Рассказы психически больных самые невероятные

Голоса

В современном мире довольно сложно встретить человека, который был бы не знаком с депрессией, не страдал фобией или неврозом, не пережил бы посттравматический синдром. В России около 8 миллионов человек ежегодно обращается за психиатрической помощью, но невозможно подсчитать, сколько людей ни к кому не идут, лечатся дома или живут без врачебной помощи, не признаваясь даже себе в том, что они больны.

Мы знаем, куда идти и что делать, если заболел живот или нога, однако плохо себе представляем, к кому обращаться, если заболела душа, и надо ли это делать или следует молча самому пережить это состояние. Посещение психиатра – явление постыдное, то, о чем не принято говорить вслух. Общество не любит об этом думать и говорить – люди с психическими отклонениями становятся в нем изгоями, их боятся и прячут.

Большинство относится к людям с психическими нарушениями с опаской – словосочетания «душевная болезнь», «психическое расстройство» и даже политкорректное «ментальное нарушение» вызывают в голове образы безумных маньяков с ножом.

Но разрушительная сила поврежденной психики направлена, как правило, вовнутрь, на самого человека. Многие из этих людей носят в собственной душе такой кошмар и такую внутреннюю боль, что если туда заглянуть, невозможно не проникнуться сочувствием.

Им есть что рассказать о себе и о своей жизни. Такую возможность, в частности, дает фестиваль творчества людей с особенностями психического развития «Нить Ариадны». В четвертый раз такие люди и общество пытаются услышать друг друга с помощью искусства. На фестивале показывают спектакли «особых» театров, фильмы, фотоработы, картины. Московская радиостанция «Зазеркалье», чьи ведущие имеют собственный психиатрический опыт, в этом году представила проект «Голоса». За 17 минут зритель видит сотни анимированных рисунков душевнобольных со всего мира и приближается к пониманию того, что переживают эти люди.

Три героя этого мультимедийного проекта рассказали «Правмиру» о своей тяжелой, иногда страшной внутренней жизни, о том, что спровоцировало болезнь, о непростых отношениях с реальностью. Многого из того, о чем говорят герои, могло бы не быть, если бы друзья и родные вовремя заметили признаки болезни, если бы присутствовали доверие, взаимопомощь и по-настоящему близкие отношения с семьей.

ДИНА: Мне казалось, что бабушка меня сжигает глазами

Я родилась уже с болезнью, но до определенного возраста она никак не проявлялась. Думаю, ее спровоцировал нездоровый и неправильный образ жизни: я ходила по клубам, по ночам тусовалась, днем спала, употребляла алкоголь и даже легкие наркотики. Постепенно накапливались какие-то странные вещи – например, я начала говорить и думать всякую ерунду, и родители повели меня к психиатру. Меня смотрели два врача, но ничего не нашли. Я хитрила, старалась не выдавать себя – например, они спрашивают: «Сколько тебе лет?» Я-то знаю, что мне сто, но отвечаю им: «Тридцать».

После этого прошел буквально месяц, и однажды у меня наступила бессонная ночь.

У меня в голове был полный бардак, это было очень страшно, я ходила включала и выключала свет, и к утру я подумала, что папа хочет бензопилой разрезать мне голову. Я хорошо помню: мне казалось, что все, что я думаю, так и есть.

Я думала: ничего же не доказано, не доказана никак, например, божественная теория создания мира, так почему бы не быть правдой тому, что думаю я? И я не находила ничего, что бы опровергало мои мысли. Поэтому было очень страшно. Мне казалось, что бабушка меня сжигает глазами… Представляете, как я вела себя дома? Бегала от родных, пряталась от них… А они не знали, что со мной делать.

Я кричала: «Вызывайте скорую!», думала, приедут врачи и спасут меня от всего. Родители вызвали скорую, меня забрали в стационар. Врач мне назначил таблетки, и я начала постепенно приходить в себя. В остром состоянии меняется восприятие себя и окружающих. Мне казалось, что я некрасивая, а люди вокруг мрачные, все виделось в другом свете. И еще я в этом состоянии боюсь смерти, хотя обычно о ней не вспоминаю. Но потом я начала приходить в себя, помогала убираться, стала спокойней. В этом отделении я провела 45 дней.

Потом меня выписали в первый раз, и я дома просто целыми днями лежала на кровати. Это была депрессия. Я лежала и ела, ела и лежала. В общем, не могу сказать, что тогда мне сильно помогли. Когда у меня повторилось это состояние, я попала в санаторное отделение, и вот там мне очень помогли, я в нем лежала два года, со мной очень хорошо общалась заведующая, мы с ней, можно сказать, сдружились.

Сейчас я изменила свой образ жизни, со своими друзьями сознательно прекратила общение еще до больницы – в том своем состоянии я видела в людях только минусы, думала о том, что они сделали для меня плохого. А вот своих родных я просто обожаю – они меня так поддерживают! Я живу с родителями, и у нас с папой договор: я убираю квартиру, готовлю супы, а он мне выплачивает зарплату, 8 или 5 тысяч, мне этого достаточно.

НИКОЛАЙ: Мне казалось, что я инопланетянин в этом мире

Я не знаю точно, когда началась болезнь, – думаю, что лет в 16, хотя внешне она никак не проявлялась. Сначала это были аффективные расстройства типа депрессивных состояний, но незначительных – они не выключали меня из жизни, не приводили к бездействию, к необходимости лечения. Я или бродил по городу под дождем в тоске, или ощущал какое-то отчуждение от людей и не мог понять – связывает ли меня что-то или не связывает с этим человеком, чувствовал неловкость в общении, не понимал, какая между нами дистанция и как себя вести.

Это состояние нарастало и нарастало, и я могу сказать точную дату, когда оно достигло пика: это был выпускной вечер в школе 24 июня 1990 года. Тогда у меня возникло ощущение распада своего и внешнего мира, и я почувствовал, что все люди живут в одной реальности какой-то общей жизнью, их что-то связывает, а я как будто из другого пространства. Это был как будто разрыв, который сопровождался мыслями о том, какой я плохой человек, чувством вины, ощущением своей малоценности, восприятием себя как чего-то негативного, дурного.

Все лето у меня была отчаянная депрессия, но никто этого не видел, более того – я в этом состоянии с отличными баллами поступил в институт. Но оно было очень болезненным – это ощущение своего физического и нравственного уродства, чувство вины перед всем и всеми. Это очень страшная душевная боль, но я не понимал, что это болезнь – я думал, что все так и есть, что это я плохо отношусь к людям, что не могу уважать ни себя, ни других.

Меня преследовали постоянные мысли о самоубийстве, потому что казалось: такому, как я, жить нечего. При этом я не пытался покончить с собой, хотя в какой-то момент мне и казалось, что это уже принятое решение, и то, что решение принято, даже успокаивало, потому что был способ в любой момент все прекратить.

Потом я поехал в колхоз, и меня стало чуть-чуть отпускать. Приступы эндогенных заболеваний, не связанных с психотравмой, сами проявляются и сами уходят, в психиатрии это называется «спонтанная ремиссия». Но в колхозе я перешел в противоположное состояние, когда из этого ада с ощущением, что жизнь кончена, я вдруг перенесся в какой-то внутренний рай.

Сначала это носило характер каких-то космических ощущений, типа единения со всем миром, а потом стало чувством религиозным. Это было состояние внутренней тишины, покоя и счастья, период переживания глубинных символических смыслов, оно было крайне наполненным и насыщенным, особенно на контрасте с только что пережитым страшным обвалом и пустотой, это был одновременно и восторг, и состояние очищающего покаяния.

Потом маятник качнулся в обратную сторону, и я опять начал чувствовать, как распадаются обретенные глубинные смыслы, и появилось нарастающее чувство богооставленности, как будто Бог удаляется от тебя. Впервые появились мысли – вдруг я схожу с ума? При этом у меня не было ни галлюцинаций, ни голосов, ничего.

Я попытался вернуть это постижение Бога, стал искать Его через философию, думал найти логически, но это, конечно, была безумная идея. Тогда я не подозревал о ее тупиковости, мне казалось, что философскими усилиями можно постичь это понятие. В результате мое состояние все ухудшалось.

Это длилось где-то год и сопровождалось деперсонализацией и дереализацией, когда мир становится как бы нереальным, все окружающее будто в сновидном тумане, и восприятие собственного «я», своих эмоций отчуждается, ты чувствуешь в себе присутствие чего-то не своего, как будто в тебя вторгается не твоя психика. Все это привело к умственному срыву, тем более что я набросился на очень сложные философские книги, к которым не был подготовлен, когда мне было 17-18 лет, – не надо было сразу читать Лосева и подобных ему.

В одну ночь в уме будто что-то сломалось: мысли потеряли порядок, в голове появлялись  нелепые сочетания, и я стал пассивным зрителем того, что происходит внутри. На второй день этого состояния я пришел в институт.

Умом я понимал, что это мой институт, но я будто впервые его видел, и люди были кругом как незнакомые, меня с ними будто ничего не связывало. Мне казалось, что мир, который раньше принадлежал мне, больше не мой, и я в нем инопланетянин. И с этого момента я понял, что это психическая болезнь.

Дальше я стал лечиться, лечение помогало, но с 1993 года у меня начался новый сдвиг в мироощущении – я стал быстро сползать в область оккультизма, где и провел около пяти лет. Основным авторитетом тогда для меня был Карл Юнг. В Юнге опасная смесь психиатрии, философии и религиозной идеи, на которую я попался. Все это завело далеко, к некоему самообожествлению. Но буквально в один день вдруг вся эта система дала трещины, и за пару дней я понял, что наступил очередной момент дезориентации. Это сопровождалось состоянием на грани сумасшествия и острейшей душевной болью – сегодня я даже не понимаю, как это можно было вынести.

В результате я окружным путем опять вышел к тому, с чего начиналось, то есть опять к православной вере. Мне было уже 27 лет, когда я принял крещение. Вера и сейчас все время со мной, и я просто не понимаю: как это – жить без веры? Но если ты пытаешься логически осмыслить то, во что веруешь, мир превращается в хаос, в тьму, в клочья неизвестно чего…

Общество боится людей с психическими нарушениями, не понимая, что чем больше они выражены, тем более человек, скорее всего, безопасен, потому что болезнь его деэнергизирует, он живет замкнуто, у него нет заинтересованности во внешнем мире. Мне не кажется, что к таким людям нужно как-то по-особому относиться. Надо соблюдать баланс: с одной стороны, не слишком опекать, а с другой – не спускать все с рук.

Недоверие вместе с гиперопекой может действовать иногда хуже, чем отторжение. Такое отношение травмирует и самого человека, если он понимает, что к нему относятся снисходительно, не как к дееспособному человеку.

По данным новых исследований, у больных шизофренией, живущих с родственниками, чаще бывают рецидивы, чем у тех, кто не живет с родными.

С другой стороны, нельзя проявлять холодность и непонимание. Бывают ситуации, когда душевнобольной может вести себя неадекватно, вызывать претензии, но он ведет себя так, потому что в данный момент находится под страшным давлением или бреда, или душевной боли, или у него, наоборот, мания с веселым состоянием. Если больной чувствует, что его самые близкие люди не понимают и он сам себя не понимает в этом состоянии, то он теряет ощущение безопасности. Я думаю, с душевнобольным надо быть честными, потому что больные очень тонко чувствуют ложь.

ДИНА: С виду я была совершенно нормальной

Моя эпопея с больницами началась в 16 лет, после моей попытки покончить с собой.

Какие-то признаки неблагополучия были еще в детстве – замкнутость, неуверенность в себе. Я росла одиноким ребенком, в семье у мамы и папы были проблемы. Мы жили достаточно бедно, без ремонта, и я со второго по одиннадцатый класс никого к себе не приглашала, боялась, что меня засмеют. Страх всеобщего мнения – вот что самое определяющее в моей жизни: что подумают люди? как это выглядит? К тому же у меня не было телефона, то есть не было возможности поддерживать общение вне школы.

Мама и папа мной не интересовались: папа гулял на стороне, мама пребывала в депрессии, им было не до меня. И это одиночество привело к тому, что я нашла в себе массу дефектов – полнота, маленький рост, еще что-то – и решила, что жить такому человеку, как я, незачем. Я не видела никаких путей развития своей жизни. Даже врачи не понимают, как я могла из-за этого… но они просто не представляют, какой была моя жизнь.

Я приходила из школы домой, ела и садилась перед телевизором – и, я думаю, окончательно не сошла с ума благодаря телевизору, он меня поддерживал, это, конечно, смешно, но он меня хоть как-то развивал. Потом делала уроки и ложилась спать. Никакого общения не было в принципе. И так каждый день. И все каникулы дома. Но с виду я была совершенно нормальной, никто не подозревал, что у меня проблемы, хорошо училась.

Летом мы с сестрой поехали в санаторий, и я думала, что там и совершу эту попытку, чтобы не возвращаться в школу и не продлевать эту жизнь. Но позвонила мама и сказала: «У вас в школе ремонт, учебу откладывают на две недели, приезжайте». Я облегченно подумала, что у меня в запасе еще две недели жизни. Но когда я приехала,  оказалось, что школа начнется в срок.

Я переживала из-за своего маленького роста, ходила всегда на каблуках, а на физкультуре нельзя было надевать каблуки, и я решила туда не ходить. Но из-за этого пришлось перестать ходить на занятия вообще, потому что тогда бы возникли вопросы – почему я туда хожу, а сюда нет? Родители ничего не знали, потому что я утром туда уходила, потом возвращалась домой, а они были на работе. Потом первая четверть закончилась, надо было возвращаться в школу и объясняться, почему меня там не было. Поэтому в ноябре я решила покончить с собой, чтобы туда не идти.

Еще раньше я пыталась вскрыть себе вены, но у меня не получилось, и я решила выброситься с балкона седьмого этажа. Ночью накануне у меня было озарение – может, и не надо, я хочу пожить, но все обстоятельства, из-за которых я это делала, говорили, что нет.

Я молилась: «Боженька, это грех, конечно, но Ты меня прости, забери меня туда к Себе, потому что здесь меня ничего не держит». Потом вышла на балкон…

Пролежала на земле недолго, буквально в считанные минуты пришла в себя и услышала голоса соседей: «Кто там? Что там такое? Что за звуки?» И я подумала: «На меня же сейчас люди посмотрят, будут обсуждать, осуждать, Боже мой, что за позор, я жива, сейчас все сбегутся…» В шоковом состоянии я еще умудрилась встать и куда-то пробежать, я думала, я сейчас добегу до дома, но, естественно, не добежала, упала, потом приехала скорая…

После этого случая мы переехали, я закончила экстерном 11-й класс, сестра привозила мне на дом задания из старой школы. Мне не хватило смелости вернуться в ту прежнюю жизнь, гордость не позволила… Но в Москве жизнь так и не устроилась. Я кочевала по госпиталям, потому что отец – военный, лежала в психофизиологическом отделении, потому что у меня повредился позвоночник. Потом начались диеты, анорексия, булимия, и опять не было никакого общения, то же одиночество.

Мама вроде бы сначала прониклась тем, что произошло, но надолго ее не хватило. А папа не принимал никакого участия, ограничился тем, что устраивал меня в какой-то госпиталь, и все, и в Москве он уже вообще с нами не жил. Я надеялась, что у меня начнется новая жизнь, но стало еще хуже, чем было. Из госпиталя я приехала в пустую незнакомую квартиру. Сестра училась, мама работала в другом городе. Я пыталась работать, но не смогла, сбежала – мне было некомфортно в коллективе. Поступила в институт, но меня что-то спугнуло, и я опять сбежала.

Я не могла нигде закрепиться и закрепилась только в дневном стационаре Алексеевской больницы, здесь и развилась в некотором роде и, хоть это и смешно, здесь же начала общаться с молодыми людьми, почувствовала, что я могу быть человеком. Я встретила здесь своего мужа. Надеялась, что у меня все с ним сложится хорошо, но получилось еще хуже, чем было, потому что мне пришлось тянуть нас двоих. Сейчас мы с ним на стадии развода.

Это не то чтобы поколебало мою веру, но у меня появилась какая-то обида на Бога. Понимаете, я ждала человека, и он, мой первый и единственный, оказался не таким, как я надеялась… Но вера у меня сохранилась, и она мне очень помогает – после того, что со мной произошло, я больше пришла к Богу именно в плане таинств, причастия и прочего. Но на данный момент я сердцем понимаю, что человек сам должен что-то делать и менять. Бог не помогает так просто. Если просто так приходить в храм, ставить свечку и уходить, не будет никакой пользы. Нужно нормально стоять на службах, причащаться, исповедоваться.

Дневной стационар – это мое спасение, здесь у меня есть творческая реализация, я выступаю, участвую в концертах. Я понимаю, что это не может быть смыслом жизни, и каждый день себя корю, потому что это как детский сад для взрослых, но мне здесь хорошо. Я не могу сейчас  пойти и устроиться на работу в нормальный коллектив – меня может испугать любой недобрый взгляд, а к этим людям я уже как-то притерлась, и я здесь такая, какой могу быть, какой я себе нравлюсь.

Меня гложет, конечно, что все не так, как должно, не так, как хочется, что я достойна лучшего, что я не настолько больной человек, а мои внутренние проблемы, которые тянутся с детства, не дают мне жить как полноценному человеку.

Я до сих пор считаю, что я где-то в каком-то ином измерении: не совсем больной человек и не совсем здоровый.

К тому же здесь, в стационаре, я вижу, что люди заболели, уже имея какой-то жизненный опыт: они или получили высшее образование, или поработали, или завершили какие-то другие дела и потом заболели, а я, получается, заболела на той стадии, когда должна была что-то делать в своей жизни, что-то менять…

Мучает нереализованность, но это все равно лучше того, что было. Хотя у меня опять были мысли покончить с собой, но я понимала, что это может быть либо опять незавершенный процесс, либо я могу остаться уже калекой. Видимо, надо здесь на земле хоть что-то решить, сделать, довести до конца.

Ксения Кнорре Дмитриева

Невыдуманные истории о людях с психическими отклонениями, которые гораздо страшнее ужастиков

В мире все же есть Зло. И такие истории – это напоминание, что всегда нужно быть настороже.

Источник:

В России живет более пяти миллионов человек с ментальными расстройствами. И это только по официальным данным Минздрава. Россияне с ментальными проблемами крайне редко обращаются к специалистам: большинство списывают все на плохой характер, сложную работу, скверную погоду. Так проще и безопаснее, ведь в России до сих пор бытует убеждение, что нормальный человек к психиатру не ходит. Все это — тяжелая стигма, которая плотно закрепилась в российском обществе и не позволяет людям с диагностированными ментальными расстройствами быть его частью. Такие люди ежедневно сталкиваются с непониманием близких, с проблемами на работе и в учебе, пренебрежительным отношением врачей и дискриминацией во всех ее проявлениях. В рамках проекта «Стигма» фотограф Сергей Строителев поговорил с такими людьми. «Лента.ру» публикует их истории о стигматизации, о чувстве вины и о том, как их жизнь каждый день превращается в ад.

Этот материал вошел в список лучших лонгридов «Ленты.ру» за 2022 год. Больше хороших материалов от наших авторов можно прочесть тут.

«Сидишь в такси и видишь, что у таксиста три уха»

Алекс, 20 лет:

Родом я из Минска, но почти всю жизнь живу в Москве. Проблемы начались, когда я переехал обратно в Беларусь по состоянию здоровья.

Бабушка, будучи очень деспотичным человеком, начала давить на меня, и все это дело перешло в унижения и рукоприкладство. Мне кажется, она ненавидела всех в мире. Точно так же она унижала мою мать в свое время. Мне бабушка говорила, что я такой же выродок. Все, кто не соответствовал ее критериям, был уродом. В то время у меня начались панические атаки с приступами асфиксии [удушья].

Далее начались галлюцинации, дереализация и суицидальные мысли. Появились порезы на руках и по всему телу (люди с ментальными расстройствами наносят себе повреждения по разным причинам — в частности, для того, чтобы заземлиться и заглушить мысли о смерти; рассматривать селфхарм исключительно как признак суицидального поведения с точки зрения психиатрии неверно — прим. «Ленты.ру»). Это начали замечать в школе. Классная руководительница сказала, что попробует помочь, подключились социальные службы, которые поставили ультиматум: либо меня забирают в Москву, либо в детский дом. Мама приехала за мной.

После переезда в Москву атаки ушли на некоторое время, но спустя несколько лет начали возвращаться. Селфхарм, паника с тремором, галлюцинации. Сначала потолки казались неестественно низкими, а стены слишком узкими, потом предметы стали течь, как жидкость… Сидишь в такси и видишь, что у таксиста три уха.

В школе начались проблемы. Я всегда был отличником, но из-за психических проблем приходилось пропускать учебу. На фоне дереализации упала успеваемость. Я тупо путал цифры, они плыли перед глазами.

Классная руководительница, узнав, что у меня панические атаки, начала названивать домой и проводить беседы с мамой — мол, он просто не хочет учиться, ленится, пыталась меня очень настойчиво вразумить, говорила, что я подросток-манипулятор. Потом она решила привлечь социальные службы. У меня была сильнейшая атака, я ничего не понимал, лежал на кровати, мне плохо, на пороге стояли эти люди и обсуждали, какой я негодник и что моя мать мне в этом потакает. Это был ад.

Одноклассники начали обзывать меня истеричкой. Однажды моя единственная школьная подруга уговорила нас с мамой обратиться к профильному специалисту, сказав, что со мной происходит что-то очень страшное. Завотделением сказал, что состояние критическое, мне необходимо отлежать два месяца.

Было сложно принять этот факт. Мама помогла, стала чуткой. Она собрала все необходимые документы и перевела меня на дистанционное обучение.

Сейчас я открыто говорю про свой диагноз. Стараюсь разговаривать с дальними родственниками и друзьями об этом. С их стороны до сих пор есть непонимание и отторжение.

Некоторые друзья думают, что доктора пичкают всех препаратами, чтобы превратить человека в овощ, и что все симптомы — из-за таблеток. Я стараюсь объяснять, отношусь к этому спокойно, но на стадии принятия было тяжело все это слушать.

«У меня стали закатываться глаза, я описалась»

София, 26 лет:

Мне кажется, наша личность формируется как пазл: что-то — от родителей, что-то приобретается по ходу жизни. Мои отношения, в которые я вступила в 17 лет, можно было назвать токсичными. В них был весь спектр эмоций, вплоть до драк. Наверное, мы были в равной степени провокаторами и абьюзерами. Просто модели правильной семьи не было перед глазами. Родители разошлись, когда мне было 12 лет.

Я всегда была очень импульсивной. Наверное, это передалось мне от отца. Меня начинает колбасить, когда что-то идет хотя бы мало-мальски не так. Отношения закончились, но после них появилась еще большая агрессия и вспышки ярости, которые возникали очень резко. Например, недавно меня выбесили провода на полу или то, что в чатике знакомая поставила точку вместо смайлика в конце предложения. Общение с родственниками ухудшилось, начались ссоры по любому поводу. Иногда мне казалось, что они специально провоцируют меня. Тревога была очень жесткой, меня прямо колошматило.

В прошлом году я первый раз обратилась к врачу. Мне поставили ПРЛ (пограничное расстройство личности — прим. «Ленты.ру»). Назначили антидепрессанты и транквилизаторы.

Я, конечно, понимала, что со мной что-то не так, но все равно чувствовала вину за происходящее. Не знаю, почему. Вину за состояние и прием препаратов. Поэтому дозняк сама себе определяла: мне прописали половину таблетки, а я принимала одну треть. Потом вообще забивала, в жизнь возвращался стресс, а потом я уже опять еду в автобусе и мне плохо. Поэтому пришлось перейти на более или менее стабильный прием препаратов.

Родственники не совсем понимают мои походы к врачу, не понимают, как же так я не могу совладать с собой. Отношение окружающих людей иногда поражает. Некоторые подруги могут сказать: «Возьми себя в руки и не парься», «Сьешь таблетку», «Что-то твой психолог тебе не помогает». Жутко бесит, когда накидывают такие приколясы.

Начали ржать — может, и по-доброму, но все равно некомфортно. В какой-то момент я просто перестала делиться этим. Одна подружка только может выслушать, а с парнями все сложно. Мне кажется, у них у всех ПРЛ, только они себе в этом признаваться не хотят. Им бы себя получше изучить.

Из-за диагноза пришлось поменять работу. На старом месте я попала под сокращение штата. Конечно, причину мне не озвучили, но там большинство сотрудников считали меня очень странной. Предполагаю, что могла кого-то обидеть и сказать что-то лишнее из-за своей импульсивности. Надо было быть более гибкой. За это чувствую свою вину. Кого волнует, что у меня ПРЛ.

Мне кажется, я еще в самом начале пути принятия своего диагноза. Самостигматизация присутствует всю дорогу. Просто всю жизнь хотела быть лучшей, начиная со школы, а тут такое… Я же не бездельник-пээрэльщик. Вот сейчас, например, увлеклась диджеингом.

«Резко стала каким-то жестким убийцей в его глазах»

Настя, 26 лет:

Первые проявления психических расстройств начались у меня в подростковом возрасте: я начала наносить себе повреждения. Я это связываю с психологическими травмами. Когда мне было семь лет, убили мою тетю в нашей квартире. Ее задушили во время грабежа. Хорошо, что я была в школе тогда. А когда мне было десять, умер мой отец.

Поводом обратиться к психиатру стал период сильнейшей депрессии, в который я нанесла себе повреждения и вышла на проезжую часть. Мама отвезла меня в клинику лечения алкоголизма, так как не хотела верить, что со мной что-то не так. Оттуда все же меня отвезли в психиатрию и поставили диагноз ПРЛ.

Спустя какое-то время и еще одну госпитализацию к этому диагнозу прибавилось БАР (биполярное аффективное расстройство — прим. «Ленты.ру»). Я тогда встречалась с молодым человеком, он навещал меня в больнице.

Парень не открывал дверь в спальню, и я написала в чат взаимопомощи, мол, пытаюсь выпилиться, и чувак с другого конца России, с Сахалина, вызвал мне МЧС. Они приехали, подключили родственников парня, чтобы открыли квартиру. Когда вошли, я уже была без сознания и перестала дышать. Понятное дело, родственники молодого человека не знали, что у меня заболевание, и отнеслись к моему диагнозу не очень радостно.

После выписки из больницы меня не пустили домой, потом мать парня связалась с моей матерью и предложила оплатить лечение в психиатрии. Я легла в больницу, а в это время все мои вещи вывезли и оставили у моей мамы, сказав, что у наших с вами детей ничего не будет.

С молодым человеком мы так толком лично и не пообщались. Он не пришел в больницу обсудить этот вопрос. Я могу понять решение прекратить отношения, так как встречаться с человеком с менталкой тяжело, но я не могу понять его поведение. Он писал мне жесткие стигматизирующие вещи, типа «Я не знаю, на что ты способна, может, ты представляешь опасность для моей семьи». Я резко стала каким-то жестким убийцей в его глазах. Раньше я ему давала читать статьи про то, как жить с человеком, у которого ПРЛ и БАР. Наверное, он делал вид, что читал, пока все было хорошо. Сейчас у меня отношения с человеком, у которого тоже диагноз.

В общем и целом у меня было пять госпитализаций и столько же попыток суицида. Мать долгое время не могла смириться со всеми этими диагнозами. С одной стороны, она носила мне передачи в больницу, с другой — говорила, что, возможно, мне не нужны таблетки. Мол, врачи ей сказали, что я здорова, у меня просто такой характер. Она считала, что попытки суицида не могут быть следствием тяжелого психического заболевания, что это попытка привлечь внимание.

Ее принятие пришло постепенно, когда она увидела, что я пытаюсь говорить об этом публично через искусство, акционизм и психоактивизм. Но даже сейчас она не спрашивает, как мое психическое здоровье. Старается не касаться этой темы.

На данный момент я веду группу в Instagram, устраиваю акции, организую фестиваль, посвященный ментальным расстройствам. Поняла, что для других важно почувствовать, что они не одни. Помогаю, если у самой есть ресурс.

Люди с БАР находятся в постоянном колесе. Депрессия сменяется гипоманией. Суицидальные мысли приходят от отчаяния и невозможности выносить эти перепады. В какой-то момент меня опять накрыли суицидальные мысли, я была пьяная и вызвала скорую, сказав, что у меня обострение расстройства.

Меня только дважды выпустили в туалет. В знак протеста я устроила акцию и легла раздетая на скамейку напротив больницы. Под публикацией о ней было огромное количество стигмы. «Алкашка, сама виновата», «Если хотела умереть, то сделала бы это», «Лучше бы шла работать».

Люди все время пишут: «Ты красивая, у тебя есть работа и друзья — значит, ты страдаешь не так сильно, как мы, недостаточно». А еще называли меня психочмошницей. Удивительно. Как можно говорить об отсутствии стигмы, если она пожирает сообщество изнутри.

«Кидали в меня бумажки, говорили, что я воняю»

Герман, 24 года:

Родился я в Алтайском крае, в селе Краснощеково. С рождения у меня было отклонение в развитии, я начал говорить только в пять. В первом классе я мало того что плохо говорил, но еще и бурно реагировал агрессией на агрессию. Вместо того чтобы пожаловаться кому-то, я просто бросался предметами, которые под руку попадались.

До пятого класса меня перевели на надомное обучение, потом я вернулся в школу. Начались головные боли, проблемы со сном, реакции на обиды остались прежними. Школьный психолог отправил меня на обследование к психиатру. Врач спросила, есть ли у меня галлюцинации, и я сказал, что половик дома по вечерам кажется страшным. На вопросы о голосах, слышу ли я что-то, я ответил да. Я ничего не слышал, просто не знал, что отвечать. Думал, что в диспансере мне помогут со сном, а это была проверка. В итоге поставили диагноз шизофрения.

В шестом классе случилась потасовка, в которой я случайно задел девочку. Собрался педсовет, и меня опять отправили на надомное обучение, разрешили посещать только библиотеку. Также запрещалось ходить в летний пришкольный лагерь. Там было весело вроде, но это прошло мимо меня — полная изоляция в течение трех лет. Тогда были мечты стать метеорологом, я даже вел дневники погоды, куда записывал все свои наблюдения и делал прогнозы. Это меня немного спасало.

Мне кажется, именно во время заточения у меня начало развиваться настоящее психическое расстройство, эмоциональная подавленность. Некоторые пользовались этим.

В девятом меня все же опять вернули, так как это был выпускной класс. Одноклассники стали злее. Они требовали объяснить мое поведение в прошлом, кидали в меня бумажки, говорили, что я воняю. Я бежал в туалет, запирался там и мылся. На переменках я старался прятаться, чтобы меня не видели. Понимал, что агрессия не поможет. Преподаватели говорили, что я параноик, потому что постоянно жалуюсь. Это была травля, мое эмоциональное состояние ухудшилось, я замкнулся в себе. По этим же причинам завалил ЕГЭ.

После школы меня никуда не брали в связи с диагнозом. Мечта стать метеорологом оказалась неосуществимой. Хотел работать бухгалтером, однако при моем диагнозе огромный список противопоказанных профессий. Мне бы психиатр просто не подписал нужные бумаги. Пришлось поступить в платное ПТУ в Барнауле и учиться на плотника.

Очень хотелось полноценно жить и работать. Дядя отвез меня в Москву на дообследование, тогда мы пытались оспорить диагноз. Но шизофрению все же подтвердили, а также поставили эмоционально-волевое расстройство.

Сейчас учусь на менеджера по продажам в техникуме для инвалидов. Если честно, все время чувствую враждебность окружающего мира. Она проявляется по-разному, начиная от бесчисленных справок, которые определяют мою жизнь, заканчивая толчками в метро.

Пытался познакомиться с девушкой в столовой техникума, дал ей свой телефон и ссылку на страничку. На следующий день сестре позвонили и сказали, что выгонят меня, если подобные попытки повторятся. Почему?

Не теряю надежды найти работу, так как хотелось бы зарабатывать деньги, но пока идут отказы. Хочется просто быть счастливым и чтобы все в жизни было чуть легче.

«Таскали от одного врача к другому, ставили непонятные диагнозы»

Тася, 27 лет:

У моего отца, бывшего военного с профдеформацией, скорее всего, было пограничное расстройство личности или тоже биполярка. Он не лечился никогда, а просто заливал это все алкоголем. Угрожал мне смертью, говорил, если обращусь куда-то, будет только хуже. Несколько раз убивал моих животных.

В шесть лет у меня была первая осознанная попытка суицида. У меня были страшные истерики, я часто билась головой о стену. В очень раннем возрасте я начала задумываться о жизни и смерти. Представляла, как мои дети приходят на мою могилу, и цепенела от этого.

В 17 лет я ушла из дома, бросив все, включая важное на тот момент жизни пение. В 2012 году, уже в Москве, у меня начались очень сильные панические атаки — беспричинный животный страх смерти. Я могла не спать по двое-трое суток. Вызывала скорую чуть ли не каждый день. Меня таскали от одного врача к другому, делали обследования, ставили непонятные диагнозы. После очередного марафона по специалистам и истерики в кабинете у врача, что я не могу спать нормально шесть лет и хочу умереть, меня направили в психоневрологический диспансер.

Офисную работу я бросить не могла и решила ходить в дневной стационар. Начальство я поставила в известность об уже официальном диагнозе БАР и о лечении. Они сказали, что все ок и чтобы я брала отпуск. Совмещать это было сложно, так как ответственность за работу не давала расслабиться и лечиться нормально. У меня было полное выгорание, но я пыталась работать даже лежа под капельницами.

Прошел месяц, лечение мне особо не помогло, и я поняла, что не вывожу, решила уйти сама. Начальник сказал: «Поправляй здоровье и давай обратно к нам, мы тебя ждем». Однако на деле все оказалось сложнее.

Я пришла в эту же контору какое-то время спустя, но мне прямым текстом сказали, что имеются некоторые причины, по которым мы тебя обратно не примем. Было обидно, я прикипела к этой работе и надеялась на другой исход. Наверное, в любой среде, где подразумевается интеллектуальный труд, никому не нужен человек, который может выгореть. Чисто капиталистическая сторона: невыгодно брать такого человека. У нас все и с законами в этом плане плохо. На Западе можно засудить, особенно если ты с нейроотличием, в России таких статей не предусмотрено.

Я замечаю, что когда озвучиваешь свой диагноз, к тебе моментально меняется отношение. Ты просто ходишь — и у тебя это как будто на лбу написано, все твои действия пытаются объяснить через расстройство. Личность пропадает. Многие говорят, что это понты, другие записывают тех, кто принимает психофарму, в сектанты.

Поражает и «квалификация» некоторых врачей. Они прописывают препараты, которые не сочетаются с психофармой, аргументируя это тем, что это не их область. Мне выписали нестероидный противовоспалительный препарат, который не сочетается с моей схемой лечения БАР, я отказалась принимать, тогда меня послали искать нужный препарат самостоятельно, а когда совсем плохо будет — вызвать скорую, они должны что-то придумать.

А когда я забеременела, врачи пытались тянуть время, переписывая с одного приема на другой, чтобы я встала на учет как роженица. Отправляли меня к психологу, который меня убеждал: «Да ладно вам, ипотека, материнский капитал!» Они не понимали, что беременность — это гормональный взрыв, и человеку, сидящему на препаратах, это строго запрещено, и плод будет развиваться ужасно, так как эти таблетки не тестируются на беременных.

Я никогда не стеснялась говорить о своем диагнозе. Это как-никак часть меня, и мне с этим жить всю жизнь. Важно понимать, что это просто нейроотличие: у нас по-другому работает мозг, и мы иначе выстраиваем свою жизнь.

Я стараюсь образовывать людей, беседую с некоторыми во время уличных акций, посвященных ментальному здоровью. Также мы с кураторами организуем ментал-кафе — безопасную среду, в которой люди с расстройствами и без них могут поговорить о насущных проблемах. Штука в том, что люди боятся темных зон, а менталка — это именно такая зона в России на данный момент.

«Из дома пропали все бритвы и ножницы»

Полина, 23 года:

Первый манифест менталочки случился на первом курсе, я училась на фельдшера. Тогда отношения внутри семьи были сложные, мама сильно выпивала. У меня начались панические атаки: было трудно дышать, я теряла ориентацию в пространстве. Пошла к психологу, которая сказала, что это все из-за обид, которые надо отпустить. Мне становилось хуже. Я перестала ходить в универ, пропустила столько, что в итоге забрала документы.

Пришла апатия, а потом в какой-то момент я начала резать себя. Я тогда работала в Subway. Сначала всем врала, что просто обожглась, но потом шрамов и бинтов стало так много, что мне пришлось уйти.

У родителей был долгий период полуотрицания. Мама сначала говорила: «Да брось ты, все с тобой в порядке». Из дома пропали все бритвы и ножницы. Потом она начала винить себя в происходящем. Вскоре родители поняли, что это серьезно, и мать обратилась к знакомой из ПНД, чтобы она осмотрела меня без всяких справок. Она посоветовала полежать, сказав, что это неуточненное биполярное расстройство.

Стали накачивать меня препаратами. За четыре месяца я приезжала туда четыре раза. Сдавалась добровольно. Однажды ночью попала в острое отделение — просто потому, что дежурный из кризисного не захотел подойти в позднее время и сказал, чтобы меня просто привязали до утра, чтобы я не смогла порезаться, пока не придет мой лечащий врач. Меня раздели две санитарки, надели на меня бесформенную простыню с номером. Принесли две тряпки огромной длины. Я всю ночь плакала. Палаты там без дверей, и одна пациентка освободила меня, так как видела, что мне плохо. За это ее тоже привязали к кровати.

Мое состояние очень быстро менялось, как на американских горках: бывало лучше, но потом опять пропасть. В то же время порезы становились все глубже. Начались какие-то странные трипы. Меняла места жительства, ездила по городам. На Урале я попыталась конкретно выпилиться. Крови было очень много, я испугалась, побежала в травму ночью, нехотя обкололи лидокаином и зашили.

Сейчас я нашла толкового психиатра, который подобрал схему лечения.

Я уже год не наношу себе порезов. Были позывы, но я понимаю, что это как снежный ком: начну — и все повторится заново.

Есть случаи, которые психиатры совершенно не могут понять и объяснить. К ним относят странные расстройства функционирования мозга, ставящие специалистов в тупик на протяжении многих лет. Начиная от таких нарушений, как шизофрения и паранойя, и заканчивая самыми странными случаями — все эти истории заставляют врачей попросту разводить руками.

Правда, медицине пока что очень мало известно об организме человека. Существует настолько много всевозможных осложнений, когда речь идет лишь об одном мозге. Сегодня мы рассмотрим самые странные истории психических расстройств.

Ким Ноубл, у которой внутри уживалось 20 личностей

Возможно, собеседник будет считать эту женщину отдельным индивидом — как, впрочем, и всякого нормального человека. Но общаясь с ней, чаще всего окружающие имели дело с Патрицией, ее доминирующей личностью. В этом экстремальном случае диссоциативного расстройства идентичности у Ноубл было обнаружено более 20 разных личностей — и все они умещались в ее черепной коробке. Включая одного мальчика, который умеет писать только на латыни, а также молодую женщину, страдающую от анорексии. Хотя врачам сложно было понять причины всего этого, Ноубл не представляла опасности для общества. Доктора заключали, что ни одна из ее личностей не представляет угрозы, и женщину не лишали права опеки над ее собственным ребенком.

«Иногда я сменяю разные внутренние «Я», словно платья — до пяти штук за одно утро, — рассказывает Патриция в своем интервью. — Для меня нормально отправиться в магазин и вернуться домой с пакетом, наполненным продуктов, которые мне не нужны. Я открываю свой гардероб и обнаруживаю одежду, которую не покупала».

Мужчина, который принял жену за шляпу

Психиатр Оливер Сакс в 1985 году описал любопытный случай с человеком, страдающим от визуальной агнозии. Собственно, данный пример врач включил в свою книгу, которая так и называется — «Человек, принявший жену за шляпу». Его пациент страдал особой формой расстройства восприятия. Вот каким образом оно выражалось. Он не только очень плохо различал лица, но и начинал видеть их в тех местах, где не было никаких людей вообще. То есть этот человек мог легко принять за ребенка, например, пожарный гидрант. Или же обратиться к дверной ручке с определенной просьбой, затем искренне удивляясь, почему в ответ он слышит лишь молчание. Этот пациент был певцом с выдающимися музыкальными способностями и отменным чувством юмора.

Что еще более интересно, с виду он был совершенно нормальным, приятным человеком. Сакс как-то раз решил спросить его жену о том, каким образом ему удается выполнять повседневные действия. «Что случается, когда вашему мужу нужно, к примеру, одеться? Или принять ванную?» — спросил доктор женщину. «Я просто кладу его одежду на одни и те же места, — ответила она. — Когда мой муж напевает песенку под нос, то ему все удается без труда. Вот только если его прервать, то он сразу собьется и перестанет узнавать свою одежду. Да что там говорить, не узнает даже собственного тела. Вот поэтому он постоянно напевает себе под нос».

Кстати, в первый раз доктор заподозрил у своего пациента серьезное расстройство, когда тот по ошибке принял свою супругу за шляпу. Он подошел к жене, и стал совершать такие движения руками, словно хотел надеть ее на голову. Сложно себе представить эту сцену, однако, когда супруга стала уворачиваться, Оливер Сакс и обратил внимание на данный эпизод.

Финеас Гейдж: травма мозга привела к «замене» души

Еще один знаменитый случай имел место с Финеасом Гейджем из Вермонта. В 1848 году он попал в аварию на железной дороге, в результате которой у него повредились лицо, мозг и макушка. Сам факт того, что Гейдж выжил, был достаточно загадочен. Однако семья и друзья рассказывали, что его личность изменилась кардинально. Казалось, что он совершенно другой человек.

В чем же заключалась причина? Некоторые врачи считали, что к этому привело повреждение лобных долей головного мозга. Исследования, однако же, показали, что правая часть лобной коры осталась неповрежденной. Поэтому данный случай все еще остается загадкой.

Стивен, который мечтал быть съеденным

А этот пациент отличился навязчивыми идеями о каннибализме. Однако врачи удивились, что не сам он хочет поедать ближних — нет, Стивен хотел, чтобы слопали его. При этом мечта психически больного была достаточно изысканной. Он хотел, чтобы его поглотила «привлекательная властная женщина», а затем еще и превратила его естественным биологическим путем в экскременты.

Дикий Виктор

Виктор, мальчик из Франции, был найден в лесу Аверон в 1800 г. Ему было около 11 или 12 лет, и он был желанным гостем для каждого психолога и психиатра. Доктора надеялись выяснить, как нехватка общения в ранние годы сказывается на человеке. Однако жизнь Виктора сложилась не так, как хотели врачи. Хотя в конце концов он и научился пользоваться туалетом, говорить у Виктора все же не получалось. Доктора не могли помочь ему. Позднее психиатр Ута Фрит сделала предположение о том, что Виктор, возможно, страдал от аутизма.

Необъяснимый феномен: общение с драконами

Реальный случай был описан в 2011 году в психиатрическом журнале «Ланцет». Пациентка в возрасте 52 лет постоянно видела, как лица людей превращаются в драконоподобные образы. Такие галлюцинации она видела много раз за день. Выглядели фантастические создания, по ее словам, достаточно злыми.

По словам пациентки, «лица обычных прохожих становились черными, у них заострялись уши, выпячивалась морда». Также женщина говорила, что их кожа становилась такой, как у рептилий — покрывалась чешуей. Глаза светились ярко-желтым, зеленым, синим и красным цветом. Врачи даже с использованием методов современной диагностики так и не нашли реальную причину ее расстройства. Так ее и прозвали «матерью драконов».

Когда злит мельчайший шум

Ада Сиганофф реагирует на каждый звук. Обычный тихий шум вызывает у нее приступ ярости. Сиганофф и другие люди, подобные ей, страдают от болезни под названием мизофония. Нередко заболевание ошибочно диагностируют как глубинное расстройство психики. Однако на самом деле мизофония представляет собой следствие ПТСР — посттравматического стрессового расстройства. Реальных инструментов по борьбе с мизофонией ученые пока не нашли.

Нашли нарушение? Пожаловаться на содержание

Самые страшные из всех историй происходят от невообразимых ужасов, которые живут в нашем собственном сознании.

Смерть, болезни и трагедии являются неотъемлемой частью психбольниц еще с тех пор, как они только появились. По этим историям — от больниц с привидениями до врачей-садистов — пишут книги, снимают фильмы, создают видеоигры. Но НАСТОЯЩИЕ ИСТОРИИ, рассказанные работниками этих учреждений, намного превосходят любые ужасы, которые мы могли бы увидеть в кино или прочитать в книге.

Вот 13 самых жутких историй из психушек, которыми поделились медицинские работники.

1. Держась за собственные глаза

Моя мама рассказала мне эту историю. Она работала психоневрологическом отделении, когда училась в аспирантуре. Она проводила обычную проверку палат и случайно наткнулась на самую ужасную сцену, о которой я когда-либо слышал.

Это было во время ночной смены, когда все двери в спальни пациентов должны быть закрыты. Мама свернула за угол и заметила открытую дверь. Она увидела ноги сотрудника на полу, торчащие из прохода.

Заглянув в палату, она увидела пациентку — женщину с тяжелым послеродовым психическим расстройством. Она только что выколола себе оба глаза голыми руками и сидела на полу, скрестив ноги и зажав глаза руками.

У первого кто это увидел — сотрудника, который теперь лежал лицом вниз на полу — случился сердечный приступ.

Мама кричала, звала на помощь и отчаянно пыталась сделать искусственное дыхание сотруднику. Все это время та женщина сидела довольно спокойно, зажмурив глаза. Источник

2. Пила

Я работаю психотерапевтом в больничной системе. Мое понимание «жуткого» уж точно отличается от других медицинских работников.

Больше всего меня поразил пациент, который пришел к нам после попытки самоубийства, отпилив себе обе руки по предплечью настольной пилой. Его руки были снова пришиты, причем довольно успешно — нарушения подвижности были минимальными. Все, о чем я могла думать, это о том, как плохо ему жить в своей голове, что отпиливание рук казалось лучше, чем это.

Кстати, позже он все-таки покончил с собой. Источник

3. Джейн?

У нас под опекой была молодая дама с несколькими проблемами. Мы назовем ее Джейн. В первую же ночь, что Джейн провела в нашем заведении, персонал, проверявший кровать, обнаружил ее в луже крови. Оказывается, Джейн разрезала ногтями кожу вокруг голени и подтягивала ее вверх по ноге, по сути, снимая её с икры.

У Джейн также был ритуал, который она выполняла каждый вечер перед сном. Находясь в своей комнате, она бегала между стенами, прикасаясь к ним в виде распятия. Сделав это в течение нескольких часов, она садилась на кровать и засыпала. В эту ночь Джейн была безумна в своем темпе, практически бежала между стен. Наш ночной персонал наблюдал за всем этим взаимодействием и сообщил, что Джейн кричала до поздней ночи.

Когда персонал пошел проверить Джейн, то сообщил, что она стоит в дверях и улыбается. Сотрудники спросили, что случилось, и Джейн ответила: «Почему вы думаете, что говорите с Джейн?» Источник

4. Вампир

Моя мама работала в нескольких психиатрических лечебницах в молодые годы, одной из которых стал большо, хорошо известный приют до того, как его закрыли.

Там была одна женщина, которая считала себя чем-то вроде вампира. Ей разрешалось выходить только один час в день, и они должны были соблюдать меры предосторожности. Потому что она уже успела напасть и убить одного сотрудника.

Когда мама спросила о ней, выяснилось, что она убила двух своих детей и ранила еще одного, а также своего мужа. У нее было какое-то физическое состояние, называемое Порфирией, которое, по-видимому, заставляло ее жаждать крови.

К тому времени, когда они обнаружили, что с ней что-то не так, она уже потеряла рассудок от чувства вины и горя. Источник

5. Плевок

Я не психолог, но мой друг — да. Она рассказала мне о своем пациенте, который был ВИЧ-положительным и параноидальным шизофреником.

Он думал, что медсестры, которые работали в больнице, где он находился, пытались убить его, поэтому он часто прикусывал язык и плевал ВИЧ-положительной кровью им в лицо/рот. Когда им приходилось вступать с ним в контакт, они должны были носить защитные экраны и перчатки. Источник

6. Единственный

Я знал женщину, которая проработала часть жизни в психиатрической больнице для людей с тяжелыми психическими заболеваниями. Судя по всему, на территории имелась прекрасная закрытая оранжерея. Однажды один из их пациентов-шизофреников сидел на скамейке и курил сигарету, а вокруг него летала цапля. Она случайно залетела внутрь и в попытках сбежать оттуда врезалась в большие стекла. Мужчина просто сидел и смотрел.

Наконец, психиатр спросил его, беспокоит ли его птица, а тот вздохнул и сказал: «Слава богу, я думал, что я единственный, кто это видит». Источник

7. Семейные фотографии

Моя сестра — директор психиатрической больницы. Недавно там была женщина, которая вскрывала себе руки, ноги и туловище и помещала под кожу фотографии своей семьи. Источник

8. Под кроватью

Однажды одна пациентка рассказала мне, что нашла у себя под кроватью какие-то надписи. Это были просто старые, маленькие деревянные кровати с жесткими матрасами, которые издают всевозможные звуки, когда переворачиваешься на них. Но я все еще задавался вопросом — что именно она делала, лежа под своей кроватью, чтобы найти эти надписи?

Когда она впервые сказала мне об этом, я подумал, что это шутка. Но однажды она показала мне их. Действительно, под кроватью у нее были написаны истории. После этого мы попросили всех проверить под своими кроватями, и под каждой односпальной кроватью было много записей.

Это были истории о пациентах, которые останавливались здесь раньше. О том, как они планировали покончить с собой, о том, какие медсестры были хорошими и плохими. Меня это пугало. Источник

9. Время смерти

Моя мать была медсестрой, которая специализировалась на гериатрии, и работала в нескольких хосписах в течение многих лет. Она часто описывала ситуации на работе с несколькими пациентами. Она говорила, что у каждого человека, как правило, есть очень похожий «список дел», которому они следуют прямо перед смертью. Этот список дел заканчивался одинаково.

Их ловили за разговором с кем-то, кого там нет. Когда их — людей с ясным сознанием — спрашивали, с кем они разговаривают, они описывали человека, который уже умер. Когда их спрашивали, о чем они говорили, они отвечали, что это их родственник и он хочет знать, готовы ли они двигаться дальше. Довольно популярным ответом было: «Да, он/она сказал, что заберет меня завтра в 3:00». Часто случалось, что они умирали именно в то время, которое указывали их «родственники». Источник

10. Испытуемый

У меня была часовая сессия с парнем, который был заключен в психиатрическую лечебницу. Я бы сказала, что он был умнее меня, это важно.

Многие из таких пациентов считают, что кто-то — часто ЦРУ — либо излучает мысли в их головы, либо имплантировал микрочип в их мозг для этой цели. Этот парень предлагал очень продуманный аргумент о том, почему эта идея не такая уж и плохая.

«Именно потому, что такие бредовые идеи так распространены, психические пациенты становятся лучшими испытуемыми», — сказал он. В больнице он был заключен, защищен и под постоянным наблюдением. Его здоровье и поведение задокументированы и нет никаких шансов, что кто-нибудь когда-нибудь воспримет его слова всерьез.

«Как еще вы могли бы протестировать и усовершенствовать такую технологию? Разве у правительства нет огромной мотивации и бесконечных возможностей для создания такого устройства?», — говорил он. — «Вы видите, что я не иррационален. Я просто прямо говорю вам, что они делают это со мной. Я знаю, как невероятно это звучит, и все же я здесь.» Источник

11. Мальчик, который любил ножи

Много лет назад, еще начиная свой путь в психологии я столкнулась с таким случаем.

7-летнего ребенка закрывали в комнате, потому что мать не знала, что с ним делать. К сожалению, это обычное дело, даже если у детей нет проблем с психикой. Но этот случай другой. Каждый раз мать дрожала и плакала, перед тем как запереть ребенка. Она искренне боялась собственного сына.

Она подозревала, что что-то не так, когда постоянно находила на заднем дворе изуродованных животных, но никогда не слышала и не видела койотов или кого-то другого вокруг. У соседей стали пропадать домашние животные. Мальчик был одержим ножами, прятал их по всему дому и отрицал что-либо, когда мама находила их.

Когда они начинали ссориться, он становился очень жестоким и бил ее, толкал ее с лестницы, пинал и угрожал убить. Несколько раз она просыпалась среди ночи, а он стоял рядом с ее кроватью и смотрел ей в лицо. Она даже поставила замки на дверь своей спальни, чтобы чувствовать себя в безопасности, пока спит. Последней каплей стало то, что она подняла его матрас и обнаружила под ним больше 50 ножей всех форм и размеров. После этого она привела его к нам.

Я помню, что разговаривала с ним,как с любым другим ребенком, который прошел через это. Он казался на удивление нормальным, пока я не спросила напрямую о его пристрастиях. У него была такая манера смотреть сквозь меня, или, может быть, он вообще меня не видел, пока я говорила.

Он отвечал, как робот, как будто он просто говорил слова, потому что мы хотели их услышать. И он постоянно изображал эту жуткую, мертвую улыбку. Растягивался только рот, никаких эмоций в глазах и на лице. Особенно когда ему что-то сходило с рук. Например, когда он отбирал маркеры у других детей, а они не могли этого понять. Меня до сих пор бросает в дрожь, когда я вспоминаю о нем.

Кажется, тогда я встретила семилетнего психопата. Источник

12. Новая Мама

Какое-то время я работала аптекарем в больнице с психиатрическим отделением. Мы должны были бы ходить с тележкой и раздавать лекарства пациентам. Так как девушка я маленькая, ростом 160 см, меня всегда сопровождали либо охранник, либо медсестра. Элементарные меры предосторожности.

У меня никогда не было никаких реальных проблем с пациентами. Один раз меня случайно схватили за руку, намертво вцепившись, и пара маниакальных вспышек в палатах. Но был один мальчик, он был совершенно другим.

В медицинской карте было написано, что ему девять лет. У него была бледная кожа, темные волосы и огромные яркие зеленые глаза. Он всегда приветствовал меня самым вежливым образом, спрашивал, как у меня дела, и каждый раз находил что-то необычное, чтобы сделать мне комплимент.

Он был чрезвычайно хорошо разговаривающим и зрелым для своего возраста, поэтому со временем я начала с нетерпением ждать встречи с ним, так как светская беседа определенно ценится в этой обстановке. Если он видел меня за пределами своей комнаты в коридорах, он обязательно здоровался и всегда называл меня «мисс Джонс» или «мэм».

Однажды две наши медсестры увидели, как я остановилась поболтать с ним в коридоре, и помахали мне, чтобы спросить, не сошла ли я с ума. По-видимому, еще в детском саду он сильно привязался к своей молодой учительнице.

Это обострилось до такой степени, что он называл ее «мамой» и подкидывал ей записки о том, как он хотел бы быть ее сыном. У него была нормальная семья и оба родителя, и учительница попыталась объяснить ему, что она не может быть его мамой, потому что это заденет чувства его настоящей матери.

Он внимательно выслушал все, пошел домой и убил свою собственную мать во сне, перерезав ей горло, чтобы учительница смогла быть его мамой. У женского персонала было общее правило: не взаимодействовать больше, чем положено, чтобы предотвратить формирование каких-либо привязанностей. Источник

13. Ошибки

Ничто из того, что я могу сказать, не может описать тот год, когда я работал в психиатрической реанимации. Жутко — это не то, что приходит на ум, когда я вспоминаю об этом… Это что-то более душераздирающее и ужасающее. Особенно в вечерние и ночные смены.

Всегда есть что-то тревожное в наблюдении за кем-то, у кого обостряются галлюцинации. Понятно, что это на 100% реально лишь для пациентов, но что-то в их рассказах заставляло и меня поверить в то что они видят. Многие истории заканчиваются словами: «И конечно, мне пришлось оглянуться через плечо, чтобы убедиться в этом». Вы чувствуете, какие эмоции вызывает эта фраза?

На сеанс ко мне вошла женщина и села за стол напротив меня. Руки у нее были забинтованы, а рот и уши заклеены скотчем. Она выглядела очень неуютно и не хотела сидеть спокойно. Когда медсестра задавала ей вопрос, она отклеивала уголок ленты, отвечала, а затем очень быстро приклеивала ленту обратно.

Спустя время мы выяснили, что она видела и чувствовала, как по ней ползают насекомые. По её словам они пытались проникнуть внутрь ее тела. Лента предназначалась для защиты от них. Бинты были из-за того, что под кожу забрались какие-то жуки, и ей пришлось их выковыривать. Она не могла усидеть на месте, потому что чувствовала насекомых повсюду, даже когда мы сидели и разговаривали.

Хуже всего было то, что она догадывалась, что это ее разум играет с ней злую шутку. Сможете ли вы представить себе, как вы живете такой жизнью, чувствуя, что кто-то постоянно вываливает ведра тараканов на вашу голову, чувствуя, что они повсюду вокруг и проникают внутрь вас до такой степени, что вы в панике разрываете свою кожу, при этом осознавая, что всего этого нет? Источник

Бывают психиатры, которые все же переступают этический кодекс и раскрывают истории своих пациентов. Это нехорошо, но благодаря им мы можем заглянуть в головы людей, чей разум то ли повредился, то ли, наоборот, узрел всю правду.

Пациенту казалось, что за ним следят из телевизора, слушают через телефон, а потом через эти же средства связи прилюдно передают полученную информацию. Также враги поливают духами его машину изнутри, облучают квартиру, а его паспорт и карта помечены специальными знаками, по которым за ним следят спецслужбы. Диагноз поставили однозначный — шизофрения.

На судебно-психиатрическую экспертизу был представлен пациент, против которого прокуратура возбудила уголовное дело по факту вандализма.
В чем дело: у мужчины около полугода назад на фоне относительного затишья в психосимптоматике вдруг появились голоса в голове. На фоне действия галоперидола голоса мертвецов были слышны весьма невнятно. И тут граждане усопшие и подкинули идейку: а давай, мол, телефонизируем кладбище! Исполнять спецзаказ больной ринулся бодренько, с огоньком, и в краткие сроки город лишился пары десятков работающих уличных телефонов, а к загробной телефонной сети подключилась, соответственно, пара десятков не совсем живых абонентов.
Попался телефонист-некромант банально: кладбищенский сторож, не вовремя решивший сделать обход владений, наткнулся на подозрительного типа, закапывавшего телефонную трубку в ямку рядом с могилой».

Мужчина 47 лет, шизофреник. Рассказывал, как он общался с дьяволом: тот просто появлялся в комнате в виде темноволосого мужчины с рогами. Враждебности от него он не ощущал, посему считал себя официальным представителем дьявола в царстве людей.
Этот же пациент жаловался на соседей, якобы они его облучают через стенку.

Однажды в отделение поступил довольно агрессивный и высокомерный молодой человек. Демонстрировал полное бесстрашие, потому что полагал, что он — реинкарнация Брюса Ли.

Парень 30 лет, шизофреник. Начал испытывать влечение к мальчикам и понял, что он грешник и будет гореть за это в аду. Дальше следите за шизофренической логикой: он взял нож и пошел на окраину города, решив, что если напасть на кого-либо, то на крики жертвы сбегутся злые мужики и насмерть закидают его камнями, что автоматически сделает его мучеником. А мученики всегда попадают в рай. Но прохожие почему-то не забили его камнями, а просто вызвали полицию.

«Когда мы еще были на интернатуре, нам поведали об интересной теме, по которой один из сотрудников написал кандидатскую диссертацию. Дело в том, что пациенты с бредовыми расстройствами по определению не имеют критики к содержанию своего бреда. При этом они вполне адекватно могут воспринимать то, что к этой фабуле прямого отношения не имеет. Суть описанной в диссертации методики заключалась в том, что доктор в доверительной беседе рассказывал пациенту о некоем больном, у которого… далее шло описание бреда, идентичного по содержанию тому, что имел пациент. Затем доктор просил собеседника высказать свое мнение по этому вопросу. Подавляющее большинство ответов звучало примерно так:
— Ну и дурак же этот ваш Иван Петрович! Такую бредятину несет! Вот у меня все серьезно…»

Поступила женщина интересного типажа, что можно встретить разве что в литературных произведениях: вычурно одета, много макияжа, экспрессивная речь. А все потому, что она явилась с дня рождения, точнее, с десятитысячелетия Царицы кошек.

Как-то в клинику врывается мужчина, в руках — большая спортивная сумка, в глазах — безумие, и орет: «Помогите, вылечите меня!» Врачи открывают сумку, а она вся забита бумагами с результатами процедур а-ля МРТ, гастроскопия, ЭКГ, одних колоноскопий штук 30! Боль в теле он ощущает остро и совершенно искренне не понимает, почему ему говорят, что он здоров. И вот всю жизнь он бегает по врачам, в частности, по хирургам. Его режут — ничего не находят — зашивают. Больной оказался ипохондриком, и боли его — фантомные.

Случилось однажды такое: поступил мужчина с манией преследования. Убежденность, что за ним следят, хотят обокрасть, и прочие маниакальные выдумки и галлюцинации по этой теме.
Пробыл в стационаре, получил лечение. Вышел — оказалось, что его дом действительно обокрали.

«Жену однажды вызвали на консультацию в пульмонологию. А там: казалось — как, откуда, бабулечка — божий одуванчик и тут — раз — и на ее белоснежной больничной простыне самым наглым образом появились тараканы. Вот она и стала предъявлять вполне справедливые претензии в адрес медперсонала — совсем, мол, мышей не ловите.
В отделении по пути в палату медсестра заново рассказала, как все происходило, и добавила:
— А сейчас ей лучше. Вот, посмотрите.
На больничной койке сидела совершенно счастливая старушка. Восторженным взглядом она окидывала свое ложе и, буквально излучая радость, нежно гладила ладонью простыню. Медсестра пояснила вполголоса:
— Я подошла, встряхнула простыню и сказала, что тараканов больше нет, зато вон сколько цветов по просьбе заведующего ей насыпали! С тех пор и наслаждается. Может, не назначать ей ничего — хорошо же человеку…»