Верность рассказ анна приходько

Свое тридцатилетние, Олег, отмечал в одиночестве. Вернее, парень ничего не отмечал, а просто лежал на диване и смотрел любимый боевик. Молодому программисту было не до праздников, совсем недавно он развелся с женой, и до сих пор переживал по этому поводу.

Олег еще с вечера отключил все телефоны. Он знал, что коллеги собирались поздравить его с юбилеем, и отметить это событие на широкую ногу. «Пусть думают, что я уехал к родственникам в деревню. Не хочу никого видеть, а тем более веселится, — тяжело вздохнул парень.

От грустных мыслей, его отвлек настойчивый звонок в дверь. «Этого мне только не хватало! Кого принесла нелегкая?» — Олег поднялся и на цыпочках подошел к двери. Посмотрев в глазок, парень никого не увидел и вернулся назад. «Ребятня балуется» — подумал он.

Внезапно, Олег услышал тихий и жалобный писк, который доносился с лестничной площадки. Открыв все-таки дверь, парень обнаружил на пороге коробку со щенком.

— Ничего себе подарочек! — присвистнул он. — Ты чей?

Парень решил, что это чей-то розыгрыш. Но посмотрев по сторонам, заглянул на лестницу и понял, что в подъезде никого.

— Ладно, пойдем ко мне. Подумаем, куда тебя пристроить…

Олег подхватил коробку со щенком и пошел домой. В самой коробке, парень обнаружил записку, написанную корявым почерком: «Его зовут Дик»

— Странно все это… Щенок по всему видимому породистый, похож на «Боксера». Записка написана ребенком или осень старым человеком. Кому понадобилось подбрасывать мне щенка, которого можно выгодно продать? — спросил у самого себя.

— Ну что, Дик, пойдем молоко пить? — подмигнул Олег.

Тот весело замахал хвостиком, и побежал за хозяином на кухню.

— Ты брат, не обижайся. Я не могу оставить тебя у себя. Понимаешь, меня сутками нет дома. С кем ты будешь? От меня даже жена сбежала, не выдержала…

Олег не хотел отдавать Дика первому встречному, поэтому, почти месяц искал щенку хорошего хозяина. Вскоре, парень пристроил щенка к своему школьному другу, Володе. Вечером он завел к нему собаку, и стал прощаться с ним.

— Прости, Дик. Но здесь тебе будет лучше. Ведь я днями на работе, а ты скучаешь один, — оправдывался перед щенком Олег.

— Не волнуйся, братишка. Дик — пес породистый, им заниматься нужно. У меня сын давно просил щенка, а здесь как раз ты подвернулся. Спасибо! — поблагодарил Вова.

Олег вышел от друга, и быстро зашагал в сторону дома. На душе было очень скверно, складывалось впечатление, что он своего друга предал. По подлому, просто взял и отдал…

Весь следующий день, парень ходил сам не свой. Вчерашнее чувство не покидало его. Парень уже тысячу раз пожалел, что отдал собаку, но назад дороги не было. Там ребенок, не заберешь ведь щенка обратно.

Подымаясь по лестнице, Олег услышал какую-то возню на своем этаже, затем послышался знакомый лай. Дик бежал ему навстречу, скулил и лаял от радости.

— Дик! Малыш! Ты как здесь оказался? — обрадовался парень. — Пойдем скорее домой!

Минут через двадцать зазвонил домашний телефон.

— Олег! Даже не знаю, как сказать…- начал разговор Вова.

— Я знаю. Дик сбежал? — засмеялся парень.

— Ты нашел его? — обрадовался товарищ.

— Он прибежал домой. Ждал меня у двери. Прости, дружище, но я оставлю его у себя.

— Ну да. Если он сбежал к тебе, то уже выбрал себе хозяина. Ладно, завтра куплю сыну такого же щенка. Рад, что с Диком все в порядке. Мы весь район оббегали…

Дик, был очень верным и преданным псом. Он даже к еде не притрагивался, пока хозяин был на работе. Олег старался не задерживаться, потому как знал, что дома его ждет самый лучший друг.

Однажды зимой, Олег заболел. Ничего серьезного, обычная простуда с температурой. Парень взял больничный и отлеживался на диване. Через день он заметил, что Дик не прикасается к еде. Пес весь день лежал возле хозяина, и даже не шел на кухню.

— Дик, ты чего? У меня нет аппетита, потому что я приболел. А ты почему не кушаешь?

Дик посмотрел на него преданным взглядом и заскулил. Олег понял, что пес солидарен с ним. Делать было нечего, пришлось идти на кухню, и через силу впихивать в себя бутерброд. Дик увидел, что хозяин кушает, и съел всю свою еду.

— Дик, мой мальчик, ты меня насколько любишь? — растрогался Олег. Пес посмотрел преданными глазами на хозяина, и весело тявкнул.

Как-то осенью, Олег собрался проведать деда в деревне. Иван Трофимович, был уже довольно стареньким, и нуждался в помощи внука.

— Ну что? Поедем в деревню, дрова колоть? — подмигнул парень.

Дик весело залаял, и сел у дверей. Это означало, что он уже готов ехать. По пути, Олег прикупил деду разных вкусностей, и уже к вечеру был на месте.

— Здравствуй, внучок! Спасибо, порадовал старого, — обрадовался дедушка. — А это кто с тобой?

— Мой верный пес и друг, — пошутил парень. — Представляешь, кто-то подбросил его под мою дверь. Поначалу хотел отдать его, так Дик прибежал обратно. А сейчас, даже не представляю, как жил без него…

— Умный псина! Но, наверное злой? Вид у него устрашающий, — произнес Иван Трофимович.

— Что ты? Он самый добрый и безобидный. Это вид у Дика серьезный, а на самом деле, он как малое дитя. Дед, может на охоту выберемся? Я бы хоть лес Дику показал…

— Можно. Только у нас кроме сорок, ничего и не водится в лесу, — засмеялся старик. — Волки по ночам воют, но на них же не будем охотиться.

— Это не важно. Интересен сам процесс, погулять по осеннему лесу, подышать полной грудью.

— А давай завтра и пойдем? Чего тянуть? Я только ружье почищу, заржавело уже небось, — произнес дед.

Сказано — сделано. Следующим утром, Олег одел теплую телогрейку, кирзовые сапоги, и отправился с дедом на охоту.

Побродив полдня по лесу, охотники решили возвращаться домой. Как и предупреждал Иван Трофимович, никакой добычи они не обнаружили.

— Ну ничего, зато погуляли на славу, — улыбнулся дед.

— Твоя правда, и Дик нормально набегался. Ведь у нас в городе не побегаешь вдоволь.

Внезапно, Дик залаял на весь лес, и вырвавшись, побежал в лесные чащи.

— За белкой погнался! — догадался дед.

— Дик! Вернись! Ко мне! — кричал на весь лес Олег, но пес как сквозь землю провалился.

— Пойдем в ту сторону, позовем его. Не волнуйся, это же собака — побегает маленько и прибежит, — успокаивал внука Иван Трофимович.

В лесу начинало темнеть, пошел дождь. Олег с дедом прочесали несколько километров, звали собаку, но тот не появился.

— Сынок, нужно домой возвращаться. Сейчас совсем стемнеет, еще чего доброго на волка напоримся.

— А как же Дик? Я не оставлю его одного здесь, тем более с волками…

Олег совсем пал духом. Парень уже голос сорвал, в надежде дозваться собаку.

— Пойдем. А вдруг он дома? Это же собака, дорогу домой всегда найдет.

Олег тяжело вздохнул, и в надежде, что Дик ждет их у ворот, отправился с дедом домой.

— Брошу здесь фуфайку на всякий случай.

— Зачем? Ведь замерзнешь, пока дойдем, — не понял старик.

— Вдруг, Дик выйдет на эту поляну. Будет где переночевать. Сейчас ночи холодные уже, а он не привык к уличной жизни, — объяснил Олег.

— Делай как знаешь, — махнул старик рукой.

К сожалению, их надежды не оправдались. Дик не вернулся домой. Всю ночь Олег не сомкнул глаз. Он ходил возле ворот, выглядывая своего друга. Услышав отдаленный вой волка, мужчина дал волю слезам.

— Олег, не волнуйся так! Может и нет здесь никаких волков. Это собаки воют местные. Ложись спать, а на рассвете пойдем снова искать Дика.

— Дед, иди ложись. И так находился сегодня из-за меня. Я все одно не сомкну глаз, побуду здесь, вдруг прибежит.

Трофимович тяжело вздохнул и пошел в дом. Рано утром, мужчины снова отправились на поиски. Они долго и безрезультатно бродили по лесу, пока не вышли на ту поляну, где Олег бросил фуфайку.

Парень посмотрел под дерево, и чуть не запрыгал от радости. Дик, как ни в чем не бывало, свернулся калачиком и мирно спал на хозяйской одежде.

— Дик! Что с тобой? Ко мне! — закричал на весь лес Олег.

Пес открыл глаза, заскулил жалобно, и поджав хвост, тихонько подошел к хозяину. Дик посмотрел виноватым взглядом, и снова заскулил.

— Осмотри его, может ранен, — забеспокоился старик.

— Да нет, вроде. Чувствует свою вину, проказник! Дик! Не бойся, я не стану ругать тебя! — радостно воскликнул Олег.

Пес наконец-то подбежал к хозяину, и радостно залаял, прыгая на Олега.

— Все, прекрати. Сейчас завалишь меня! — смеялся счастливый парень.

— Зря ты так. Его нужно отругать и наказать! Ведь он не послушный совсем! — учил Иван Трофимович.

— Что ты, дедуля, ведь он мне больше чем друг! Я не посмею его наказать.

Олег пристегнул Дику поводок, который держал очень крепко. Парень еще не отошел от потрясения, и боялся, что Дик снова куда-то забежит.

— Пообещай мне, что больше никогда так не сделаешь. Я ведь не смогу без тебя, а ты без меня…

Дик посмотрел преданными глазами, и залаял, в знак согласия.

© Милана Лебедьева

В одно из воскресений технологический институт организовал «день открытых дверей».

Ночью прошел дождь. В институтском саду пахло мокрыми листьями и увядающим яблоневым цветом.

Из-за реки поднялось солнце. Едва коснувшись сада, оно оживило его, туманная пелена испарений заколебалась и потянулась вверх. И сразу отчетливо, ярко возникла бронзовая фигура Ильича у входа в институт.

Люди, сойдя на трамвайной остановке, направлялись к институту по узкой аллее.

«Добро пожаловать!» — приглашал плакат над входом.

У тяжелых, широко распахнутых дверей их встречал небольшого роста веселый человек. У него были живые мальчишеские глаза, мягкие жесты и великолепная шевелюра.

— Пожалуйста, пожалуйста, — говорил он.

Две девушки шли от трамвайной остановки. Человек, стоявший у входа, едва ли заметил их: много молодежи шло к институту в «день открытых дверей»!

Одна из девушек, тоненькая и подвижная, с короткими смешными косичками, уверенно сказала:

— Это директор. Вот увидишь! Всегда они так встречают новый набор.

Она поправила косички, одернула свою розовую кофточку, и круглое лицо ее, слегка тронутое веснушками, приняло озабоченное выражение.

— Надо поздороваться, — понизив голос, проговорила она и в невольном порыве на полшага опередила подругу.

Подруга была чуть выше ее и стройнее, легкий белый костюм делал девушку строже и взрослей спутницы; глаза у нее — синие, проницательные и густо опушенные ресницами. Во всех ее движениях проступало выражение той сосредоточенности, какая бывает у людей, идущих на серьезное дело. Она внимательно посмотрела на человека, стоявшего у входа. Хотела, видимо, сказать подруге что-то наставительное и уже взяла ее за руку, но вдруг громко рассмеялась, чуть откинув назад коротко остриженную голову:

— Ой, подлиза ты, Женька!

Однако, подойдя к человеку у подъезда, поздоровалась тоже, — нельзя было не поздороваться с ним. У него такое веселое лицо.

— Ты заметила, как он посмотрел на нас? — почему-то шепотом заговорила Женя, когда они вошли в вестибюль. — Как будто родных встретил. Очень симпатичный!

Надя — так звали высокую девушку — сказала:

— Нет, это не директор.

— Почему ты думаешь? — спросила Женя.

— Тут директор — профессор, очень сердитый. Он сам присутствует на приемных экзаменах и всех засыпает.

— Ну, тогда нечего сюда и ходить! Я тебе говорила…

В вестибюле, на верхней ступеньке, рядом с высоким, в резной раме зеркалом стоял широкоплечий молодой человек в черном костюме. Он смотрел на девушек недоверчиво, но вместе с тем, кажется, благожелательно — трудно было уловить выражение его холодных светлых глаз. Ворот косоворотки белым треугольником лежал на борту пиджака, открывая загорелую шею.

— Молод очень. Не он, — шепнула Женя.

— Ну, хорошо. Не юли. Оставь свои привычки. Мы в институте, не забывай.

И Надя, быстро проговорив это, обратилась к молодому человеку:

— Здравствуйте! Скажите, — она со смущенной улыбкой повела рукой вокруг, — мы сюда попали?

— Да. Пожалуйста, — чистым баском отозвался тот. — Прошу вас.

Девушки поднялись по ступенькам.

— Будем знакомы. Федор Купреев, студент второго курса, ответственный дежурный.

— Евгения Струнникова.

— Надежда Степанова.

— Желаете посмотреть институт? Давайте условимся: допускаю в том случае, если решите поступать к нам.

Он сказал это серьезным тоном, и девушки на миг растерялись: шутит или нет? Но в светлых его глазах мелькнул веселый огонек, плотные губы дрогнули в легкой, сдержанной улыбке. Девушки повеселели: шутит!

— Ой, да разве мы выдержим сюда! — сказала Женя и безнадежно махнула рукой. — И не мечтаем! Мы посмотреть только.

— Не надо так настраивать себя. — Купреев с любопытством смотрел на девушек, все больше светлея лицом. — Выдержите. — Повернулся всем корпусом, крикнул: — товарищ Ремизов, вот еще гости! Уделите внимание!

Ремизов, очень высокий, сутуловатый, в украинской белой рубашке, в черных брюках, заправленных в армейские сапоги, стоял недалеко, окруженный стайкой новичков. У него были большие выпуклые глаза и чуть удлиненное лицо. Оно казалось мужественным и вместе с тем по-детски радушным и свежим.

— Присоединяйтесь! — приветливо сказал он.

Купреев проводил девушек внимательным взглядом и совсем уже откровенно-весело, озорновато подмигнул Ремизову: нашего полку, дескать, прибыло. Отвернувшись, он сразу посерьезнел, принял прежнюю выжидательную позу. В вестибюль входила еще одна группа молодежи.

Подходя к Ремизову, Надя сердито шепнула Жене:

— Что за манера у тебя! Не мечтаем, не выдержим! Паникерша.

— А что, неправда? Самый трудный институт в городе!

— Ну, молчи, молчи!

Ремизов повел всех по широкому солнечному коридору.

Прохладные аудитории, блеск вычищенной аппаратуры. На полу, выстланнном метлахскими плитками, лежали четкие прямоугольники солнца. Жужжали вентиляторы. Все здесь было строго и торжественно.

— Ой, ой! — шептала Женя. — Куда мы с тобой попали!

Ремизов, сверху вниз посматривая на молодых людей, объяснял назначение приборов.

— Здесь работают студенты технологического факультета.

— А вы на каком факультете? — благоговейно спросила Женя.

— Я — на механическом.

— На каком курсе, если не секрет?

— Не секрет, — добродушно усмехнулся Ремизов. — перешел на пятый.

— О! — удивилась Женя.

Надя выразительно посмотрела на подругу. «Умри», — говорил ее взгляд.

Женя забежала вперед.

— А здесь что? — спросила она, оказавшись против узкой, не похожей на другие двери.

— Здесь редакция нашей газеты, — пояснил Ремизов.

Женя пожелала удостовериться сама. Пропустив товарищей вперед — они, минуя редакцию, шли по коридору вслед за Ремизовым, — Женя чуть приоткрыла дверь и увидела спину сидящего за столом человека. Рядом стоял стройный юноша с надменными глазами. Он держал в протянутой руке листок и что-то читал. Судя по торжественным, растянутым интонациям, это были стихи.

Юноша опустил руку и сердито сказал:

— Закройте, пожалуйста, дверь.

Женя испуганно откачнулась.

— Сердитый какой!

Но тут же, оглянувшись, вновь приникла к щели.

— Товарищ, мы гости. Надо быть повежливей.

— Хорошо, хорошо, — отозвался юноша, — мы заняты!

Ремизов, заметив отсутствие девушки, недовольно спросил Надю:

— Где же ваша подруга? Она отвлекается.

Надя, рассерженная, вернулась, набросилась на Женю:

— Ты невыносима!

— Но позволь, Надя, — оправдывалась Женя, — что же тут такого? Просто меня все интересует. — И, смешливо округлив глаза, зашептала: — Нет, посмотри, какой красивый! На Байрона похож. Сразу влюбиться можно.

— Кто красивый? — озадаченно спросила Надя.

— Да этот… в редакции… Посмотри.

Ухватив Надю за рукав, она потянула ее к двери. Надя с досадой оглянулась — никого нет? Ах, эта Женя! Но все-таки приоткрыла дверь.

— Ничего особенного, — сказала она и, тряхнув по привычке головой, назидательно добавила: — А вообще я тебя уже предупреждала…

— Ой, ой! — воскликнула Женя, всплеснув руками. — Побежим, отстали!

Они нагнали товарищей в конце коридора, перед спуском в подвал.

— Теперь я познакомлю вас с нашим учебным сахарным заводом, — сказал Ремизов, строго и мельком глянув на Женю. Та виновато улыбнулась.

— Настоящий завод? — спросила она.

— Да, настоящий.

Спустились вниз. Да, это настоящий сахарный завод, только маленький. Все здесь было интересным и удивительным: крошечная свеклорезка, выбрасывающая стружку на движущийся ленточный транспортер; диффузоры, похожие на самовары, в которых из стружки получался свекловичный сок; в рост человека выпарные и варочные аппараты; десятки других машин — насосы, центрифуги, мешалки, компрессоры — и вообще весь процесс, таинственный и заманчивый, который счастливцам, будущим студентам, надлежало изучить (из простой, грубой свеклы получается такой белый, такой чистый, нежный сахар!); все было так занимательно, трогательно-солидно и вместе с тем значительно, что даже Женя Струнникова притихла и большими глазами смотрела вокруг, не пропуская ни одного слова из объяснений Ремизова.

— Здесь студенты приобретают производственные навыки, — говорил он, — здесь все, как на настоящем предприятии: технология, монтаж, теплотехническое хозяйство. Нет только, — Ремизов улыбнулся, — канцелярии и отдела кадров.

Надя Степанова, ревниво следившая за каждым движением подруги, не выдержала и воскликнула:

— Ну, это просто замечательно! — И с просиявшим лицом спросила Ремизова: — У вас много девушек в институте?

— Приблизительно половина. А что?

— Видите ли, у нас в школе все так настроены… все думают, что этот институт не для девушек.

— Глупости! У нас девушки учатся не хуже ребят. Чудесная публика!

Выйдя из подвала в коридор первого этажа и миновав несколько поворотов, молодые люди увидели широкие, массивные двери и над ними красное полотнище. Четкими прямыми буквами было выведено:

«Защита Отечества есть священный долг каждого гражданина СССР».

— Комната Осоавиахима, — сказал Ремизов.

В Большой технической аудитории высокий, сухопарый, с орлиным носом профессор — декан факультета Трунов — беседовал с теми, кто попал в «первую очередь», то есть пришел с утра.

Впрочем, это собрание трудно было назвать беседой. Трунов говорил один, и, глядя на него, можно было подумать, что он читал любимую поэму, — так вдохновенно и выразительно лилась его речь.

Здесь же сидел директор института. Полный, с мощными плечами и квадратной лысой головой, он оказался совсем не сердитым, как предполагала Женя. Наоборот, он так благожелательно смотрел в зал и с такой готовностью отвечал Трунову, подтверждая то или иное положение, что становилось ясно: директор — прекрасный человек, он желает, чтобы все сидящие перед ним юноши и девушки непременно выдержали приемные испытания и поступили в технологический институт.

Выйдя из аудитории в коридор, Надя и Женя спрятались за огромным фикусом.

— Поступаем сюда! — решительно сказала Надя. — И рассуждать нечего! Ты слышала? Половина института — девушки. А мы что, хуже других?

— Я бы в педагогический, — вздохнула Женя. — Засыплюсь я здесь. Тут одна математика с ума сведет.

— Начинается! Ты же очень способная… только ленивая, не обижайся! Если бы занималась систематически…

— Боюсь.

— Ну, в конце концов это дело твое. А я решила быть механиком — и буду. Понятно?

Надя даже отвернулась.

— Ну и прекрасно! А я пойду в педагогический.

— Женя!.. — начала опять Надя, берясь за розовый пушистый шарик на кофточке подруги. — Признайся: ведь тебе хочется поступать сюда?. Хочется?

— Я не выдержу, сказала тебе.

— А я говорю: выдержишь! Что ты говорила перед экзаменами в школе? То же — «не выдержу, не выдержу»! А как пошла, как пошла, ни одной «удочки».

Так они стояли еще долго. Наконец Женя сдалась.

— Ну, хорошо! Попытаем счастья!

— Ой, милая, хорошая! — Надя порывисто обняла ее и чмокнула в щеку. — Давно бы так!

— Только готовиться вместе.

— Конечно!

— Если засыплюсь, ты отвечаешь.

— Согласна! На все согласна!

Направляясь к выходу, они увидели в конце коридора человека, который встречал их у входа. Он шел, окруженный молодежью, и что-то рассказывал. На прежнем месте — на верхней ступеньке, только ближе к зеркалу, — стоял Федор Купреев.

— Ну, прощайте! — подошла к нему Женя.

— До свиданья, — поправил ее Купреев и крепко пожал руку. — Как решили?

— Поступать! — твердо ответила Женя. — Что мы, хуже других? Нисколько! Мы «чудесная публика», сказал товарищ Ремизов. — И, обращаясь к Купрееву, спросила: — Скажите, кто этот человек?

— Который? — Федор оглянулся.

— А вон с шевелюрой… девушек повел…

— Это наш секретарь парткома, — пояснил Купреев, — Александр Яковлевич Ванин.

Женя задумчиво посмотрела на подругу.

— Ну, пойдем, Надя… До свиданья, товарищ…

— Купреев, — подсказал Федор.

— Товарищ Купреев… простите. Через месяц ждите нас!

— Желаю успеха!

— Спасибо! — Женя, тряхнув косичками, прошла мимо зеркала и, взяв Надю под руку, быстро увлекла ее вниз, резво стуча каблуками по мраморным ступенькам.

Заняв свое прежнее место у зеркала, Федор продолжал встречать гостей. Он не терял надежды, что и Марина, жена, придет: вчера она обещала. Был третий час. Нет, наверное, Марины уже не дождаться, видимо, сынишку не на кого оставить: воскресенье, мать на рынке.

Впрочем, Марина могла бы прийти в институт с мальчиком. Это было бы даже лучше. Но… ведь так трудно догадаться, что Федору приятно увидеть ее здесь с сыном. Последнее время она делает все вопреки его желаниям. Федор был уверен, она сама не догадывается о том, что было горько сознавать: с некоторых пор их жизнь стала походить на простое соседство. Это ощущение особенно усилилось после того, как он решил подготовить ее в институт. Марина встретила его намерение равнодушно, хотя и пыталась — очень неловко — скрыть это. А Федор все видел! Он не мог понять, откуда это равнодушие, и пристально вглядывался в Марину. Но очень трудно понять ее, скрытную!

Думы о жене были невеселые, и Федор пытался подавить их. Новичкам, беседовавшим с ним, он казался настроенным спокойно и по-праздничному торжественно.

Добро пожаловать!

Но на душе было далеко не празднично. Он пытался отвлечься. Вспомнил девушек, которые только что ушли, и усмехнулся иронически. Та, что поменьше, — Струнникова, кажется, ее фамилия, — наверное, ошиблась институтом. Ее никак нельзя было, даже через пять лет, представить инженером.

Поджидая гостей, Федор медленно прохаживался по коридору. Перед Большой технической аудиторией Александр Яковлевич Ванин беседовал с Молодежью.

«Интересно, как он поведет дела парткома, — думал Федор о Ванине, — сумеет ли быть настоящим руководителем? Уж очень он мягкий и застенчивый… А тут надо человека сильного, волевого».

Партийная организация института, в которой Федор был новичком, по-видимому, хорошо знала Ванина. На перевыборном собрании, проходившем незадолго до летних каникул, его кандидатуру поддерживали многие. Александра Яковлевича очень смущали похвалы: невысокого роста, худощавый, он торопливо поглаживал затылок, путал шевелюру и зачем-то оглядывался назад.

Ванин имел ученую степень кандидата наук, работал на кафедре сопротивления материалов. Как лектор он Федору нравился.

На заседании парткома Ванин сказал, что рецептов работы не знает и будет работать так, как ему подскажет совесть. Если товарищи заметят, что он ошибается, пусть поправляют, не стесняясь.

— Критика — очень хорошее, хотя и сердитое дело, — улыбнулся он.

Разумеется, Федор пока не мог судить о Ванине как о секретаре парткома. Было похоже, что Ванин к чему-то прислушивается, приглядывается или не знает, с чего начать. Он аккуратно стал появляться на лекциях своих коллег — вместе с директором, а чаще один, — придет раньше всех, сядет в уголок на «галерке» и, приложив ладонь к уху, слушает…

…Стоя на нижней ступеньке, перед дверью, Ванин прощался с девушками:

— Чтоб завтра же подали заявление! Кто это вас так напугал? Потрудитесь посерьезней — и будете в институте! До свиданья, до свиданья!

Увидев Федора, Ванин пошел навстречу.

— Ну, Федя, через месяц будем встречать новое пополнение. Первый курс — самый беспокойный, и нам с вами придется поработать! — Помолчал, разглядывая Федора довольными глазами, и вдруг спросил: — А жена?

— Что жена? — Легкая тень досады мелькнула на лице Федора и пропала.

— Почему я ее не видел?

— Она была раньше.

— Подала заявление?

— Да.

— Хорошо! Значит, теперь будете вместе?

— Да, теперь будем вместе.

Взяв Федора под руку, идя с ним рядом, Ванин говорил:

— Пойдем в редакцию. Там готовят газету к новому набору. Посмотрим.. А прежде я познакомлю вас с одним письмом — из московского института. В начале года приезжает бригада для проверки итогов соревнования и заключения нового договора. Основное в нем — успешное проведение учебного года и первый курс! Очень важно с самого начала окружить вниманием новый набор. Забежим ко мне, прочтем… А вон и Соловьев, прихватим его…

«Прихватив» Соловьева (того самого, похожего на Байрона, юношу, которого Женя упрекнула в невежливости), они вошли в кабинет Ванина.

Когда Ванин кончил читать, Федор вдруг спросил:

— Подождите, Александр Яковлевич. Кто подписал письмо?

— Секретарь комсомольской организации Стрелецкий.

— Стрелецкий! А инициалы?

— Здесь стоит — А. Стрелецкий.

— Анатолий! — удивленно и обрадованно воскликнул Федор. Быстро встал, опять сел, повернулся к Соловьеву. — Виктор, это Анатолий! Он! Черт возьми! Да ты помнишь Анатолия?

— А-а… — равнодушно протянул Виктор. — Твой соперник…

Федор встал и в волнении прошел к раскрытому окну. Внизу в мягкой вечерней позолоте лежал сад. А дальше, за парком, в синеватой дымке угадывался невидимый отсюда город.

Самым удивительным для Федора была неожиданная связь мысли, что тревожила его, с пришедшими воспоминаниями о детстве, Анатолии — стремительном, гибком, с черными монгольскими глазами и светлой, беззаботной улыбкой, об отце…

И прежде всего — с воспоминаниями об отце.

ВЕРНОСТЬ
История из жизни

Маленькая девочка
Надя сидела у окна с котом Василием и смотрела на тропинку, по которой должен быть
идти ее отец с работы. Николай приходил домой поздно. Он вынимал из кармана
засохший кусочек хлеба и говорил:
-Вот дочка лисичка
опять тебе хлебушка послала.
-Папа, а какая она
лисичка?- спрашивала Наденька, откусывая хлебушек и внимательно глядя на отца.
Кот Васька внимательно смотрел на хозяйку и облизывался.
Девочка отламывала кусочек и давала коту. Отец устало смотрел на дочь и прижимая раненое плечо ложился на диван.
Десять лет прошло с
тех пор как, отгремела война. Николай пришел с войны больной и израненный. Раны
часто ныли после трудного рабочего дня. Он очень любил свою маленькую дочку.
Однажды к нему
приехал на грузовой машине друг из другой деревни. Жена Анна нарезала хлеба,
поставила на стол чашку соленых огурцов и села на диван. Павел вынул из кармана бутылку водки, разлил
ее по стаканам и проговорил:
-Ну, Николай выпьем
за победу.
-Да за победу, —
проговорил мужчина и поглядел на жену.
Мужчины выпели,
закусили. Васька сидел у стола и смотрел на них. Павел кинул коту кусочек хлеба
и проговорил:
-Какой у тебя кот
славный.
-Он у нас молодец.
Всех мышей переловил.
-А у меня мыши
ходуном ходят. Послушай Николай дай мне кота на прокат. Хотя бы на недельку. А
я потом привезу его вам.
-Этот кот любимчик
моей дочери. У нее и спрашивай.
Павел посмотрел на
Наденьку, улыбнулся и проговорил:
-Ну, хозяйка дашь
кота на недельку.
Девочка грустно
посмотрела на своего любимца и проговорила:
-Ну, если на
недельку.
-Честное слово
только на недельку, — проговорил Павел. А в выходной я вам его привезу.
-Ну ладно
-Вот и договорились.
Мужчина взял кота,
поблагодарил хозяев за гостеприимство и вышел из дома.
-Ты это того не
обмани, — проговорил Николай. Дочка будет переживать.
-Ты что Николай мне
не веришь?
-Да верю. Я за дочку
переживаю. Уж больно она прикипела к Васьки.
-Отдам,- проговорил
Павел и, хлопнув друга по плечу сел в машину.
Через неделю Павел
подъехал к дому Николая. Наденька выскочила из дома подбежала к дверце машины и
проговорила:
-Дядя Паша, а где
мой Васька?
-Ты это того дочка
прости меня старого дурака.
-Что с ним?
Я хотел его занести
в дом, а он у меня вырвался и убежал. Я его долго искал. Обшарил все кусты, но
так и не нашел. Наверное, к тебе убежал. Скоро придет, не волнуйся. Кошки они
умные.
-Но он же не знает
дороги. Семь километров от вас до нас. А, он такой маленький.
-Прости меня. Я же
не знал, что Васька убежит.
Наденька заплакала и
убежала в дом.
Целый месяц девочка
страдала. Николай уже ездил с дочерью на лошади по дороге и искал кота. Но
Васьки нигде не было.
А к первому сентября
родители купили дочери форму, чернила, чернильницу, портфель и девочка первого
сентября пошла в школу. Новые друзья, новые впечатления помогли ей забыть про
Ваську.
Зима прошла быстро
Наденька училась, хорошо радуя родителей.
Весна наступила как
– то неожиданно. Побежали ручьи, зазеленела трава. На деревьях стали
распускаться листики.
Однажды девочка,
вернувшись из школы, увидела на пеньке кота. Он был весь грязный, ободранный.
Но девочка сразу же узнала своего любимого Ваську. Она с криком бросилась к
пеньку. Но кот исчез в кустах. Девочка обшарила все кусты, звала его, но Васька
так и не появился. Мать вышла на крыльцо и проговорила:
-Это не твой Васька.
Это другой кот. Твой Васька погиб давно.
Зима то вон, какая
была суровая.
-Нет, мама это мой
Васька, уверенно проговорила девочка. Я узнала его.
Она забежала в дом,
бросила сумку на стул, отломила кусочек хлеба и положила на пенек. Васька
осторожно прокрался к пеньку и с жадностью стал, есть хлеб. Девочка глядя на
своего любимца заплакала и проговорила:
-Бедный мой котик ты
так долго шел до дому. Теперь я никуда тебя не отпущу. Я буду заботиться о
тебе.
Всю неделю девочка
подкармливала кота. Васька узнал свою хозяйку и дал себя погладить. Девочка
занесла кота в дом, налила в таз воды и вымола его с мылом, протерла полотенцем и положила на
диван. Васька предано посмотрел на свою хозяйку и мяукнул.
С тех пор он
провожал Наденьку в школу садился на пенек и ждал ее из школы. Мать, с отцом
глядя на дочь удивлялись.
-Надо же какая
верность, — проговорила Анна. Семь километров шел к дому и ведь узнал свою
хозяйку. Но как он нашел дорогу до дома, ведь Павел вез его в кабине и кот не
видел дороги?
-Да Анна вот такие
пироги, — проговорил Николай, обняв жену за плечи. Животные умнее, добрее и
преданнее человека. Нам бы поучиться у них верности и добру.
Конец

Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…

У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.

Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.

Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.

— Мам, можно?

— Не надо, это для гостей.

— Так у нас же гости!

— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…

Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.

Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.

Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.

Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.

— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.

Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.

— Мне белье надо новое, я похудела.

У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.

— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.

— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.

Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.

— Сколько стоит?

— Не важно, — говорю я.

— Важно. Я должна знать.

Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.

— Пять тысяч, — говорит продавец.

— Пять тысяч за трусы?????

— Это комплект из новой коллекции.

— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.

Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.

— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.

— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?

— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.

Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.

— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.

Иначе, ты на крючке.

— Хорошо, — говорю я.

— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?

— Хорошо.

Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.

Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.

Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.

— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.

Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.

Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.

— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?

— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…

Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.

Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.

Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.

Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.

— Это даже не пластмасса, — подумала я.

Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?

В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.

— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.

— Наденешь ее на новый год?

— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…

Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.

В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.

Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.

— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.

— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.

— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…

Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.

— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…

— Пусть будет, я беру.

Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.

Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.

Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…

Дай Бог, она настоящая.

Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.

Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.

Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.

Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.

Ольга Савельева

Источник:  goodday.su