что хочу родить от него уже сейчас. Мы с ним обручились, а когда играли свадьбу, я была уже беременна.

Я довольно быстро поняла, что ввязалась в сомнительную авантюру: ведь я только закончила первый курс бакалавриата, как учиться дальше? Немного успокаивали родственники мужа, обещавшие помочь. А в регламентах университета было написано, что при уходе за ребёнком до трёх лет дают свободное посещение. Я не рассчитывала на «халяву», но очень надеялась именно на свободное посещение, и была уверена, что смогу учиться.

В беременность меня как будто «расчеловечили»: знакомые и родственники постоянно интересовались плодом, а обо мне забывали, хотя раньше я интересовала их как человек. Те же, кто продолжил относиться ко мне как к личности, заходили с другой стороны и регулярно осуждали, что я не сделала аборт. Мол, у тебя же учёба, жилищные условия не очень. Я тогда не одного «друга» добавила в чёрный список.

Первый триместр проходил в аду: постоянно рвало от любой мелочи. Мне постоянно хотелось в туалет, болела голова, крошились и болели зубы. Несколько раз я ложилась на сохранение: простывала, был белок в моче, гипертонус, опять гипертонус. Это очень выматывало и пугало.

Когда родилась дочь, я испытала облегчение. И умиление. Она показалась страшненькой и синеватой, но ужасно милой. Я могла бы испугаться, но я была предупреждена, что дети рождаются не розовощёкими карапузами.

После родов восприятие тела не сильно изменилось: тело и тело. А вот понятие личных границ трансформировалось очень сильно, и я стала значительно агрессивнее в их отстаивании. Если до беременности, как ни странно, я могла иногда где-то поступиться своим комфортом, после отвоёвывать приходилось всё — от одиночного похода в магазин до права прийти с ребёнком на мастер-класс или лекцию, чтобы побыть живым человеком, который учится и чем-то увлекается. Сильно изменился ритм жизни. Часто я прихожу в ужас, сколько интересных событий успевает пройти мимо меня. Сузился круг общения, а новых знакомств не появилось. Я пыталась завязать контакт с другими матерями, но не получилось. Хотела посещать с ребёнком разные мероприятия, где, казалось бы, можно найти ещё приятелей, но контакт не складывался. 

Пока лучше всех меня поддерживает, как ни странно, друг-чайлдфри. Он всё выслушивает, никогда не осуждает, хоть и не может помочь. Часто вспоминаем дни, когда могли просто договориться сорваться гулять ночью, не строя планов заранее.

Я не ожидала, что жизнь изменится так резко, я тот непросвещённый человек, чью картину материнства в голове составляли розовые пяточки и воркование над кроваткой пять минут в день. Ведь вокруг пишут о саморазвитии в декрете, росте карьеры, а я чем хуже? Я чувствовала себя обманутой, но и представить не могла, а кто же конкретно меня обманул. Я очень люблю ребёнка, но таких перемен я не хотела.

Рождение дочери отвратительно повлияло на отношения с мужем. Появились мерзкие шутки, он постоянно стыдит меня за моё здоровье. Например, если говорю, что мне что-то не нравится или вредит, называет больной. Если косячу, закатывает глаза: «Ты как обычно». Он, конечно, иногда сидит с ребёнком и периодически выделяет деньги на мои хотелки и врачей. Ему проще отпустить меня погулять два часа, чем вслушаться в просьбу чаще говорить мне добрые слова. Все формальности выполнит, но не перестанет меня гнобить и лапать, когда я и так затрогана дочерью — а потом будет жаловаться: «Ты не ведёшь себя, как жена», «Надоели твои загоны».

Когда я училась, меня могли иногда отпустить по своим делам свекровь или бабушка супруга, но о постоянной помощи речи не шло. Мама помогала редко, но метко, так как живёт в другом городе. Могла приехать на неделю и забрать ребёнка с уходом и готовкой целиком на себя. Когда я писала диплом, а это было в 2020 году, она забрала дочь в свой город на месяц, чтобы помочь, и в итоге дочь прожила у неё полгода.

Я защитила диплом и искала работу, когда дочь была у бабушки. Когда нашлась вакансия, где можно работать удалённо всё время и при этом изредка ездить в офис, я воодушевилась. Узнав, что у меня дочь, многие на работе удивились, но это не стало препятствием для приёма. Оказалось, там в принципе много матерей, в том числе многодетных. Но это работа не по моей специальности, и я часто думаю о том, кем бы работала, если бы училась лучше, не отвлекаясь на материнство.

Я часто думаю, что я отвратительная мать. Я читаю статьи или книги о родительстве и могу делать это даже в момент, когда ребёнок меня дёргает, требуя внимания. При этом книжные советы я применяю на практике редко.

Быт я веду ужасно, эмпатией не владею, так что мой уход за ребёнком сводится к удовлетворению физиологических потребностей и вопросам, хорошо ли ей, можно ли её обнять. Часто, когда мне плохо, я включаю ей мультики или прошу поиграть самостоятельно. Одно время я часто шутила, что я отец, потому что эмпатия у меня настолько слабая, что в первые дни после родов только супруг худо-бедно понимал, что нужно дочери. Я до сих пор не понимаю, хоть и пытаюсь. 

К сожалению, иногда мне кажется, что она чувствует всё это в свои три года, а эмоции у меня скрывать не очень получается. В такие моменты я стараюсь объяснить ей, что я много работала или болею, или у меня сейчас очень важное дело, и «мама закончит дела и с радостью проведёт с тобой время». Если лежу в момент, когда ей нужно внимание, предложу полежать со мной, ведь «мама устала, но всё равно очень любит». Даже если злюсь на ребенка, говорю о конкретном поступке, но не обвиняю её саму, дочь никогда не плохая.

Иногда в материнстве я могу почувствовать себя счастливой. Особенно когда у меня есть силы. Если меня отпустили по делам, которые не связаны с работой, — после этого особенно радостно видеть дочь, начинаешь ценить спонтанные объятия и слова: «Мама, я тебя люблю». В такие моменты я люблю сводить дочь куда-то и смотреть, как она развлекается, могу дать ей краски или ещё что-то. Только наполненной можно растить нового человека, а не лепить его из своих травм и нереализованных мечт.

Я восхищаюсь этим маленьким человеком и очень жалею, что не могу уделить ей достаточно времени и сил. Я желаю ей самого лучшего и хотела бы делать для неё больше, будь такая возможность.

Мнение о том, что главная функция женщины — стать матерью, я в гробу видала. С тем же успехом можно заявить, что главная функция мужчины — умереть на войне. Потому что материнство без помощи — тоже в некотором роде смерть. Каждый должен делать то, что может делать хорошо и по возможности с удовольствием.

Вспомнив этот текст, мы подумали, что цикл был бы неполным, а НЭН был бы не НЭН, если бы не взялся за обратную сторону этой темы. Сегодня мы представляем вам три истории об осложненных родах, рассказанные нам молодыми матерями.

Моя беременность началась в январе, и все происходило весьма спокойно, но в начале июня начались небольшие кровотечения и меня положили на неделю в стационар. Особых происшествий больше не было, анализы и УЗИ показывали, что все ок. Я спокойно проходила до конца сентября, когда врачи ставили ПДР.

Беременность и роды я вела по контракту, с врачом у меня были доверительные отношения: я была уверена, что что бы ни случилось, врач сможет с этим справиться. Она подробно отвечала на все вопросы, из дополнительной информации я читала про развитие плода на каждой неделе и знакомых спрашивала, как у них все проходило (узнала про эпизиотомию, немного испугалась).

На 40-й и 41-й неделе (уже в октябре) я раз в три дня ездила на КТГ, но схватки не начинались. В конце 42-й недели меня положили в роддом на стимуляцию родовой деятельности: я принимала таблетки, мне ставили катетер Фолея.

Манипуляции длились два дня, после чего вечером начались схватки. В этот момент мне поставили клизму, попросили побрить лобок, перевели в родовую палату и повесили постоянный КТГ на живот. Где-то в течение часа после перевода в палату подъехал муж, я очень хотела, чтобы он был рядом, с врачом о его присутствии договаривались заранее.

Пожеланий на счет полной естественности у меня не было, я знала, что врач ничего лишнего делать не будет. Изначально я была против родов дома, потому что у знакомых домашние роды обошлись в стоимость квартиры на лечение ребенка и мамы (как только доула поняла, что идут осложнения, сбежала, в роддоме таких последствий удалось бы избежать).

12 часов продолжались схватки, с какой-то периодичностью заглядывала врач проверить раскрытие шейки. Мне предложили проколоть пузырь, потому что по КТГ начались ухудшения.

Жидкость была ядрено зеленого цвета, как из болота, предупредили, что это не очень хорошо. Еще через пять часов КТГ еще ухудшилось, мне сказали, что нужно делать кесарево сечение, потому что с такой слабой родовой деятельностью могут быть осложнения для ребенка. Я подписала согласие, меня перевели в операционную палату и провели кесарево.

Ребенок очень громко заорал, получил восемь и восемь по Апгар, после того, как его обмыли, поднесли поцеловать. Затем сына вынесли мужу, он отнес его до отделения, где были новорожденные, посидел с ним несколько часов.

Меня направили в реанимацию, где я лежала под тяжелым теплым одеялом около пяти часов. После этого перевели в обычную палату, куда привезли малыша. Потом оказалось, что у него внутриутробная инфекция, и на пятый день нас перевели в детскую больницу, но это уже не про роды.

Во время схваток я в основном думала что-то типа: «Ядрены пассатижи, что же так больно-то», но, вероятно, из-за доверия к врачу все его предложения воспринимала стойко и спокойно. Когда мне объявляли, что что-то идет не так, я старалась рационально спросить, что будем делать, как в этой ситуации действовать и держалась в целом молодцом.

Какие-то неприятные мысли начались через месяца два после родов в духе «какая-то я бракованная, раз не смогла сама начать рожать», еще одна из акушерок сказала, что «это все потому, что ты слишком умная и склонна контролировать, а тут могла бы и расслабиться». Каких-то переживаний по поводу кесарева не было.

История рождения ребенка на меня особого впечатления не произвела, вот дальнейшее пребывание в больнице сильно пошатало нервы (капельницу младенцам ставят в вену в голову, достаточно жуткое зрелище, но привыкаешь).

Наши отношения дальнейшие складывались хорошо, на меня давила социальная изоляция, но я старалась ходить по музеям, вытаскивать подруг, ездить по дачам в гости. Сейчас я провожу подготовку к началу новой беременности, очень хотим с супругом троих детей.

В 40 недель меня положили в роддом под наблюдение из-за низкой плацентации. Других проблем у меня не было, беременность протекала хорошо. Впрочем, за последние недели плацента все-таки поднялась до «положенных» пяти сантиметров от края внутреннего зева.

Так что, в общем-то, можно было сидеть и дома. Роды начались через два дня: после обеда я легла подремать, и тут отошли воды. Все было как положено: осмотр, клизма, душ — и привет, родильный блок.

Схваток не было, пока врач не развела оболочки. Постепенно нарастая, схватки длились около семи часов, я сильно устала, хотелось ходить, но в основном приходилось лежать на КТГ лишь с небольшими перерывами. На раскрытии в четыре сантиметра нервный анестезиолог с третьего раза поставил эпидуралку, и следующие два часа удалось даже подремать. Безводный период неумолимо приближался к разрешенным 12 часам, так что не обошлось без окситоцина.

Схватки постепенно перешли в потуги, и эпидуралку отключили. Дальше как часто описывают — «огненное кольцо», не особо удачные попытки тужиться (получалось через раз), эпизиотомия и рождение моей Алисы на одной потуге. Быстро вышла целая плацента, дочь положили мне на грудь, тут же она и закричала. Вполне обычные роды, ничего особенного.

Алису унесли обтирать и взвешивать, и тут я увидела лицо принимавшего роды врача. Сразу почему-то поняла, что началось кровотечение, хотя это процесс безболезненный. Быстро развернули мини-операционную, мне дали общий наркоз, провели ручное обследование полости матки, остановили кровотечение в считанные минуты. Однако даже за это время кровопотеря составила до двух литров!

Дальше я провела полтора дня в реанимации, где постоянно мониторили показатели крови и вводили разные препараты. В итоге пришлось перелить мне кровь, поскольку гемоглобин продолжал снижаться. Для этой процедуры собирали врачебный консилиум, все серьезно. Самочувствие и анализы значительно улучшились, и на следующий день меня перевели в послеродовое отделение. Сразу принесли Алису, и жизнь постепенно стала налаживаться.

Послеродовое гипотоническое маточное кровотечение в раннем послеродовом периоде встречается в трех-четырех процентах случаев. Предвидеть его заранее невозможно.

Известно лишь, что если у женщины оно случилось, то велика вероятность повторения в последующих родах. В роддомах, конечно, погибнуть в таких случаях не дают, а вот если подобное случится вне лечебного учреждения, довезти родильницу до операционной и спасти вряд ли удастся.

Я наблюдалась в обычной женской консультации, и поскольку беременность проходила в штатном режиме, рожать тоже решила по ОМС, не искала роддом и врача. Единственное, чего я опасалась, так это не успеть приехать в роддом вовремя, потому что у мамы первые роды были стремительные, а тут Москва и пробки. Но и тут мое беспокойство оказалось сведено к минимуму: врач в женской консультации направила на предварительную госпитализацию в роддом, поскольку заподозрила перенашивание.

Рожать я, конечно, хотела с минимумом вмешательств и максимально естественно, но когда приехала в отделение патологии, решила, что благо ребенка превыше всего, и если будут предлагать какие-то процедуры, отказываться не буду. Неделю я просто тусовалась в отделении патологии, а потом согласилась на стимуляцию гелем, врач в нашей палате оказалась отличная, было ее дежурство в родзале, так что я вообще ничего не боялась и была чудесно настроена.

Я знала, что в родах бывает всякое, но сознательно избегала информации о том, что конкретно может пойти не так. Книга «Роды без страха» добавила мне уверенности в том, что я знаю, что меня ждет и что все идет по плану. Родовая деятельность развивалась очень быстро, уже через четыре часа в родзале мне показали крошечную девочку.

Не прошло и двух минут, как мне сунули под нос какую-то бумагу со словами подпишите, вам будут делать общий наркоз. Только в ответ на мой вопрос врачи сообщили в чем конкретно дело: послед отошел не весь, и надо делать ручное обследование матки. Выяснять что-то подробнее сил не было совершенно, я подписала и мне сразу начали вводить наркоз, я даже не успела спросить, все ли хорошо с малышом.

После того, как наркоз отошел, меня интересовало только как ребенок, все ли с ней в порядке, хотелось поскорее ее обнять. Персонал не рассказывал, как все прошло, а я не спрашивала, потому что думать могла только о ребенке и о том, что как же хорошо, что это со мной, а не с ней что-то пошло не так, я-то взрослая и все переживу.

О том, что мне под наркозом была сделана эпизиотомия и наложены швы, я узнала только на следующий день после родов (и оказалась виновата в том, что не знала сразу). Тогда же я нагуглила, что у меня были осложненные роды, и за это полагается продление больничного на месяц и соответственно доплата от работодателя.

Пришлось дергать врачей, чтобы оформили документы. А еще через неделю после выписки я на собственном опыте узнала, что бывают еще осложнения позднего послеродового периода: оставив малышку на бабушек, я уехала с кровотечением на скорой. Тут тоже никто ничего не объяснял — ни о причинах, ни о лечении. Так что поводов поразмышлять на тему отечественной медицины и конкретно родовспоможения у меня теперь достаточно.

Но осложненные роды, тем не менее, мне не представляются ужасным кошмаром, просто потребовалось больше времени на физическое восстановление и больше помощи поначалу, чем я рассчитывала. На мои отношения с ребенком это в итоге не повлияло, удалось сохранить грудное вскармливание и быстро восстановиться психологически.

Я думаю, что если есть уверенность в профессионализме врачей и в том, что к тебе будет нормальное отношение (а не вот это все как в обычном роддоме), то рожать еще одного ребенка не страшно. Поэтому женщинам, как мне кажется, стоит уделить значительное время и внимание выбору роддома и врача, чтобы роды были безопасными, и акушерки/доулы (или позвать партнера, если это подходящий вариант), чтобы психологически было комфортно и всегда понятно, что происходит.

Что такое роды: величайший момент в жизни женщины или тяжелейшее испытание? Как пережить тяжелые роды, как реагировать на непрофессионализм и хамство акушеров, о чём на самом деле думают женщины в родильном отделении? Три истории родов, которые никого не оставят равнодушными, пересказала наш автор Мария Макарова.

О родах на 30-й неделе. Юлия Романова, коуч, трансформационный тренер, счастливая женщина, жена и многодетная мама

— 8 апреля 2016 года. Был обычный весенний день, ничего не предвещало такого поворота событий. Как обычно, планы на день, неделю, месяц. Но судьба распорядилась иначе, и уже через несколько часов вокруг меня много врачей, все что-то говорят, о последствиях, о рисках, об опасности для жизни…

Самое сложное было взять на себя ответственность и собственной рукой написать: даю согласие на оперативное родоразрешение. Именно в этот момент боль выкручивала душу и сердце, именно в этот момент я выла настоящим звериным воем, не зная, что будет дальше. В голове лишь одна мысль: он еще такой маленький. Всего 30 недель… Он еще МАЛЕНЬКИЙ.

За всю свою жизнь я ни разу не была такой красивой в операционной — макияж, маникюр, причёска, золото-бриллианты. И ещё ни разу не было так много людей, готовых помочь и мне, и малышу.

Операционная была полная. Сложный случай, врачи снимали на видео ход операции — для себя и для студентов.

Как только я подписала согласие на операцию, настроение изменилось в одну секунду. Я взяла себя в руки и была собрана и хладнокровна. Пришло понимание, что только так я могу помочь своему сыну и всем, кто борется за нашу жизнь.

Операция началась. Напряжение висит в воздухе. Желая его заглушить, медработники отпускают какие-то шутки, говорят мне ласковые слова, напевают песенки. Но это усугубляет всю сложность ситуации.

И тут я слышу: «Мальчик!» «Сын! Андрюша! Андрей Александрович! Андрей Александрович Романов!» — сквозь слезы отвечаю я. Я слышу его плач. Живой… Господи, живой.

Но вот он замолкает. И в воздухе топором висит тишина. Детская реанимационная бригада делает десятки манипуляций в минуту. Все чётко. Быстро. Слаженно. Именно в этот момент мне казалось, что моя душа отделилась от тела и было не важно, что происходит со мной. Мне хотелось в ту же секунду соскочить с операционного стола и быть рядом. Казалось, что в это время все часы мира остановились. Это было так долго…

Не знаю, сколько прошло времени, но малыша переложили в бокс и быстро увезли. Я не понимала, что происходит. В реанимацию пришёл детский доктор и сказал: «Ребёнок не дышит! Искусственная вентиляция лёгких! Делаем всё возможное». Я помню эту безумно долгую и невыносимую ночь, когда прислушивалась к любому шороху — а вдруг это ко мне, вдруг что-то сообщат?

Ровно через сутки мне разрешили подняться в детскую реанимацию. Какой он был маленький. Такие крошечные ручки и ножки. Каждый день говорили, что состояние крайне тяжёлое. 

На вторые сутки мне пришло осознание, что я должна отпустить его и не держать. Придя в реанимацию и взяв Андрюшу за ручку, я сказала очень сложные для меня слова:

«Сынок, ты имеешь право выбрать свой путь. Но я и вся наша семья хотим, чтобы ты остался с нами. Ты нужен нам. Я приму любой твой выбор!»

И именно после этих слов началось улучшение.

Помню, как в первый раз сказали, что можно принести несколько капель молока и его будут кормить через зонд. Это было такое счастье! Дальше несколько месяцев, когда становилось то лучше, то хуже, в какие-то моменты силы покидали, и я опять выла. Это был не плач, а именно вой. Из глубины.

Очень много родных и близких по всей стране молилось за Андрюшу. Это была мощнейшая поддержка. Но для меня самой большой поддержкой, помимо мужа, были фото детей в детской реанимации, которые родились такими же, как мы, но справились и живут здоровыми и счастливыми. А больше всего раздражали слова: «Всё будет хорошо!» Я даже срывалась и кричала на тех, кто так говорил: «Откуда вы знаете, что всё будет хорошо? Я вижу, как у девушки рядом умирает ребёнок… каждый день медленно умирает… Ничего не говорите! Будет так, как должно быть». Я ушла в тишину… Общалась только с самыми близкими — это давало энергию.

В то же время вспомнились слова Ирины Хакамады. Она как-то рассказала, что когда родилась её Машка с диагнозом «синдром Дауна», нужна была энергия, чтобы её поднять. Именно тогда Ирина баллотировалась в президенты. Я это вспомнила и начала работать. Включилась во все проекты, которые вела раньше. Люди меня видели и не понимали, что происходит: я работаю, живота нет, рождением малыша не хвастаюсь. Огромная моя благодарность тем, кто был деликатен и не задавал лишних вопросов.

Мне разрешили лечь в палату интенсивной терапии с Андрюшей и оттуда я руководила проектом. Я поняла, что нужно начать жить максимально обычной жизнью, и так всё быстрее встанет на свои места. Я вспомнила, что любила вязать, и тут же начала это делать, а ещё — читать, смотреть фильмы… Жить!

Я совершенно избегала больничных разговоров с мамочками, намеренно ничего не читала в интернете о том, как бывает у других. Планировала лето и держала фокус на том, что хорошего есть сейчас.

Настал тот день, когда нас выписали. Это был один из самых счастливых дней. И мы стали жить обычной жизнью, веря, что все будет хорошо! Скрывая от врачей, мы ездили на Арей и Арахлей, в деревню и в магазины. Обычная жизнь обычного ребёнка. Конечно, за год Андрюша много болел, БЛД (бронхолёгочная дисплазия. — Прим. ред.) давала о себе знать. Но как только заканчивалась болезнь, я тут же стирала её из памяти.

Хотела вести дневник и записывать всё, но, написав пару строк, поняла, что не буду этого делать. Когда сын вырастет, я расскажу ему, что он родился здоровым, красивым, долгожданным ребёнком, и всё прошло легко и радостно! Хочу, чтобы только это осталось в памяти моей семьи. Сегодня — единственный день, когда я так много и подробно рассказала обо всём произошедшем. Возможно, это будет кому-то полезным и сыграет роль тихой поддержки, которая так помогала мне.

О хамстве и непрофессионализме врачей. Любовь Абрамова, бывший педиатр, мама троих земных детей и одного небесного малыша

— Мои первые роды произошли на сроке 25 недель и длились почти двое суток. К моменту родов я уже знала, что моему малышу не суждено жить, так как у него были несовместимые с жизнью пороки развития.

Невозможно себе представить, как зашкаливала моя нервозность во время второй беременности! И чем ближе были роды, тем плачевнее было моё состояние.

Я понимала, что ничто и никто не сможет гарантировать мне благополучный исход родов: ни контракты, ни моё медицинское образование. Я прочла очень много разных историй родов и пребывала в страхе перед неизвестностью.

Подходила дата ПДР, но не было никаких намёков на то, что скоро роды. Я боялась переносить, боялась стимуляции и кесарева сечения. Кроме того, я была похожа на глобус на ножках и все врачи пророчили мне крупного малыша. Долго тянулись дни ожидания, но вот подошла заветная дата. Это была суббота, 7 декабря, и у меня была договоренность с гинекологом, что в понедельник я беру направление в роддом и ложусь. Я этого не очень-то хотела, но как только заходила в кабинет, глаза моего врача становились круглыми от страха. Меня боялись и сдували с меня пылинки в связи с историей моей прошлой беременности и другими диагнозами в моей карте: в детстве я перенесла серьёзную болезнь крови, которая могла рецидивировать.

Настроение было тяжёлое. Вечером, в день ПДР, будучи уверенной, что я точно не рожу — никогда! — я мрачно сидела с мужем и смотрела фильмы, один за одним. Спать не хотелось, поясницу ужасно ломило. Я была уверена, что причина этой ломоты в том, что моя спина отказывается и дальше носить на себе мой огромный живот. Муж посоветовал включить «схваткосчиталку» и посчитать интервалы между приступами «ломоты». «Андроид-акушер», проанализировав данные, упорно говорил, что схватки тренировочные. Тем временем у мужа закончилось терпение, и он лёг спать.

Было 5 утра. Уснула, наконец, и я, но ненадолго. Проснулась от схваток через полчаса. Поползла в ванну, снимать «тренировочные схватки». В воде стало хорошо, но схватки не прекращались.

Я сидела и думала про себя: «Нет, нет, нет, только не сейчас! Я не спала всю ночь, мне не хватит сил рожать». Но через полтора часа я всё-таки поняла, что рожаю.

Муж, проспавший два часа, ходил за мной серой, ничего не понимающей тенью, пока я бегала и собирала сумки в роддом. Они были готовы уже давно, но в самый последний момент выяснилось, что в них не хватает половины вещей из списка. Я хорошо запомнила эту безумную беготню по квартире и вопросы мужа, которые ужасно меня злили и отвлекали от боли схваток, шедших уже с интервалом в 3 минуты. 

В 9 утра приехала скорая. Молодая девушка-фельдшер была испугана такими частыми схватками и предложила проверить раскрытие. Мы с мужем были уверены, что раскрытие сантиметра два, не больше. При первых родах за 7 часов таких интенсивных схваток я раскрылась именно на столько. Каково же было наше удивление, когда фельдшер сказала, что раскрытие почти полное!

Далее последовала бешеная гонка на скорой по утренней заснеженной Москве. Я должна была ехать в определенный роддом, но пришлось завернуть в ближайший, так как схватки были уже минута в минуту, а я почти ничего не соображала. Не хочу озвучивать номер роддома, потому что он пользуется очень хорошей репутацией. Но то, что там со мной происходило, было сплошным хамством и непрофессионализмом.

Меня подняли в родильный блок, где врач вскрыла пузырь и с выражением паники закричала: «Девочки, у нас тут зеленющие воды!» Всё мое спокойствие рухнуло моментально.

Я думала лишь о том, что мой малыш может умереть. Я плакала и просила врача спасти ребёнка и сделать кесарево, если придётся. Врач не отвечала на мои вопросы, называя меня занудой.

Сказала лишь, что голова малыша высоко, большая, идёт неправильно, и что надо ждать, а тужиться нельзя.

Следующие 2 часа я провела в настоящем аду с мыслью о том, что мой ребёнок может умереть, и жалкими попытками сдержать потуги. Они были настолько сильными, что казалось, будто через меня проходит поезд, который мне надо остановить. У меня даже сосуды на лице полопались от напряжения. Акушерка бальзаковского возраста была простужена, я злила её, она кашляла из-под маски и сморкалась. Врач заходила ещё пару раз с другим врачом, и я услышала в свой адрес: «Вы посмотрите, она ещё и стонет тут», «Она тут кесарево ещё просит!». Мимоходом она бросила мне фразу, что КТГ (кардиотокография. — Прим. ред.) у ребёнка хорошая.

К 12 часам я не чувствовала уже никаких потуг. Когда меня посадили на кресло, пропали все ощущения: и потуги, и схватки. Врач с акушеркой ругались на меня, орали, что всё неправильно, а я ничего не делаю. Я вяло просила их дать мне попробовать самой, без их указаний. Но в результате мне просто разрезали промежность и выдавили ребёнка. На часах было 12:25. Слава Богу, сын закричал сразу и был здоров. Весом в 4220 грамм и ростом 56 см, с окружностью «неправильно шедшей» головы 37 см. Настоящий богатырь! 

Стоит ли говорить, что меня никто не поздравил? Только обсуждали между собой, что ребёнок крупный. Акушерка сказала вытуживать плаценту. Но, очевидно, было ещё рано, и плацента не отходила. Так что акушерка со словами: «Ну вот, опять она ничего не делает!» начала сильно давить мне на живот и тянуть за пуповину (за что я потом тоже расплачивалась) и вытащила плаценту. Далее я услышала следующее: «Ну что, положим ей ребёнка на живот, или не заслужила?»

Мне повезло: они решили, что я «заслужила», и оставили меня с сыном наедине. Его взгляд в эти драгоценные минуты я не забуду никогда. Сейчас ему уже 4 года, он мой главный помощник и лучший старший брат на свете. Стоит ли говорить, что эти роды оставили тяжёлый след на моей психике? Сначала я скрывала от близких и убеждала себя, что все хорошо. Но это убивало меня. Похожая история случилась со мной через полтора года, когда я рожала дочь. Несмотря на подготовку и заранее выбранный роддом, были тот же страх, кресло, крики, необоснованная спешка и выдавливание. Спустя годы я встретила прекрасную доулу и психолога. Она помогла мне пережить мои прошлые роды, и с ней в 68-м роддоме полгода назад я прекрасно и естественно, полностью самостоятельно и быстро родила свою вторую дочь.

О 35 часах родов, которые превратились в вечность. Наталия Безъязыкова, инженер-программист, мама

— 5 июля, 1:00. Мы с Лёшей (муж Наталии — Прим. ред.) приехали с дачи, приняли душ и собирались ложиться спать. И тут я почувствовала, как что-то тихонечко покапало. «Ой!» — вырвалось у меня. Лёша тут же оказался рядом, требовал от меня пояснений, потом радостно обнял. Конечно, не ему скоро рожать! Если честно, стало ужасно страшно. Позвонила врачу. Она меня успокоила, сказав, что отходит пробка и нужно ложиться спать и набираться сил. Решили так и поступить, но волнение захлестывало. Я не чувствовала, что устала и надо спать. Ничего не болело и я подумала, что рожать — это даже приятно.

6:00. Я поняла, что такое схватки. Они были несильные и приятные.

Так удивительно — почувствовала себя настоящей Женщиной. В ожидании продолжения решила подготовиться — накрасилась. Сумки были собраны. Страх ушёл. Осталось лишь ожидание чуда.

Я старалась не думать, что скажу доче, когда увижу её. А она пиналась в животе. Это тоже меня успокаивало. 

10:00. Решили позвонить родителям. Чуть не расплакалась, когда сказала маме, что это — то самое, и скоро я буду рожать. Какая-то гордость за себя и за дочу появилась.

10:30. Лёшина мама примчалась. Видно, что она волнуется, но тоже рада. Её настрой меня успокаивает. Схватки нерегулярные — меня это немного беспокоит. 

11:00-22:00. Мамы развлекали меня, рассказывали истории, приносили черешню, лимонадик. Было весело, но мне уже хотелось всех поскорее обрадовать, ведь все извелись от нетерпения. Схватки уже ощутимые. Думала, они такими и будут всегда. Достав врача звонками, мы приехали в роддом. Пока шли до рецепции, я останавливалась через каждые 10 шагов: схватки участились, я шла весьма смешно. Там мне дали кипу бумаг и сказали заполнить, а Лёшу попросили выйти. Почему? Я думать нормально не могу, а тут паспортные данные и всякие непонятные формы. Наверняка наделала ошибок! Вышли в коридор — ждать, когда освободится родовая. Рядом все девушки такие красивые, а я выгляжу хуже всех. Обидно!

Зашли в родовую. Волнуюсь. Врач протыкает пузырь — и тут я понимаю, что такое воды! Будто таз воды вылился. Почему-то стало страшно. Но Лёша рядом. Он спокоен. Нас оставили и подключили КТГ. Я поняла, что паникёрша, и надо успокоиться.

6 июля. 00:00. Уже не весело и не смешно. Мне больно, и я хочу, чтобы это закончилось. Постоянно спрашиваю у Лёши, сколько времени прошло. Как же долго оно тянется! Кажется, будто каждая схватка длится целую вечность. Все силы тратишь на сопротивление. 

2:00. Я удивлена, что выдерживаю схватки уже так долго. Лёша каждый раз берёт меня за руку и обещает, что это — последняя. Разрешили попрыгать на мячике. Так круто!

3:00. Меня осмотрели, дали кислородную маску. Сказали, что с ней будет легче, снова подключили КГТ.

6:00. Не знаю, как прошли эти часы! Когда наступала новая схватка, я будила Лёшу и просила поддержать меня.

Я уже не могла ни говорить, ни плакать. Не хотела ничего и с ужасом ожидала новой волны боли. Маска не помогает, она отвратительна! Когда же это закончится!? Я устала! Я не выдержу следующую схватку! Лучше убейте, чем так мучать! 

7:00. Пришла врач. Я экономила силы и даже не открывала глаза. Сквозь туман между схватками слышу: «Наташа, едем на операцию!» Меня спросили, согласна ли я. Сказали, что у меня клинически узкий таз, я уже израсходовала все силы и родить сама не смогу. Лёша говорит, что это не самая плохая идея. Я в ужасе. Не верю сама себе, но соглашаюсь. Обрадовала мысль, что скоро боль пройдёт. Меня увозят. Хочется рыдать от страха и паники. Боль от новой схватки опять застилает глаза. Сейчас, когда нет маски, поняла, как она мне помогала. Открываю глаза — меня везут в операционную. Мимо проносятся лампы и Лёша. «Как в какой-то мелодраме», — думаю я.

Просят перелезть на стол, я уже абсолютно голая. И тут новая схватка. «Простите, дайте мне секундочку, у меня схватка!» Женщина начала ругаться, что у них уже пересменок, а тут меня привезли, и я ещё не хочу перелезать на стол. С горем пополам ползком я переползла. Меня толкали все, кто там был. В операционную стало приходить много народу. Я открывала и закрывала глаза. Картинка обрывками. Хотела шутить, но не получалось. Снова дают бумажки. Просят расписаться в квадратике. В каком именно? Расписалась не там. Снова они ругаются на меня, оправдываюсь. Спрашивают, почему я такая вежливая. Да ведь на отрицательные эмоции уходит больше сил!

Просят свернуться в позу эмбриона для того, чтобы поставить укол. Хватаю колени — колени выскальзывают. Живот мешает. Тогда врачи хватают меня за шею и колени. Начинают спрашивать про аллергические реакции. Задают разные вопросы. Понимаю, что они потеряли мою обменную карту. Укол начал действовать. Руки искололи катетерами. Больно, но по сравнению со схватками это такая мелочь! Только сейчас я понимаю, как устала. Как же хочется поспать… И тут — боль! Резко! Будто голова сейчас взорвётся. На приборах что-то начинает пищать. Давление высокое и поднимается. Все забегали. Стали спрашивать, есть ли у меня проблемы с головой или заболевания сердца. Я не могу вспомнить слово «васкулит».

Одна женщина начинает меня гладить по голове и разговаривать, в её голосе слышно волнение. Неужели кто-то может за меня переживать?!

Мне ставят ещё одну капельницу. Боль прошла. Спрашивают, кого я жду. «Девочку…», — говорю я. И тут меня начинает рвать. Я захлёбываюсь. Меня переложили на бок. Снова что-то вкололи. Я уже и забыла, что я тут делаю.

7:45. И тут я слышу крик. Доченька! «Теперь можно и умереть», — пронеслось в голове. Как же хочется спать! Мне показали её такой, какая она родилась. Потом принесли уже в пелёнке. Какая же она красивая! Мне дают поцеловать её в щёчки. Я просто не верю. Слава Богу! Дочь уносят. Чувство усталости и опустошённости. Врачи говорят, что мне надо прийти в себя и дочь мне дадут через 9 часов. Реанимация. Уже светло. У всех утро, начало нового дня. Я могу поспать! Сон! Я заслужила сон!

Вместо Post Scriptum

Эти истории с неподдельными эмоциями их авторов собраны здесь, чтобы показать: не надо бояться. Бывают самые разные ситуации. Самое разное отношение мед. персонала. Самая разная подготовленность и осведомлённость самих рожениц. И самый разный исход родов.

Мы все надеемся на лучшее. На то, что всё будет правильно. Легко. Так, как мы себе представляем. Но у жизни свои планы. И, наверное, самое главное, чему нужно научиться — это принимать их.

В 2016 году флешмоб #насилиевродах вскрыл огромную проблему: абьюз медицинского персонала в родильных домах. Самые страшные случаи заканчивались смертью или инвалидизацией ребенка из‑за необоснованных и грубых действий персонала. К 2020 году проблема не потеряла свою актуальность. Мы записали истории женщин, которые столкнулись с насилием в родах.