Рассказы про тайгу коляныч

В.
К А Б А К О В
«П
О Х О Д      Н А      М У Ю»

За зиму, я устал: от
однообразия, от невозможности поменять
хотя бы на время обстановку, от
невозможности побыть, хотя бы несколько
дней наедине с самим собой…
А в природе
происходили радикальные перемены…

Солнце с каждым
днём поднимается над землёй всё выше и
выше. От яркого света, цветовые контрасты
становятся заметнее и ярче: синее –
синее небо, тёмный почти чёрный лес
вокруг, белый – белый снег, спрессованные
кристаллы которого , играли всеми цветами
радуги, всем спектром блеска драгоценных
камней, под лучами солнца. Днём, на
солцепёке, появиляются проталины
промерзающие за ночь и превращающиеся,
к утру следующего дня, в хрустящий ледок.
В душе воцарилась
тишина и покой ожидания больших перемен.
Но физическому телу, нестерпимо хотелось
выйти, прекратить однообразие зимней
жизни, начать путешествовать. С появлением
явных признаков пробуждения природы
от зимней летаргии, во мне пробудились
новые силы, и искали выхода. В голове
теснились планы будущих походов…
Знакомый Толи
Копейкина, моего напарника и сменщика
по сейсмостанции, водитель геологического
ГАЗ – 66, пообещал подвезти меня до района
Белых Озёр, вниз по Муякану, куда будет
километров сорок.
План этого
похода созревал давно. Я много слышал
о Муе, в которую впадал Муякан, и наконец
решил дойти туда пешком и увидеть «святые
места».
По карте я
наметил приблизительный маршрут, набрал
продуктов на дорогу и решил взять с
собой собаку – Волчка, который совсем
недавно «прибился», к нашему домику, да
так и остался здесь жить…
Все мои предыдущие
собаки постепенно исчезли из здешней
жизни. Вначале Пестря, осенью, когда я
летал в отпуск, ушёл меня искать вдоль
трассы БАМа и не вернулся. Потом Лика
убежала увязавшись за кем – то в посёлок
и её, кто – то из начинающих охотников
забрал на промысел. Изредка на станции
жил Каштан, собака моего приятеля Жоры
с Тоннельного портала, но они с Волчком
часто дрались, ревнуя друг друга к
«хозяину», то есть ко мне и потому, Каштан
часто убегал либо в посёлок, либо к Жоре…
Наконец наступило
долгожданное утро. Виктор, водитель
Газ- 66, подъехал к нашему домику, часов
в восемь утра, когда солнце золотым
пылающим шаром, поднялось над крутым
склоном напротив, заставляя синеющую
тень утренних сумерек, прятаться под
скалами и береговыми обрывами. Смёрзшийся
снег искрился и хрустел под ногами,
почти не оставляя следов на поверхности.
Я забросил
тяжёлый рюкзак в кузов, а сам, вместе с
Волчком, забрался в тесную кабину. Волчок
испуганно прижимал уши к голове, косился
на Виктора и вздрогнул, когда мотор
машины заработал.

Толя Копейкин
вышел на крыльцо, протирая заспанные
глаза, и помахав нам рукой, ушёл в дом,
в тепло и уют человеческого жилья…
Поднявшись по
крутому, но короткому подъёму от домика
на шоссе, мы объехали Тоннельный посёлок
стороной и помчались на восток, навстречу
солнцу, вниз по широкой, белой заснеженной
речной долине.

Снег лежал
повсюду и сквозь щели в дверце кабины,
холодный воздух, попадая внутрь,
смешивался с теплом идущим от нагревшегося
мотора с запахами бензина и моторного
масла.
Виктор рассказывал
мне о своих неладах с молодым начальником
геологической партии, Потаповым, о том,
что он на БАМе уже давно и ему надоела
такая кочевая жизнь.
Потом он отвлёкся
и криво улыбаясь спросил, как я не боюсь
один ходить по дремучей тайге?

Я засмеялся: —
А как же ещё ходить по тайге, если не в
одиночку? А если ещё с тобой собака, то
это вообще роскошь…
Виктор недоверчиво
покрутил головой, глядя на дорогу впереди
машины. А я продолжил: — Когда я один –
я свободен. Пусть бывает холодно и
голодно, но зато, я могу делать то, что
захочу – идти, если надо, а если захочу,
то могу целый день спать у костра или в
зимовье. А хорошая собака, послушна, как
воспитанный ребёнок и потому не в
тягость…
Я хотел
продолжить, но увидел, что Виктор
удивлённо качает головой из стороны в
сторону, и замолчал. Это трудно объяснить
человеку, который никогда не любил
природы, и ничего не хотел о ней знать…
Дорожная колея
была на удивление ровной и накатанной
и потому, мы мигом долетели до развилки,
на Белые Озёра. «Запыхавшийся» ГАЗ –
66 остановился, я выпустил на волю Волчка,
а потом выпрыгнул и сам. Довольная
обретённой свободой собака, галопом
сделала несколько радостных кругов, а
потом остановилась над валуном на
обочине, задрала заднюю ногу и сделала
мочевую метку…
Для Волчка
поход начался…

Я вынул рюкзак
из кузова, пожал сидящему в кабине
Виктору руку, захлопнул дверцу и машина
газанув, скрылась за поворотом… Для
меня поход тоже начался…
Пройдя вдоль
пустынной дороги километра полтора, я
свернул налево, по крепкому насту,
искристому и белому, легко перешёл
долину Муякана и через час – полтора,
уже на левом берегу, вышел на берег
широкой наледи…
Неподалёку, на
наледи, с торчащими изо льда ветками
ивового куста, я заметил что – то чёрное
и подойдя ближе, понял, что это наполовину
съеденный лось, с большой вытянутой,
чёрной головой, объеденным большими и
малыми хищниками туловищем и торчащими
из наледи, примёрзшими ко льду, ногами
присыпаными снегом.

«Волки
поработали!» – вздохнув подумал я и
пошёл дальше. Мой Волчок, обнюхал тушу,
повилял хвостом, но увидев, что я не
проявляю интереса к мёртвому зверю,
потоптался на месте и побежал вперёд.
Наледь была
шириной километра два и расстилалась
впереди, ровным, белым полем. Где – то
посередине этого пространства, подо
льдом я услышал журчание воды. Но глубоких
и широких трещин ещё не было и я, легко
перешёл на другую сторону Амнунды –
так называлась эта, летом совсем небольшая
речка, текущая подо льдом, По тунгуски
это название означает – Большая Наледь…
Потом, чуть
поднявшись в предгорья скалистого
хребта. Нависающего над долиной, я, по
пологому склону, пошёл кромкой леса
вслед за солнцем, поднимающимся над
горизонтом и движущимся вправо от меня.
Муякан – тоже делал пологий поворот
направо, к югу…
Я решил избегать
дорог и людей и потому, держался левого
берега – трасса здесь шла по правой
стороне реки.
Остановившись
ненадолго под уютной сосёнкой, я вскипятил
чай и поел, запивая чаем бутерброды с
полукопчёной колбасой. Пока я обедал,
костёр «прожёг» в насте лунку и погрузился
в снег…

«Надо будет на
ночлег остановиться на проталине –
подумал я — иначе к утру костёр углубится
в снег на полметра и перестанет нормально
греть мои бока…»
Не встречая
звериных следов, я заскучал и решил
спуститься поближе к руслу реки…

А время, между
тем, неумолимо приближало вечер. Солнце,
низко повисло над горной грядой, сделав
за день большую дугу. Подул холодный
ветер, пахнущий мороженным воздухом.
Он щипал за щёки и холодил руки.

Я одел меховые
рукавицы, застегнул ватник на все
пуговицы. Волчок, набегавшись за день,
шёл впереди, валкой, однообразной рысцой…
Вскоре, перед
нами неожиданно открылась красивая
панорама – широкая речка, со снегом и
ледяными проталинами, поверх зимнего
льда.

Переходить
реку, без палки, показалось опасным и
потоптавшись, я вырубил себе посох и
тыча его острием в ненадёжные места,
медленно перешёл ледяное поле.

На противоположном
высоком берегу, я заметил в сосняке
несколько проталин и глянув на заходящее
солнце, решил здесь ночевать…
Сбросив рюкзак,
собирая дрова для ночного костра, мне
послышалось потрескивание льда под
чьими – то лёгкими шагами. Я поднял
голову, и увидел посередине покрытой
льдом реки, самца косули, с аккуратными
рожками на голове, осторожно переходящего
на другую сторону, как раз там, где я сам
переходил полчаса назад.

Козёл, грациозно
ступая тонкими ножками, продвинувшись
несколько метров вперёд, останавливался,
нюхал воздух и вновь двигался дальше.
Он тоже боялся провалиться под лёд.
Острые его
копытца с хрустом пробивали ледовую
корочку и именно этот неожиданный звук
привлёк моё внимание.

Уставший Волчок,
лежал под кустами и высокий берег скрывал
от него косулю. Я поднял бинокль и
разглядел маленького оленя в подробностях:
поджарое туловище с рыже – коричневой,
плотной шерстью, длинная шея и маленькая,
словно резная головка с чёрной точкой
носа. Двигался он на длинных, стройных
ножках с чёрными же копытцами. Зверь
был силён, упитан и быстр.

Перейдя реку,
он, в несколько высоких и длинных прыжков,
вскочил на берег, и исчез в подступающем
к реке, тёмном сосняке…
Я развёл костёр,
когда холодное, но чистое солнце,
зацепилось нижним краем за лесистый
горизонт, прокатилось по его неровному
краю и спряталось за горы..
Вначале это
был небольшой огонь, чтобы приготовить
горячий ужин…
Потом, когда я
не спеша поел, и попил крепкого чаю,
разглядывая детали темнеющей, широкой
заснеженной панорамы
Уже в наступившей
ночи, разложил большой огонь, устроил
лежанку головой навстречу ветру, дующему
вдоль речного русла. Полулёжа, оперевшись
на локоть. Я сосредоточенно вглядывался
в причудливые извивы оранжевого пламени
и обдумывал, что и как делать дальше…
Волчок,
свернувшись клубком, спал неподалёку,
за спиной и мне не было одиноко.

– Живая
душа рядом – думал я. — Ничего не просит,
живёт рядом, не надоедает, но если
придётся, — то будет спасать меня, рискуя
своей жизнью, вопреки инстинкту
самосохранения…
Незаметно, в
размышлениях о смысле жизни, в воспоминаниях
былых походов, прошёл вечер и наступила
глубокая ночь…

Я несколько
раз задрёмывал, просыпаясь поправлял
костёр, не вставая с лежанки.

Когда дрова,
заложенные на костёр с вечера прогорели,
поднялся, постоял, вглядываясь в чёрное,
звёздное небо.

– Завтра
будет хорошая погода – небо ясное и это
хорошо – прошептал я… Потом заложив
на угли несколько сухих сосновых
стволиков, один на другой, поплотнее,
дождался пока огонь вспыхнул ярким
пламенем, лёг укрывшись полиэтиленом,
лицом к костру, и почти мгновенно заснул
– сегодняшний день был необычайно
длинным…
Проснулся часа
через полтора от сильного холода. Встал,
пошатываясь и теряя равновесие в полусне,
опять на угли, сверху, наложил дров,
припасённых ещё с вечера и вновь заснул,
ощущая сквозь дрёму, как морозный воздух
пробираясь под одежду, холодит бока и
низ спины. Было не меньше минус двадцати
градусов…

Когда костёр
прогорел, вновь подложил дров и вновь
задремал…
Так продолжалось
всю длинную ночь…

Часов в пять,
когда стало невыносимо холодно и
невозможно заснуть даже на полчаса, я
окончательно проснулся, поставил на
остатки костра кипятить воду для чая,
и чтобы согреться, стал рубить дрова –
заготовленные с вечера уже закончились.
Таёжные, зимние ночи бывают необыкновенно
длинны…
Вскоре на
востоке проклюнулась заря, появилась
на горизонте светлая полоска и незаметно
расширяясь превратилась в рассвет.
Волчок тоже
проснулся, зевая, и широко разевая пасть,
потянулся всем телом, потом сел на зад
и стал слушать шумы и шорохи просыпающегося
леса.
Он не обратил
внимания на громкий, резкий треск,
подмерзающего на реке льда, но вглядывался
и вслушивался в темнеющий на другом
берегу сосняк.
«Звери сейчас
кормятся и может быть собака слышит их
шаги по насту» — думал я, прихлёбывая
обжигающе горячий чай…
Уходить от
тёплого костра не хотелось, но меня
ждали впереди новые, интересные места
и встречи и вздохнув, я вскинул на плечи
тяжёлый рюкзак, постоял ещё какое – то
время у огня, грея руки, и наконец
решившись, двинулся вперёд, навстречу
светлеющему с каждой минутой, синему
небу, в сторону встающего солнца.
Передо мной,
слева направо протянулась низкая долина,
ограниченная с обеих сторон горными
отрогами. Панорама дикая и грандиозная,
которая невольно рождает в душе уважение
и даже страх перед масштабами дикой
природы!
Дул свежий
попутный ветер и Волчок, деловитой
рысью, скрылся в сосняке, принюхиваясь
и навострив уши. Вскоре, он появился из
леса уже подальше, пересёк поляну и
вновь исчез из виду. Наверное учуял
ночные следы животных, проходивших
здесь несколько часов назад…
Я на ходу
согрелся, сонливость прошла. С любопытством
вглядываясь в открывшиеся, незнакомые
горизонты, я решил перейти Муякан и
преодолев невысокие холмы на остром
треугольнике полуострова, разделяющего
две реки, выйти на близкую уже Мую…
Я видел перед
собой, вдалеке, на северо – востоке,
высокие отроги уже Муйского хребта.

Взошедшее
солнце, залило золотистым светом,
необъятные, снежно – белые пространства,
покрытые тёмной зеленью щетинящихся
лесов. Воздух был холоден и чист. Дышалось
легко…
Чуть ноющие от
вчерашней усталости мышцы ног и спины,
разогрелись, размялись и я, шагая широко
и упруго вперёд и вперёд, вглядывался
в открывающиеся панорамы, старался
запоминать путь, надеясь рано или поздно
сюда вернуться.
Неожиданно,
вышел к широкой, недавно отсыпанной и
утрамбованной трассе и решил какое –то
время двигаться по ней, а потом уже
свернуть направо, в тайгу.
Вдруг, словно
в фантастическом фильме, на пустынной
дороге, впереди, появилась движущаяся
точка, которая приблизившись, превратилась,
в огромную, чёрную с серыми подпалинами,
овчарку!
Волчок
испугавшись, прижал уши и шёл рядом со
мной, задевая по временам своим боком
мою левую ногу.

Овчарка же,
чуть скользнув по нам взглядом, пробежала
мимо и я проводил её удивлённым взглядом.
Я, объяснил её
появление здесь, тем, что она видимо
принадлежала одному из лесорубов,
живущих в здешних стоянках строителей.
И вот она решила сходить в гости на
соседнюю стоянку, а может быть потеряв
хозяина ищет его…
Я вспомнил
Уголька, который прошлой осенью прибежал
на сейсмостанцию, проделав по тайге
около двухсот километров. Уголёк
принадлежал моему напарнику Толе
Копейкину, который отдал его на время
в бригаду лесорубов, рубивших лес на
трассе, далеко впереди, основного массива
строительства.

В тайге, охотничьи
собаки становятся самостоятельными и
полудикими…
Пройдя ещё с
километр по шоссе, я свернул направо и
пошёл вперёд по старому следу вездехода.
углубляясь в густой лес, снег местами
был ещё по зимнему глубок…
Часа через два
ходу, перейдя лесистую возвышенность,
я спустился в долину, большого притока
Муякана, вышел на реку и пошёл низ по
течению. Кругом ещё лежал снег и на льду,
были отчётливо видны все следы, оставленные
после последнего большого снегопада.

Тут, .я заметил
разлапистую дорожку следочков, тянувшихся
вдоль берега и вглядевшись, понял, что
это крупная выдра, переходила из одной
полыньи в другую…
В другом месте,
я увидел замечательную картину: справа,
из каменистого берега, из под земли,
вырывался на поверхность ручей, и текучая
вода стояла на одном уровне большим
круглым пузырём, в несколько метров
диаметром, выдавливаемая изнутри и
скатывающаяся в реку стремительным
потоком, через который я не мог перепрыгнуть
– ручей был шириной метров десять…
Идя вниз по
течению, вдоль этой незамерзающей
промоины, я вдруг услышал наверху, над
собой гортанный крик не то птицы, не то
зверя. Я остановился, покрутил головой
и вдруг заметил пролетающего мимо
белого, одинокого лебедя.
В речном
ущелье,всё было покрыто снегом. На
повороте, река подмывала почти отвесный,
многометровой высоты склон, со скальными
останцами на гребне…
И на фоне этого
масштабно – величественного пейзажа,
сурового и холодного, долго летел и
кричал одинокий лебедь, уже почуявший
весну и прилетевший откуда – то издалека,
может быть из Западной Европы, а может
быть с озёр северной оконечности
Британских островов, откуда – нибудь
из Шотландии или Уэльса.
Кругом,
расстилался заснеженный заледенелый
ландшафт и вдруг, этот лебедь, посланец
или предвестник неизбежной весны и
лета, следующего за ней!..
Мне вспомнились
символические картины Рериха из
Индийского цикла, и я подумал, что это
хороший сюжет для подобной картины:
снег, скалы, река подо льдом, узкая
полоска открытой воды посередине и
одинокая белая птица, летящая навстречу
весне.

И эта картина,
действительно осталась в моей памяти
на всю жизнь!
Вскоре, я, со
льда реки, поднялся на невысокий берег
и пошёл вперёд, по заснеженной тропке.
Я уже собирался останавливаться обедать,
когда увидел впереди крышу охотничьего
зимовья.

Подойдя поближе
я сбросил рюкзак и осмотрелся…

Следов человека
вокруг не было, а значит в зимовье уже
давно никто не жил. Рядом с зимовьем, на
высоких, гладко ошкуренных столбах был
срублен лабаз. Я понял, что там наверху,
в деревянном срубе с крепкой крышей,
охотники прятали от хищников вещи и
продукты.
Подойдя к
зимовью, я осторожно открыв припёртую
снаружи колом дверь, и вошёл внутрь.

Деревянный пол
из толстых плах, закопчённый потолок,
маленькое оконце с видом на реку, печка,
столик, нары. Всё сухо и чисто. Пахло
прокопчённым деревом. На нарах лежал
крапивный мешок, в каких обычно перевозят
картофель или лук… Мешок был завязан…
Я ощупал содержимое руками и испуганно
отпрянул. В мешке, как я ощутил пальцами,
были соболиные шкурки…

• Как же так-
  недоумевал я, быстро выйдя из зимовья
  и оглядываясь. – Ведь в мешке несколько
  собольих шкурок, а это по нашим временам
  большие деньги…
• И потом,
  почему охотник здесь их оставил ? –
  спрашивал я сам себя озираясь. – Может
  быть что – нибудь случилось и охотник
  погиб, а может быть хуже того – убит!?

Я запаниковал,
закинул рюкзак за спину и быстро стал
уходить от домика вниз по реке…
Только пройдя
по берегу несколько километров, я немного
успокоился.
Неввольно
вспомнился рассказ моего бамовского
приятеля. Он рассказал, что недавно, в
тайге взяли тунгуса – охотника, который
по пьянке, кого – то порезал в посёлке,
а потом сбежал в тайгу.

Милиционеры
организовали облаву, снарядили вездеход,
вооружились автоматами и поехали к
зимовью, где жил сбежавший преступник!
Но у него же
была собака…
Когда ночью,
зимовье окружили, милиционер- сержант,
подойдя тихонько к зимовью, отманил
собаку и начал кормить её мясом…

В это время
оперативники ворвались в зимовье и
застали там крепко спящего преступника…
Я вспомнил эту
историю и подумал, что может быть, я был
в одном из зимовеек, в котором этот
охотник-хулиган оставил шкурки добытых
соболей!
А беспокоился
я не зря. В тайге очень трудно что – то
скрыть и люди рано или поздно узнают,
что я был в этом зимовье.

И лучше сразу
уйти, не давая повода подозревать меня
в чём то неблаговидном. Кроме того я был
с ружьём, а охота в это время уже запрещена
и появление с ружьём и собакой в тайге,
есть нарушение правил и законов.

Конечно закон
дурацкий, и может касаться только
городских охотников, которые ходят по
пригородным лесам, в которых кроме
зайцев и лисиц. никаких хищников больше
нет.

Но к сожалению,
этот закон, распространяется и на глухие
таёжные места, в которых полно и медведей,
по весне встающих из берлоги злыми и
голодными, и волков, и рысей…
В таких местах,
тебя безоружного, могут съесть напавшие
медведь или волки, могут напасть и
покалечить лоси и кабаны – секачи. Ведь
в глухой тайге, они человека почти не
боятся!
Но, к сожалению,
охранители заявляют во всеуслышание:
— В такие времена в лесу нечего делать!..

Но ведь весна
замечательное время для походов и для
исследования незнакомых таёжек и глухих
урочищ. К сожалению, таких как я
путешественников -одиночек, эту
крепостническую точку зрения защищает
нынешний закон!
Обо всё этом я
размышлял, пока обедал и пил чай, на
берегу заснеженной реки…
Во второй
половине дня поднялся ветер, сосняк
вокруг зашатался и зашумел. С потемневшего
облачного неба посыпалась мелкая снежная
крупа…
К вечеру я
спустился к Муякану и заночевал вторую
ночь, в сосновом бору, в ложбинке, около
незамерзающего ручья.
Дров кругом
было много и я хорошо спал у большого
костра, горящего ярким и тёплым пламенем.

Волчок, где –
то нашёл остатки зайца и ел его, с хрустом
разгрызая кости.

– Это
ты хорошо придумал – похвалил я его. –
У меня, для тебя продуктов нет, а остатками
моей каши, ты очевидно не наедаешься…
Волчок при этом
глянул на меня, вильнул хвостом, и на
всякий случай оттащил свою добычу
подальше от меня…
Утром, вновь
был ветер, но и солнце проглядывающее
сквозь белые, пушистые облака, парящие
в синем небе…

Заметно
потеплело…

Когда я спустился
в низину, на стрелке при слиянии Муякана
и Муи, снегу стало поменьше и кое – где,
из мёрзлой земли, торчала только серая,
прошлогодняя трава…

Тут, в широкой
пойме, где солнце не имеет горных скальных
преград, была уже настоящая весна!
Деревья стояли
поодиночке или группами, а между ними
располагались открытые пространства,
зарастающие высокой травой, сейчас
прибитой к земле, зимними снегопадами
и морозами. В низинах торчали куртины
кустарников, таких густых, что их
приходилось обходить вокруг…
Я вышел на
лесную дорогу, которая петляла по широкой
равнине, среди отдельно стоящих островков
крупных сосен.

Вдруг с одной
из них снялся глухарь и пролетев вдоль
дороги сотню метров, снова сел на ветку,
большой пушистой сосны. Волчок помчался
следом, по зрячему, и какое – то время
спустя, я услышал его звонкий лай.
Перезарядив
ружьё мелкой картечью, я начал красться,
аккуратно подходить к дереву, на котором
сидела крупная птица.

Ветер дул откуда
– то сбоку и шумел, качая ветки.

Прячась за
стволы, от дерева к дереву я шёл на лай
и наконец увидев своего лающего
помощника, который очень старался,
отвлекая внимание птицы на себя.

Вглядевшись,
я заметил чернеющего среди зелёной хвои
глухаря. Он сидел на толстой ветке,
близко от ствола, крутил головой и хрюкал
на собаку, скрипучим голосом…

Последние шаги
я делал очень медленно. Убедившись, что
расстояние между мной и глухарём не
более пятидесяти метров, я поднял ружьё,
затаив дыхание прицелился и нажал на
спусковой крючок. Ветер слегка заглушил
грохот выстрела, отдача чуть толкнула
в плечо, и птица всплеснув крыльями
упала с ветки к ногам Волчка.
Я видел как моя
собака прыгнула на глухаря, схватила,
несколько раз прикусила и бросила
птицу…

Глухарь лежал
неподвижно, большая чёрная птица, с
промельком белого в распущенных, смертью
расслабленных крыльях, с алыми бровями,
на угловатой, клювастой голове.
Когда я подошёл,
Волчок завилял хвостом, «поулыбался»
мне, прижимая уши к голове, обнажая белые
зубы, словно хотел сказать: «А что хозяин?
Выстрел неплохой…»

Я воздержался
от комментариев…

Ведь в сидящую
мишень и не охотник может попасть.

Отрезав
глухариные лапки, покрытые как у дракона,
чёрной роговицей, я бросил их Волчку и
тот, похрустывая прожевал и проглотил
их.

Я, как обычно,
быстро снял перья со шкурой, а она у
глухаря толстая и достаточно прочная.
Тушку завернул в полиэтилен и уложил в
рюкзак. «Теперь у меня есть килограмм
— полтора свежего мяса, и немного косточек
для Волчка» – весело думал я, улыбаясь
и бодро шагая дальше, по заросшей сухой
травой, дорожке…
Вскоре, выйдя
на открытое место, увидел впереди широкую
спокойную реку – серо свинцовую, холодную
гладь воды, с морщинками волн, закручиваемых
течением.

Пойма расстилалась
на несколько километров в ширь, без
деревьев, без кустарников, покрытая
высокой, серой, прошлогодней травой.
Вырвавшийся из леса ветер, с тихим
шуршанием, медленными волнами, шевелил
её густые заросли…

По небу бежали
тёмные тучи, и солнце исчезло, хотя в
воздухе заметно потеплело. Внезапно,
впереди, на берегу реки, завиднелись
какие – то строения и я понял, что это
лагерь одной из геологических экспедиций,
которых на БАМе работало множество.
Через некоторое
время, я подошёл к деревянным домикам
и палаткам, перед которыми стояли
колёсный трактор Беларусь и ГАЗ – 66 с
тентом. Меня заметили, и какой – то
мужичок, в штормовке, пошёл мне навстречу.

• Издалека? –
  спросил он, поздоровавшись, и когда я
  сказал, что из посёлка, с сейсмостанции,
  он заулыбался и произнёс – А я вас
  помню…
• Мы недавно
  у вас ночевали. Мы ещё с вьюками на
  лошадях шли…

Я кивнул.
Действительно, недели три назад, в нашей
избушке ночевали геологи, которые шли
с лошадьми, сюда, на Мую…
Мужичок пригласил
меня в столовую – в фанерный вагончик,
в котором были ещё люди. Я поздоровался
и пожилая повариха, в ситцевом переднике,
предложила мне поесть и я, не стал
отказываться…

Она наложила
мне полную чашку гречневой каши с
тушёнкой и налила кружку компоту. Скинув
рюкзак у входа, я сел к столу и начал
есть, а все рассматривали меня с
удивлением, изредка задавая вопросы.
Второй мужичок, в замасленной спецовке,
видимо шофёр «Газика», спросил недоверчиво:
— А где ты ночевал то? Тут до посёлка
очень далеко!..
Я, прожевав,
ответил: — В лесу, у костра. Я привык …
Мужичок покачал
головой. – Холодно ведь и потом звери
— пояснил он.

• Ну, я с
  собакой. Она, если что, даст голос –
  ответил я, но про ружьё не сказал. Перед
  заходом в лагерь геологов, я спрятал
  его в рюкзак, разложив предварительно…
  От греха…

Повариха сходила
на кухню, вынесла полбуханки чёрствого
хлеба и отворив дверь, бросила его
Волчку, который спокойно лежал у большой
квадратной палатки…
Поев,
я поднялся, поблагодарил хозяев и сказал,
что мне надо идти.

• Куда ты? –
  всполошился первый мужичок, который
  бывал на сейсмостанции
• Оставайся
  ночевать. Место найдётся, ужином
  покормим…

Я вежливо, но
решительно отказался: — Я всего на пять
дней свободен. Потом моя смена на
сейсмостанции и поэтому мне надо быть
в посёлке через два дня…
Волчок, увидев,
что я снова надел рюкзак, удивился и был
явно разочарован – ему здесь понравилось.
А мне не хотелось
оставаться среди малознакомых людей,
разговаривать о ненужных мелочах,
зависеть от чужого распорядка и привычек…
И потом, я уже
привык к свободному одиночеству…
Отойдя с
полкилометра от стоянки геологов, я
стал что – то весело насвистывать и
собака посмотрела на меня с недоверием.

А
мне было хорошо. Я сэкономил на обеде
почти час и впереди было ещё полдня
светлого времени,
за которые я мог попасть в интересные
красивые места. Я радовался весне и
свободе, своему здоровью и даже тому, с
каким деловым видом трусил впереди
Волчок…
И вдруг замурлыкал
песню: — А я простой, советский заключённый
и мне товарищ серый, брянский волк…

Закончив петь,
я засмеялся вслух, а Волчок нервно
оглянулся…
Вскоре, снова
начался лес, появился снег, лежащий,
местами, в тени деревьев. Продравшись
сквозь чащу ельника, растущего полосой
по дну распадка, я вошёл в заросли ольхи,
с редкими соснами и тут вспугнул двух
сохатых, наверное поднял их из лёжки.

Они мотая на
бегу головами, стуча копытами по
валежнику, быстро скрылись в лесу и
Волчок примчавшийся на эти громкие
звуки, откуда –то справа, пустился
догонять их.

Через короткое
время, я услышал снизу, из пади, лай и
только решил посмотреть, чем это
облаивание закончится, как появился он
сам, на галопе, торопясь и часто дыша;
но увидев меня собака перешла на рысь,
и больше далеко от меня не убегала.
Видимо лоси напугали его своими размерами
и грозным видом.

Пройдя ещё
километров пять, я остановился ночевать
в глухом сосняке с еловым подростом, в
тени которого толстыми пластами лежал
снег…
Как обычно, я
собрал изрядную кучу дров для ночного
костра, потом развёл огонь, натопил воды
из снега, и стал варить глухаря, нарезав
мясо на куски, а кости бросил Волчку.
Собака искренне этому обрадовалась и
долго виляла пушистым хвостом, одобряя
мои действия…
Уже в темноте,
я поел сварившейся глухарятины, чуть
припахивающей хвоей и ягодами.

Насытившись,
привычно попил чаю, и устраиваясь на
ночлег, снял сапоги, вынул сырые портянки
и оставшись в шерстяных носках, вновь
обулся. Потом, вырезал палочки из веток
ольхи и повесил портянки сушиться над
костром. Влажная ткань сразу заледенела,
потому что температура воздуха была
минусовая.

Во время перехода
по еловым чащам, перебираясь через
глубокие снеговые поля, я несколько раз
набрал в сапоги талого снега и поленился
вовремя переобуться. Иногда, перед
ночлегом, очень спешишь выбрать хорошее
место для стоянки…
… Ночь
была холодная и ветреная, я неважно
спал, и под утро, когда ветер утих, наложив
гору сухих дров на костёр, наклонил
палочки с портянками поближе к костру,
и заснул, в полудрёме видя эти «флаги»
развевающиеся над огнём…
Когда я проснулся,
вокруг было уже серо, холодный рассвет
привычно поднимался над землёй, и над
кострищем торчали только голые палочки
— портянки сгорели…
Я чертыхнулся,
поднялся, шмыгая, просторными без
портянок, сапогами, сходил в кусты и
вернувшись, стал кипятить чай…
Вдруг, Волчок,
лежавший метрах в десяти от костра, под
ёлкой, вскочил и косясь в сторону еловой
чащи, подошёл ко мне поближе, насторожённо
вперил взгляд туда и обнажив белые зубы,
утробно заворчал. Я на всякий случай,
подтянул ружьё к себе и ждал в напряжении,
гадая, что могло так напугать собаку…
Волчок
рычал ещё какое-то время, потом постепенно
успокоился, лёг и снова задремал…
«Интересно,
кого это он там услышал – думал я,
прихлёбывая терпкий от крепости чай? –
Волки, должно быть, или медведь. Они уже
поднялись из берлоги и сейчас бредут
по тайге в места летнего обитания,
голодные и злые – еды в эту пору в тайге
для них нет. Иногда они нападают на лосей
или оленей, подкрадываясь к ним по
насту…»
Я ещё какое –
то время был настороже, но потом забылся,
задремал, вспоминая, как нечто подобное,
уже бывало в моих таёжных походах…

Когда я охотился
зимой на Белых Озёрах, однажды, в долине
соседнего ручья, Лика, моя молодая
собака, похожая на маленького львёнка
из-за густой гривы и коренастого сложения,
вдруг, выскочив из еловой чащи, намётом
прибежала ко мне и развернувшись,
поднявши шерсть на загривке дыбом,
начала глухо лаять, оборотившись в
сторону, откуда прискакала: — Бух, Бух,
Бух…
Я хотел погладить
и успокоить её, но она вывернувшись из
под моих рук, не отрывая взгляда от
ельника, продолжала бухать — так собаки
обычно лают на крупных хищников…
Я заинтересовался,
не поленился вернуться в чащу и увидел
там, среди ёлок, следы двух волков,
которые на махах, только что проскакали
мимо и убежали за ручей. Я понял, что они
выслеживали Лику, но она их учуяла и
примчалась ко мне за подмогой…
…Когда проснулся,
солнце уже поднялось над лесом, и я
вскочил, дрожа от холода – костёр
прогорел полностью.
Даже не попив чаю
на дорожку, я собрал рюкзак и быстро,
пошёл в сторону сосновых лесов, темнеющих
на склонах предгорий.

На ходу
разогрелся, но идти без портянок, в
хлябающих сапогах, было очень неудобно.
Сапоги вертелись на ногах в разные
стороны и даже слетали, когда я переходил
глубокие влажные полосы снега.
Солнце поднялось
над лесом, большое и чистое, повисло в
тёмно – синем, глубоком весеннем небе
и под его лучами снег начал плавиться
и таять.
Вскоре,
неожиданно
вышел на разъезженную, грязную лесовозную
дорогу и пройдя по ней километра два,
увидел впереди, на большой поляне среди
чистого сосняка, временный посёлок
лесорубов. Навстречу мне выскочили две
крупных собаки – лайки и Волчок, пошёл
рядом со мной, опасаясь драки с
превосходящими силами противника…

Городок был
безлюден и только в столовой суетился
молодой азербайджанец в грязном белом
переднике.
Я вспомнил, что
мой знакомый, Петя Лыков, работает в
лесу, где – то в этих местах, и когда
спросил о нём повара, тот сказал, что
Петя здесь, но сейчас, как и все, на
лесосеке.
Азербайджанец
показал мне домик, где жил Петя и я войдя
внутрь, скинул рюкзак, ватник и сапоги
и взобравшись на нары, заснул чутким
сном.
Разбудил
меня шум трактора за стеной, и только я
успел одеться, как вошёл Петя, улыбающийся
и довольный, пожал мне руку и пригласил
на ужин, в столовую. За ужином, Петя
познакомил меня с ребятами из бригады,
и они удивились, что я «вышел из леса».
Обычно, в это время в лес никто не
заглядывает. Им
тоже был непонятен мой восторг, перед
наступающей весной и необъятными
таёжными просторами, таящими столько
тайн и чудес…
После ужина
все собрались в нашей избушке, и я
рассказал о своём походе, умолчав,
однако, о зимовейке и шкурках соболя в
мешке.
…Стали вспоминать
интересные и страшные лесные встречи.

Петя был хорошим
охотником, вырос в прибайкальской тайге,
недалеко от нынешней большой стройки.
Он и здесь, по первому снегу брал отпуск
и уходил соболевать, но, не имея своего,
законного охотничьего участка, делал
это крадучись и осторожно.

Найдя «ничьё»
зимовье, он выставлял капканы, на чужом
«путике» – охотничьей тропе в тайге,
вдоль которой ставились ловушки, и
каждый день ходил их проверять. Иногда
соболюшка попадала в капкан, чаще нет,
но несколько штук, молодой охотник за
сезон ловил…
Однажды, Петя,
сбившись с пути, заночевал в тайге у
костра, а утром, отойдя метров пятьдесят
от ночёвки, увидел свежие медвежьи следы
– хищник караулил человека всю ночь,
но к костру выйти побоялся. Он истоптал
весь снег, ходя ночью по кругу, пока
охотник задрёмывал у большого костра…
В другой раз
Петя пошёл проверять дальние капканы,
но назад, возвратился напрямую, срезав
петлю на тропе.

Следующим
утром, он пошёл по вчерашним своим
следам, и в сосновом перелеске,
рядом со своими следами, нашёл медвежью
лёжку. Снег под брюхом хищника протаял
до земли — медведь долго лежал, головой
по ходу следа, ожидая возвращения
человека…
— Он
ждал меня, чтобы наброситься, задавить
и съесть! – с дрожью в голосе подытожил
рассказ Петя. Все невесело засмеялись…
В балке – так
называют брусовые домики лесорубов —
было жарко, потрескивая, топилась
металлическая печка, и в углу, на верёвке,
сушились портянки. Люди, разместившись
на широких нарах, внимательно слушали
рассказы и сопереживали рассказчику…

• Но самое
  страшное, мужики, — продолжил свои
  воспоминания Петя – было

тогда, когда я
неожиданно встретил в тайге хозяина
участка, на котором я нелегально охотился,
капканил…

• Я увлёкся
  установкой капкана , и вдруг, подняв
  голову, заметил среди сосен,

мелькнувшую
фигуру человека. Я остолбенел, потом,
на дрожащих ногах отошёл от капкана и
спрятался за дерево. Мужик был с карабином,
но без собаки и шёл по моим следам.
Заметив меня, он снял карабин с плеча и
ждал меня. Я постоял, постоял за деревом,
а потом вышел на чистое место и пошёл
мужику навстречу. Меня била дрожь
тревожного ожидания. Я подошёл поближе
и поздоровался. Потом объяснил, что
выскочил из посёлка в лес на недельку,
что было правдой…
Мужик оказался
спокойным человеком, поверил мне, а
когда я продолжил, объясняя, что завтра
выхожу в посёлок – даже улыбнулся и
пригласил меня в гости, в базовое зимовье.
Я конечно отказался…

• Я догадываюсь,
  в каком зимовье ты живёшь, — как бы, между
  прочим,

проговорил он
на прощанье и помахав рукой, ушёл своей
дорогой…
Петя, сделав
паузу в рассказе, подбросил в печку дров
и потом закончил.

• Я в тот же
  день собрал свои капканы, забрал
  спрятанные в зимовье шкурки и

вечером
же, стал выходить
на трассу, ловить попутку до посёлка —
зимовье стояло недалеко от дороги…
Все
молчали,
представляя, как бы они сами повели себя
на месте Пети…

Печка трещала
смолистыми дровами и гудела трубой, как
паровоз. Ветер снаружи, плотной массой
воздуха, порывами, ударял по двухскатной
крыше домика, и бревенчатые стены в этот
момент чуть вздрагивали …
Другой лесоруб
– Виталий, тоже охотник, но местный, с
Витима, вспомнил недавнюю историю
загадочной смерти охотника – тунгуса
из таёжной деревни, на Витиме. Звали его
Алексей Соловьёв…
Фамилия русская,
но такие имена, русские священники
давали раньше тунгусам, при крещении,…

• Тут история
  тёмная – начал Виталий. — Этот Алексей
  был здоровый парень,

хороший охотник
и смелый человек. Был у него друг, тоже
местный, русский Пётр Акулин. Они иногда
вместе охотились, и если повезёт найти
берлогу, то медведя добывали сообща…

• Друзья
  друзьями, а как напьются, то начинают
  драться, да до крови. Чёрт

знает почему.
Может из соперничества, а может просто
силы некуда девать…

• Но за Алексеем
  водился грешок. Ведь в тайге ничего не
  скроешь, это не в

городе. Он
парень был на ногу быстрый и собак имел
хороших. И вот перед началом сезона, он,
по самым лучшим участкам пробегал ходом,
и как сливки снимал – добывал ранних
соболей…

Об этом многие
догадывались, знали, но поймать его
никто не поймал, да наверное и не хотел
связываться – Алексея, многие побаивались…

• И вот как —
  то раз, года два назад, по весне,
  встретились друзья уже после

охотничьего
сезона, напились и как всегда подрались
в конце и разошлись по по своим зимовьям
— их участки рядом были…

— Поутру, Пётр,
пошёл к Алексею опохмелиться и мириться
и увидел, что сидит около зимовья собака
и воет, а рядом лежит Алексей, уже мёртвый
и неподалёку валяется его карабин…

• Пришлось
  Петру выходить в деревню, сообщать о
  смерти… Следователь, на

вертолёте
прилетел из района, допрашивал Петра,
что да как…

• Пётр говорит:
  — Да не убивал я! Зачем мне? Мы же с ним
  друзья – приятели

были…

• Так ничего
  следователь и не добился, улетел назад
  и тело Алексея забрал –

говорит для
экспертизы. А потом слух по деревне
прошёл, что признали Алексея самоубийцей…

• Конечно,
  всякое может быть, но я в это не верю –
  закончил рассказ Виталий…

Все надолго
замолчали, а потом стали расходиться
спать…
— Завтра на
работу – пояснил Петя, хотя назавтра
была суббота. Лесорубы старались побольше
денег заработать или дни к отпуску
приплюсовать и потому работали и в
выходные. Стройка торопилась на восток,
а лесорубы готовили площадки для работ…
Я долго не мог
заснуть, и всё думал о судьбе этого
Алексея…

Мир
тайги, за
последние годы изменился, и изменились
отношения людей в тайге. Раньше охотничий
участок был семейной собственностью.
Обезличить тайгу, не смогли самые тупые
чиновники-охотоведы. Сейчас не то…

…Государство
подмяло под себя личность гражданина
страны, лишило инициативы, — обезличило
его. Главные начальники леса сегодня
сидят в Москве, но они просто чиновники.
Они не знают леса и его законов, и не
хотят знать. Они не охотники, не охотоведы
и даже не лесоводы.

И так везде. Во
всех министерствах. Там где управляют
специалисты, там дела идут неплохо. Но
специалистов наверху всё меньше, а
управленцев всё больше.

Мне
вспомнился афоризм Лао-Цзы:
«Там, где появляются понятия справедливости
и несправедливости – появляется зло…»

Перефразируя,
можно сказать: «Там где появляются
чистые управленцы, воцаряется
номенклатурный беспорядок и
некомпетентность». Благодаря управленцам,
сидящим в министерстве, охота превратилась
в дорогостоящий спорт, и количество
охотников резко уменьшилось…
Охота всегда
была средством освоения, познания мира,
его узнаванием и уроком жизни. А сейчас,
множеством запретов, и потому, охотничество
превратилось из трудного, но удовольствия,
в казённую обязанность.
Раньше в лесу
жили по принципу: «Закон тайга – хозяин
медведь» Ты боялся делать плохое, потому,
что от опытного взгляда лесовика ничего
нельзя скрыть, и никто не скроется… А
сейчас?
Я как – то
встретил на своём участке охотника с
собакой. Его собака нашла меня на склоне
горы, а хозяин шёл низом распадка. Я
увидел мужика и крикнул ему, а потом
спустился вниз, и мы вскипятили чай,
попили – поели, поговорили…

На участке, я
бывал редко и потому не рассердился,
когда встретил тут постороннего. Но
мужичок испугался и чувствовал себя
виноватым…
После
этого, этот
охотник, никогда не появлялся больше в
районе Белых озёр…
Собака у него
была замечательная. Крупная, почти как
волк, чёрной с белыми пятнами масти,
спокойная и умная. Звали её Бой.

Этот Бой, на
пару с другой крупной лайкой, местного
лесничего – Грумом, сгоняли с гор
крупного изюбря и останавливали на льду
реки, вцепляясь с двух сторон в морду
уставшего быка – рогача. Хозяину
оставалось только подойти поближе и
дострелить зверя…
Я, думая обо
всём этом, заснул очень поздно и когда
проснулся, то солнце стояло высоко в
ясном небе, и Пети в домике не было.

Все уже уехали
на работу.
Я услышал за
дверьми собачье рычание и вышел наружу.
Солнечные лучи нагрели заснеженную
землю, появились лужи – проталины и
запахло отогревшейся сосновой смолой.

Волчок, прижавшись
к стене дома испуганно вздыбил шерсть,
а рядом, наступая на него, стояла рыже
– белая, крупная и сильная собака, скаля
острые зубы и готовясь перейти от угроз
к действиям. Я прикрикнул на шустрого
незнакомца, и он отошел в сторону, кося
на меня злым глазом.

«Какой красавец
– подумал я. Чей это интересно?»
Зайдя в столовую,
я попил чаю, поел и расспросил дежурного
по лагерю об этой собаке.

• Это Вася –
  тракторист, купил щенка в питомнике
  восточносибирских лаек, в

Улан – Удэ и
привёз сюда – рассказывал дежурный,
сидя напротив меня и попивая чай. –
Красивый пёс, но бестолковый. Вася
собирается его на унты пустить. Глуп,
как пуп…

• И
  это не первый случай – продолжил он. –
  Я знаю многих охотников,

которые
растили щенков из питомника. Они вырастают
красивые, как на картинке, но к охоте не
приспособленные…
— Вася, в начале
зимы, случайно встретил медведя –
шатуна. Так этот кобель так испугался,
что умчался в лес, оставив Васю с медведем
разбираться. Василий имел только дробь
в стволах, поэтому стрелял в воздух и
медведь ушёл…
А
могло быть и хуже…

Дежурный
вздохнул – Разве это собака, которая
хозяина бросает?
… Доев
завтрак, я попрощался с дежурным и
сопровождаемый довольным Волчком, пошёл
напрямик, через холмы, на трассу. Надо
было возвращаться на базу.

Отсюда, до
сейсмостанции оставалось часов восемь
ходу…
20.
02. 2003 год. Лондон. Владимир Кабаков

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на
сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.comили
в литературно-историческом журнале
«Что есть Истина?»: http://istina.russian-albion.com Е-майл: russianalbion@narod.ru