Время чтения: 6 мин.
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашел я за ним утром. Он в большом доме живет — на улице Пестеля. Вошел я во двор. А он увидел меня из окна и машет рукой с четвертого этажа:
— Жди, мол, сейчас выйду.
Вот я и жду на дворе, у двери.
Вдруг сверху кто-то как загремит по лестнице. Стук! Гром! Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Деревянное что-то стучит-трещит по ступенькам, как трещотка какая. «Неужели, — думаю, — это приятель мой с лыжами да с палками свалился, ступеньки пересчитывает?» Я поближе к двери подошел. Что же там по лестнице катится? Жду.
И вот смотрю: выезжает из дверей пятнистая собака — бульдог. Бульдог на колесиках. Туловище у него прибинтовано к игрушечному автомобильчику — грузовичок такой, «газик». А передними лапами бульдог по земле ступает — бежит и сам себя катит.
Морда курносая, морщинистая. Лапы толстые, широко расставленные. Выехал он из дверей, посмотрел сердито по сторонам. А тут рыжая кошка двор переходила. Как бросится за кошкой бульдог — только колёса подпрыгивают на камнях да ледяшках. Загнал кошку в подвальное окно, а сам ездит по двору и углы обнюхивает.
Тут я вытащил карандаш и записную книжку, уселся на ступеньке и давай его рисовать. Вышел мой приятель с лыжами, увидел, что я собаку рисую, и говорит:
— Рисуй его, рисуй, это не простой пес. Он из-за храбрости своей калекой стал.
— Как так? — спрашиваю.
Погладил мой приятель бульдога по складкам на загривке, конфету ему в зубы дал и говорит мне:
— Пойдем, я тебе по дороге всю историю расскажу. Замечательная история, ты прямо и не поверишь. Так вот, — сказал приятель, когда мы вышли за ворота, — слушай:
Зовут его Трой. По-нашему это значит — верный. И правильно его так назвали. Ушли мы как-то раз все на службу. У нас в квартире все служат: один учителем в школе, другой на почте телеграфистом, жены тоже служат, а дети учатся. Ну вот, ушли мы все, а Трой один остался — квартиру сторожить. Выследил какой-то вор-ворище, что пустая у нас осталась квартира, вывернул замок из двери и давай у нас хозяйничать.
У него с собой мешок был громадный. Хватает он все, что попало, и сует в мешок, хватает и сует. Ружье мое в мешок попало, сапоги новые, учительские часы, бинокль Цейса, валенки ребячьи. Штук шесть пиджаков, да френчей, да курток всяких он на себя натянул: в мешке уже места, видно, не было. А Трой лежит у печки, молчит — вор его не видит. Такая уж у Троя привычка: впустить он кого угодно впустит, а вот выпустить — так нет.
Ну вот, обобрал вор всех нас дочиста. Самое дорогое, самое лучшее взял. Уходить ему пора. Сунулся он к двери… А в дверях Трой стоит. Стоит и молчит. А морда у Троя — видал какая? А грудища-то! Стоит Трой, насупился, глаза кровью налились, и клык изо рта торчит. Вор так и прирос к полу. Попробуй, уйди!
А Трой ощерился, избочился и боком стал наступать. Тихонько подступает. Он всегда так врага запугивает — собаку ли, человека ли. Ворюга, видно, от страха совсем обалдел, метаться начал без толку, а Трой на спину ему прыгнул и все шесть пиджаков на нем разом прокусил. Ты знаешь, как бульдоги мертвой хваткой хватают? Глаза закроют, челюсти захлопнут, как на замок, да так и не разожмут зубов, хоть убей их тут.
Мечется вор, об стены спиной трется. Цветы в горшках, вазочки, книги с полок сбрасывает. Ничего не помогает. Висит на нем Трой, как гиря какая. Ну, догадался наконец вор, вывернулся он как-то из своих шести пиджаков и весь этот куль вместе с бульдогом раз за окно! Это с четвертого-то этажа!
Полетел бульдог головой вниз во двор. Хлоп! Жижа в стороны брызнула, картошка гнилая, головы селедочные, дрянь всякая. Угодил Трой со всеми нашими пиджаками прямо в помойную яму. До краев была завалена в этот день наша помойка. Ведь вот какое счастье! Если бы о камни он брякнулся — все бы косточки переломал и не пикнул бы. Сразу бы ему смерть. А тут, будто кто ему нарочно помойку подставил, все же помягче падать.
Вынырнул Трой из помойки, выкарабкался — будто целый совсем. И подумай только, успел он еще вора на лестнице перехватить. Опять в него вцепился, в ногу на этот раз. Тут сам вор себя выдал, заорал, завыл. Сбежались на вой жильцы со всех квартир, и с третьего, и с пятого, и с шестого этажа, со всей черной лестницы. А вор только кричит не своим голосом:
— Собаку держите. О-о-ой! Сам в милицию пойду. Оторвите только черта окаянного.
Легко сказать — оторвите. Два человека тянули бульдога, а он только хвостиком-обрубком помахивал и еще сильнее челюсти зажимал. Принесли жильцы из первого этажа кочергу, просунули Трою между зубов. Только таким манером и разжали ему челюсти. Вышел вор на улицу — бледный, всклокоченный. Трясется весь, за милиционера держится.
— Ну и собачка, — говорит.
— Ну и собачка!
Увели вора в милицию. Там он и рассказал, как дело было. Прихожу я вечером со службы. Вижу, в дверях замок выворочен. В квартире мешок с добром нашим валяется. А в уголке, на своем месте, Трой лежит. Весь грязный, вонючий. Позвал я Троя. А он и подойти не может. Ползет, повизгивает. У него задние ноги отнялись.
Ну, теперь вот мы всей квартирой по очереди его гулять выводим. Я ему колесики приспособил. Он сам скатывается на колесиках по лестнице, а назад взобраться уж не может. Надо приподнимать кому-нибудь автомобильчик сзади. Передними-то лапами Трой сам переступает. Так сейчас и живет пес на колесиках.
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашёл я за ним утром. Он в большом доме живёт — на улице Пестеля.
Вошёл я во двор. А он увидел меня из окна и машет рукой с четвёртого этажа.
— Жди, мол, сейчас выйду.
Вот я и жду на дворе, у двери. Вдруг сверху кто-то как загремит по лестнице.
Стук! Гром! Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Деревянное что-то стучит-трещит по ступенькам, как трещотка какая.
«Неужели, — думаю, — это приятель мой с лыжами да с палками свалился, ступеньки пересчитывает?»
Я поближе к двери подошёл. Что же там по лестнице катится? Жду.
И вот смотрю: выезжает из дверей пятнистая собака — бульдог. Бульдог на колёсиках.
Туловище у него прибинтовано к игрушечному автомобильчику — грузовичок такой, «газик».
А передними лапами бульдог по земле ступает — бежит и сам себя катит.
Морда курносая, морщинистая. Лапы толстые, широко расставленные. Выехал он из дверей, посмотрел сердито по сторонам. А тут рыжая кошка двор переходила. Как бросится за кошкой бульдог — только колёса подпрыгивают на камнях да ледяшках. Загнал кошку в подвальное окно, а сам ездит по двору — углы обнюхивает.
Тут я вытащил карандаш и записную книжку, уселся на ступеньке и давай его рисовать.
Вышел мой приятель с лыжами, увидел, что я собаку рисую, и говорит:
— Рисуй его, рисуй, — это не простой пёс. Он из-за храбрости своей калекой стал.
— Как так? — спрашиваю.
Погладил мой приятель бульдога по складкам на загривке, конфету ему в зубы дал и говорит мне:
— Пойдём, я тебе по дороге всю историю расскажу. Замечательная история, ты прямо и не поверишь.
— Так вот, — сказал приятель, когда мы вышли за ворота, — слушай.
Зовут его Трой. По-нашему это значит — верный.
И правильно его так назвали.
Ушли мы как-то раз все на службу. У нас в квартире все служат: один учителем в школе, другой на почте телеграфистом, жёны тоже служат, а дети учатся. Ну вот, ушли мы все, а Трой один остался — квартиру сторожить.
Выследил какой-то вор-ворище, что пустая у нас осталась квартира, вывернул замок из двери и давай у нас хозяйничать.
У него с собой мешок был громадный. Хватает он всё, что попало, и суёт в мешок, хватает и суёт. Ружьё моё в мешок попало, сапоги новые, учительские часы, бинокль Цейса, валенки ребячьи.
Штук шесть пиджаков, да френчей, да курток всяких он на себя натянул: в мешке уже места, видно, не было.
А Трой лежит у печки, молчит — вор его не видит.
Такая уж у Троя привычка: впустить он кого угодно впустит, а вот выпустить — так нет.
Ну вот, обобрал вор всех нас дочиста. Самое дорогое, самое лучшее взял. Уходить ему пора. Сунулся он к двери…
А в дверях Трой стоит.
Стоит и молчит.
А морда у Троя — видал какая?
А грудища-то!
Стоит Трой, насупился, глаза кровью налились, и клык изо рта торчит.
Вор так и прирос к полу. Попробуй уйди!
А Трой ощерился, избочился и боком стал наступать.
Тихонько подступает. Он всегда так врага запугивает — собаку ли, человека ли.
Ворюга, видно, от страха, совсем обалдел, метаться начал без толку, а Трой на спину ему прыгнул и все шесть пиджаков на нём разом прокусил.
Ты знаешь, как бульдоги мёртвой хваткой хватают?
Глаза закроют, челюсти захлопнут, как на замок, да так и не разожмут зубов, хоть убей их тут.
Мечется вор, об стены спиной трётся. Цветы в горшках, вазочки, книги с полок сбрасывает. Ничего не помогает. Висит на нём Трой, как гиря какая.
Ну, догадался наконец вор, вывернулся он как-то из своих шести пиджаков и весь этот куль вместе с бульдогом раз за окно!
Это с четвёртого-то этажа!
Полетел бульдог головой вниз во двор.
Хлоп!
Жижа в стороны брызнула, картошка гнилая, головы селёдочные, дрянь всякая.
Угодил Трой со всеми нашими пиджаками прямо в помойную яму. До краёв была завалена в этот день наша помойка.
Ведь вот какое счастье! Если бы о камни он брякнулся — все бы косточки переломал и не пикнул бы. Сразу бы ему смерть.
А тут будто кто ему нарочно помойку подставил — всё же помягче падать.
Вынырнул Трой из помойки, выкарабкался — будто целый совсем. И подумай только, успел он ещё вора на лестнице перехватить.
Опять в него вцепился, в ногу на этот раз.
Тут сам вор себя выдал, заорал, завыл.
Сбежались на вой жильцы со всех квартир, и с третьего, и с пятого, и с шестого этажа, со всей чёрной лестницы.
А вор только кричит не своим голосом:
— Собаку держите. О-о-ой! Сам в милицию пойду. Оторвите только чёрта окаянного.
Легко сказать — оторвите.
Два человека тянули бульдога, а он только хвостиком-обрубком помахивал и ещё сильнее челюсти зажимал.
Принесли жильцы из первого этажа кочергу, просунули Трою между зубов. Только таким манером и разжали ему челюсти.
Вышел вор на улицу — бледный, всклокоченный. Трясётся весь, за милиционера держится.
— Ну и собачка, — говорит. — Ну и собачка!
Увели вора в милицию. Там он и рассказал, как дело было.
Прихожу я вечером со службы. Вижу, в дверях замок выворочен. В квартире мешок с добром нашим валяется.
А в уголке, на своём месте, Трой лежит. Весь грязный, вонючий.
Позвал я Троя.
А он и подойти не может. Ползёт, повизгивает.
У него задние ноги отнялись.
Ну, теперь вот мы всей квартирой по очереди его гулять выводим. Я ему колёсики приспособил. Он сам скатывается на колёсиках по лестнице, а назад взобраться уж не может. Надо приподнимать кому-нибудь автомобильчик сзади. Передними-то лапами Трой сам переступает.
Так сейчас и живёт пёс на колёсиках.
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашел я за ним утром. Он в большом доме живет — на улице Пестеля. Вошел я во двор. А он увидел меня из окна и машет рукой с четвертого этажа:
— Жди, мол, сейчас выйду.
Вот я и жду на дворе, у двери.
Вдруг сверху кто-то как загремит по лестнице. Стук! Гром! Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Деревянное что-то стучит-трещит по ступенькам, как трещотка какая. «Неужели, — думаю, — это приятель мой с лыжами да с палками свалился, ступеньки пересчитывает?» Я поближе к двери подошел. Что же там по лестнице катится? Жду.
И вот смотрю: выезжает из дверей пятнистая собака — бульдог. Бульдог на колесиках. Туловище у него прибинтовано к игрушечному автомобильчику — грузовичок такой, «газик». А передними лапами бульдог по земле ступает — бежит и сам себя катит.
Морда курносая, морщинистая. Лапы толстые, широко расставленные. Выехал он из дверей, посмотрел сердито по сторонам. А тут рыжая кошка двор переходила. Как бросится за кошкой бульдог — только колёса подпрыгивают на камнях да ледяшках. Загнал кошку в подвальное окно, а сам ездит по двору и углы обнюхивает.
Тут я вытащил карандаш и записную книжку, уселся на ступеньке и давай его рисовать. Вышел мой приятель с лыжами, увидел, что я собаку рисую, и говорит:
— Рисуй его, рисуй, это не простой пес. Он из-за храбрости своей калекой стал.
— Как так? — спрашиваю.
Погладил мой приятель бульдога по складкам на загривке, конфету ему в зубы дал и говорит мне:
— Пойдем, я тебе по дороге всю историю расскажу. Замечательная история, ты прямо и не поверишь. Так вот, — сказал приятель, когда мы вышли за ворота, — слушай:
Зовут его Трой. По-нашему это значит — верный. И правильно его так назвали. Ушли мы как-то раз все на службу. У нас в квартире все служат: один учителем в школе, другой на почте телеграфистом, жены тоже служат, а дети учатся. Ну вот, ушли мы все, а Трой один остался — квартиру сторожить. Выследил какой-то вор-ворище, что пустая у нас осталась квартира, вывернул замок из двери и давай у нас хозяйничать.
У него с собой мешок был громадный. Хватает он все, что попало, и сует в мешок, хватает и сует. Ружье мое в мешок попало, сапоги новые, учительские часы, бинокль Цейса, валенки ребячьи. Штук шесть пиджаков, да френчей, да курток всяких он на себя натянул: в мешке уже места, видно, не было. А Трой лежит у печки, молчит — вор его не видит. Такая уж у Троя привычка: впустить он кого угодно впустит, а вот выпустить — так нет.
Ну вот, обобрал вор всех нас дочиста. Самое дорогое, самое лучшее взял. Уходить ему пора. Сунулся он к двери… А в дверях Трой стоит. Стоит и молчит. А морда у Троя — видал какая? А грудища-то! Стоит Трой, насупился, глаза кровью налились, и клык изо рта торчит. Вор так и прирос к полу. Попробуй, уйди!
А Трой ощерился, избочился и боком стал наступать. Тихонько подступает. Он всегда так врага запугивает — собаку ли, человека ли. Ворюга, видно, от страха совсем обалдел, метаться начал без толку, а Трой на спину ему прыгнул и все шесть пиджаков на нем разом прокусил. Ты знаешь, как бульдоги мертвой хваткой хватают? Глаза закроют, челюсти захлопнут, как на замок, да так и не разожмут зубов, хоть убей их тут.
Мечется вор, об стены спиной трется. Цветы в горшках, вазочки, книги с полок сбрасывает. Ничего не помогает. Висит на нем Трой, как гиря какая. Ну, догадался наконец вор, вывернулся он как-то из своих шести пиджаков и весь этот куль вместе с бульдогом раз за окно! Это с четвертого-то этажа!
Полетел бульдог головой вниз во двор. Хлоп! Жижа в стороны брызнула, картошка гнилая, головы селедочные, дрянь всякая. Угодил Трой со всеми нашими пиджаками прямо в помойную яму. До краев была завалена в этот день наша помойка. Ведь вот какое счастье! Если бы о камни он брякнулся — все бы косточки переломал и не пикнул бы. Сразу бы ему смерть. А тут, будто кто ему нарочно помойку подставил, все же помягче падать.
Вынырнул Трой из помойки, выкарабкался — будто целый совсем. И подумай только, успел он еще вора на лестнице перехватить. Опять в него вцепился, в ногу на этот раз. Тут сам вор себя выдал, заорал, завыл. Сбежались на вой жильцы со всех квартир, и с третьего, и с пятого, и с шестого этажа, со всей черной лестницы. А вор только кричит не своим голосом:
— Собаку держите. О-о-ой! Сам в милицию пойду. Оторвите только черта окаянного.
Легко сказать — оторвите. Два человека тянули бульдога, а он только хвостиком-обрубком помахивал и еще сильнее челюсти зажимал. Принесли жильцы из первого этажа кочергу, просунули Трою между зубов. Только таким манером и разжали ему челюсти. Вышел вор на улицу — бледный, всклокоченный. Трясется весь, за милиционера держится.
— Ну и собачка, — говорит.
— Ну и собачка!
Увели вора в милицию. Там он и рассказал, как дело было. Прихожу я вечером со службы. Вижу, в дверях замок выворочен. В квартире мешок с добром нашим валяется. А в уголке, на своем месте, Трой лежит. Весь грязный, вонючий. Позвал я Троя. А он и подойти не может. Ползет, повизгивает. У него задние ноги отнялись.
Ну, теперь вот мы всей квартирой по очереди его гулять выводим. Я ему колесики приспособил. Он сам скатывается на колесиках по лестнице, а назад взобраться уж не может. Надо приподнимать кому-нибудь автомобильчик сзади. Передними-то лапами Трой сам переступает. Так сейчас и живет пес на колесиках.
Автор: Чарушин Е. И. (1901 — 1965). Рассказы о животных
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашел я за ним утром.
Он в большом доме живет — на улице Пестеля. Вошел я во двор. А он увидел меня из окна и машет рукой с четвертого этажа:
— Жди, мол, сейчас выйду.
Вот я и жду на дворе, у двери.
Вдруг сверху кто-то как загремит по лестнице. Стук! Гром! Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Деревянное что-то стучит-трещит по ступенькам, как трещотка какая. «Неужели, — думаю, — это приятель мой с лыжами да с палками свалился, ступеньки пересчитывает?» Я поближе к двери подошел. Что же там по лестнице катится? Жду.
И вот смотрю: выезжает из дверей пятнистая собака — бульдог. Бульдог на колесиках. Туловище у него прибинтовано к игрушечному автомобильчику — грузовичок такой, «газик». А передними лапами бульдог по земле ступает — бежит и сам себя катит.
Морда курносая, морщинистая. Лапы толстые, широко расставленные. Выехал он из дверей, посмотрел сердито по сторонам. А тут рыжая кошка двор переходила. Как бросится за кошкой бульдог — только колёса подпрыгивают на камнях да ледяшках. Загнал кошку в подвальное окно, а сам ездит по двору и углы обнюхивает.
Тут я вытащил карандаш и записную книжку, уселся на ступеньке и давай его рисовать. Вышел мой приятель с лыжами, увидел, что я собаку рисую, и говорит:
— Рисуй его, рисуй, это не простой пес. Он из-за храбрости своей калекой стал.
— Как так? — спрашиваю.
Погладил мой приятель бульдога по складкам на загривке, конфету ему в зубы дал и говорит мне:
— Пойдем, я тебе по дороге всю историю расскажу. Замечательная история, ты прямо и не поверишь. Так вот, — сказал приятель, когда мы вышли за ворота, — слушай:
Зовут его Трой. По-нашему это значит — верный. И правильно его так назвали. Ушли мы как-то раз все на службу. У нас в квартире все служат: один учителем в школе, другой на почте телеграфистом, жены тоже служат, а дети учатся. Ну вот, ушли мы все, а Трой один остался — квартиру сторожить.
Выследил какой-то вор-ворище, что пустая у нас осталась квартира, вывернул замок из двери и давай у нас хозяйничать.
У него с собой мешок был громадный. Хватает он все, что попало, и сует в мешок, хватает и сует. Ружье мое в мешок попало, сапоги новые, учительские часы, бинокль Цейса, валенки ребячьи.
Штук шесть пиджаков, да френчей, да курток всяких он на себя натянул: в мешке уже места, видно, не было.
А Трой лежит у печки, молчит — вор его не видит. Такая уж у Троя привычка: впустить он кого угодно впустит, а вот выпустить — так нет.
Ну вот, обобрал вор всех нас дочиста. Самое дорогое, самое лучшее взял. Уходить ему пора. Сунулся он к двери… А в дверях Трой стоит. Стоит и молчит. А морда у Троя — видал какая?
А грудища-то! Стоит Трой, насупился, глаза кровью налились, и клык изо рта торчит. Вор так и прирос к полу. Попробуй, уйди!
А Трои ощерился, избочился и боком стал наступать. Тихонько подступает. Он всегда так врага запугивает — собаку ли, человека ли. Ворюга, видно, от страха совсем обалдел, метаться начал без толку, а Трой на спину ему прыгнул и все шесть пиджаков на нем разом прокусил. Ты знаешь, как бульдоги мертвой хваткой хватают? Глаза закроют, челюсти захлопнут, как на замок, да так и не разожмут зубов, хоть убей их тут.
Мечется вор, об стены спиной трется. Цветы в горшках, вазочки, книги с полок сбрасывает. Ничего не помогает. Висит на нем Трой, как гиря какая. Ну, догадался наконец вор, вывернулся он как-то из своих шести пиджаков и весь этот куль вместе с бульдогом раз за окно! Это с четвертого-то этажа!
Полетел бульдог головой вниз во двор. Хлоп! Жижа в стороны брызнула, картошка гнилая, головы селедочные, дрянь всякая. Угодил Трой со всеми нашими пиджаками прямо в помойную яму. До краев была завалена в этот день наша помойка. Ведь вот какое счастье! Если бы о камни он брякнулся — все бы косточки переломал и не пикнул бы. Сразу бы ему смерть. А тут, будто кто ему нарочно помойку подставил, все же помягче падать.
Вынырнул Трой из помойки, выкарабкался — будто целый совсем. И подумай только, успел он еще вора на лестнице перехватить. Опять в него вцепился, в ногу на этот раз. Тут сам вор себя выдал, заорал, завыл. Сбежались на вой жильцы со всех квартир, и с третьего, и с пятого, и с шестого этажа, со всей черной лестницы. А вор только кричит не своим голосом:
— Собаку держите. О-о-ой! Сам в милицию пойду. Оторвите только черта окаянного.
Легко сказать — оторвите. Два человека тянули бульдога, а он только хвостиком-обрубком помахивал и еще сильнее челюсти зажимал. Принесли жильцы из первого этажа кочергу, просунули Трою между зубов. Только таким манером и разжали ему челюсти. Вышел вор на улицу — бледный, всклокоченный. Трясется весь, за милиционера держится.
— Ну и собачка, — говорит.
— Ну и собачка!
Увели вора в милицию. Там он и рассказал, как дело было. Прихожу я вечером со службы. Вижу, в дверях замок выворочен. В квартире мешок с добром нашим валяется. А в уголке, на своем месте, Трой лежит. Весь грязный, вонючий. Позвал я Троя. А он и подойти не может. Ползет, повизгивает. У него задние ноги отнялись.
Ну, теперь вот мы всей квартирой по очереди его гулять выводим. Я ему колесики приспособил. Он сам скатывается на колесиках по лестнице, а назад взобраться уж не может. Надо приподнимать кому-нибудь автомобильчик сзади. Передними-то лапами Трои сам переступает. Так сейчас и живет пес на колесиках.
Вы можете посмотреть комментарии или написать свой.
Верный Трой
Чарушин Е. И. Рассказы о животных
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашел я за ним утром.
Он в большом доме живет — на улице Пестеля. Вошел я во двор. А он увидел меня из окна и машет рукой с четвертого этажа:
— Жди, мол, сейчас выйду.
Вот я и жду на дворе, у двери.
Вдруг сверху кто-то как загремит по лестнице. Стук! Гром! Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Деревянное что-то стучит-трещит по ступенькам, как трещотка какая. «Неужели, — думаю, — это приятель мой с лыжами да с палками свалился, ступеньки пересчитывает?» Я поближе к двери подошел. Что же там по лестнице катится? Жду.
И вот смотрю: выезжает из дверей пятнистая собака — бульдог. Бульдог на колесиках. Туловище у него прибинтовано к игрушечному автомобильчику — грузовичок такой, «газик». А передними лапами бульдог по земле ступает — бежит и сам себя катит.
Морда курносая, морщинистая. Лапы толстые, широко расставленные. Выехал он из дверей, посмотрел сердито по сторонам. А тут рыжая кошка двор переходила. Как бросится за кошкой бульдог — только колёса подпрыгивают на камнях да ледяшках. Загнал кошку в подвальное окно, а сам ездит по двору и углы обнюхивает.
Тут я вытащил карандаш и записную книжку, уселся на ступеньке и давай его рисовать. Вышел мой приятель с лыжами, увидел, что я собаку рисую, и говорит:
— Рисуй его, рисуй, это не простой пес. Он из-за храбрости своей калекой стал.
— Как так? — спрашиваю.
Погладил мой приятель бульдога по складкам на загривке, конфету ему в зубы дал и говорит мне:
— Пойдем, я тебе по дороге всю историю расскажу. Замечательная история, ты прямо и не поверишь. Так вот, — сказал приятель, когда мы вышли за ворота, — слушай:
Зовут его Трой. По-нашему это значит — верный. И правильно его так назвали. Ушли мы как-то раз все на службу. У нас в квартире все служат: один учителем в школе, другой на почте телеграфистом, жены тоже служат, а дети учатся. Ну вот, ушли мы все, а Трой один остался — квартиру сторожить.
Выследил какой-то вор-ворище, что пустая у нас осталась квартира, вывернул замок из двери и давай у нас хозяйничать.
У него с собой мешок был громадный. Хватает он все, что попало, и сует в мешок, хватает и сует. Ружье мое в мешок попало, сапоги новые, учительские часы, бинокль Цейса, валенки ребячьи.
Штук шесть пиджаков, да френчей, да курток всяких он на себя натянул: в мешке уже места, видно, не было.
А Трой лежит у печки, молчит — вор его не видит. Такая уж у Троя привычка: впустить он кого угодно впустит, а вот выпустить — так нет.
Ну вот, обобрал вор всех нас дочиста. Самое дорогое, самое лучшее взял. Уходить ему пора. Сунулся он к двери… А в дверях Трой стоит. Стоит и молчит. А морда у Троя — видал какая?
А грудища-то! Стоит Трой, насупился, глаза кровью налились, и клык изо рта торчит. Вор так и прирос к полу. Попробуй, уйди!
А Трои ощерился, избочился и боком стал наступать. Тихонько подступает. Он всегда так врага запугивает — собаку ли, человека ли. Ворюга, видно, от страха совсем обалдел, метаться начал без толку, а Трой на спину ему прыгнул и все шесть пиджаков на нем разом прокусил. Ты знаешь, как бульдоги мертвой хваткой хватают? Глаза закроют, челюсти захлопнут, как на замок, да так и не разожмут зубов, хоть убей их тут.
Мечется вор, об стены спиной трется. Цветы в горшках, вазочки, книги с полок сбрасывает. Ничего не помогает. Висит на нем Трой, как гиря какая. Ну, догадался наконец вор, вывернулся он как-то из своих шести пиджаков и весь этот куль вместе с бульдогом раз за окно! Это с четвертого-то этажа!
Полетел бульдог головой вниз во двор. Хлоп! Жижа в стороны брызнула, картошка гнилая, головы селедочные, дрянь всякая. Угодил Трой со всеми нашими пиджаками прямо в помойную яму. До краев была завалена в этот день наша помойка. Ведь вот какое счастье! Если бы о камни он брякнулся — все бы косточки переломал и не пикнул бы. Сразу бы ему смерть. А тут, будто кто ему нарочно помойку подставил, все же помягче падать.
Вынырнул Трой из помойки, выкарабкался — будто целый совсем. И подумай только, успел он еще вора на лестнице перехватить. Опять в него вцепился, в ногу на этот раз. Тут сам вор себя выдал, заорал, завыл. Сбежались на вой жильцы со всех квартир, и с третьего, и с пятого, и с шестого этажа, со всей черной лестницы. А вор только кричит не своим голосом:
— Собаку держите. О-о-ой! Сам в милицию пойду. Оторвите только черта окаянного.
Легко сказать — оторвите. Два человека тянули бульдога, а он только хвостиком-обрубком помахивал и еще сильнее челюсти зажимал. Принесли жильцы из первого этажа кочергу, просунули Трою между зубов. Только таким манером и разжали ему челюсти. Вышел вор на улицу — бледный, всклокоченный. Трясется весь, за милиционера держится.
— Ну и собачка, — говорит.
— Ну и собачка!
Увели вора в милицию. Там он и рассказал, как дело было. Прихожу я вечером со службы. Вижу, в дверях замок выворочен. В квартире мешок с добром нашим валяется. А в уголке, на своем месте, Трой лежит. Весь грязный, вонючий. Позвал я Троя. А он и подойти не может. Ползет, повизгивает. У него задние ноги отнялись.
Ну, теперь вот мы всей квартирой по очереди его гулять выводим. Я ему колесики приспособил. Он сам скатывается на колесиках по лестнице, а назад взобраться уж не может. Надо приподнимать кому-нибудь автомобильчик сзади. Передними-то лапами Трои сам переступает. Так сейчас и живет пес на колесиках.
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашёл я за ним утром. Он в большом доме живёт — на улице Пестеля.
Вошёл я во двор. А он увидел меня из окна и машет рукой с четвёртого этажа.
— Жди, мол, сейчас выйду.
Вот я и жду на дворе, у двери. Вдруг сверху кто-то как загремит по лестнице.
Стук! Гром! Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Деревянное что-то стучит-трещит по ступенькам, как трещотка какая.
«Неужели, — думаю, — это приятель мой с лыжами да с палками свалился, ступеньки пересчитывает?»
Я поближе к двери подошёл. Что же там по лестнице катится? Жду.
И вот смотрю: выезжает из дверей пятнистая собака — бульдог. Бульдог на колёсиках.
Туловище у него прибинтовано к игрушечному автомобильчику — грузовичок такой, «газик».
А передними лапами бульдог по земле ступает — бежит и сам себя катит.
Морда курносая, морщинистая. Лапы толстые, широко расставленные. Выехал он из дверей, посмотрел сердито по сторонам. А тут рыжая кошка двор переходила. Как бросится за кошкой бульдог — только колёса подпрыгивают на камнях да ледяшках. Загнал кошку в подвальное окно, а сам ездит по двору — углы обнюхивает.
Тут я вытащил карандаш и записную книжку, уселся на ступеньке и давай его рисовать.
Вышел мой приятель с лыжами, увидел, что я собаку рисую, и говорит:
— Рисуй его, рисуй, — это не простой пёс. Он из-за храбрости своей калекой стал.
— Как так? — спрашиваю.
Погладил мой приятель бульдога по складкам на загривке, конфету ему в зубы дал и говорит мне:
— Пойдём, я тебе по дороге всю историю расскажу. Замечательная история, ты прямо и не поверишь.
— Так вот, — сказал приятель, когда мы вышли за ворота, — слушай.
Зовут его Трой. По-нашему это значит — верный.
И правильно его так назвали.
Ушли мы как-то раз все на службу. У нас в квартире все служат: один учителем в школе, другой на почте телеграфистом, жёны тоже служат, а дети учатся. Ну вот, ушли мы все, а Трой один остался — квартиру сторожить.
Выследил какой-то вор-ворище, что пустая у нас осталась квартира, вывернул замок из двери и давай у нас хозяйничать.
У него с собой мешок был громадный. Хватает он всё, что попало, и суёт в мешок, хватает и суёт. Ружьё моё в мешок попало, сапоги новые, учительские часы, бинокль Цейса, валенки ребячьи.
Штук шесть пиджаков, да френчей, да курток всяких он на себя натянул: в мешке уже места, видно, не было.
А Трой лежит у печки, молчит — вор его не видит.
Такая уж у Троя привычка: впустить он кого угодно впустит, а вот выпустить — так нет.
Ну вот, обобрал вор всех нас дочиста. Самое дорогое, самое лучшее взял. Уходить ему пора. Сунулся он к двери…
А в дверях Трой стоит.
Стоит и молчит.
А морда у Троя — видал какая?
А грудища-то!
Стоит Трой, насупился, глаза кровью налились, и клык изо рта торчит.
Вор так и прирос к полу. Попробуй уйди!
А Трой ощерился, избочился и боком стал наступать.
Тихонько подступает. Он всегда так врага запугивает — собаку ли, человека ли.
Ворюга, видно, от страха, совсем обалдел, метаться начал без толку, а Трой на спину ему прыгнул и все шесть пиджаков на нём разом прокусил.
Ты знаешь, как бульдоги мёртвой хваткой хватают?
Глаза закроют, челюсти захлопнут, как на замок, да так и не разожмут зубов, хоть убей их тут.
Мечется вор, об стены спиной трётся. Цветы в горшках, вазочки, книги с полок сбрасывает. Ничего не помогает. Висит на нём Трой, как гиря какая.
Ну, догадался наконец вор, вывернулся он как-то из своих шести пиджаков и весь этот куль вместе с бульдогом раз за окно!
Это с четвёртого-то этажа!
Полетел бульдог головой вниз во двор.
Хлоп!
Жижа в стороны брызнула, картошка гнилая, головы селёдочные, дрянь всякая.
Угодил Трой со всеми нашими пиджаками прямо в помойную яму. До краёв была завалена в этот день наша помойка.
Ведь вот какое счастье! Если бы о камни он брякнулся — все бы косточки переломал и не пикнул бы. Сразу бы ему смерть.
А тут будто кто ему нарочно помойку подставил — всё же помягче падать.
Вынырнул Трой из помойки, выкарабкался — будто целый совсем. И подумай только, успел он ещё вора на лестнице перехватить.
Опять в него вцепился, в ногу на этот раз.
Тут сам вор себя выдал, заорал, завыл.
Сбежались на вой жильцы со всех квартир, и с третьего, и с пятого, и с шестого этажа, со всей чёрной лестницы.
А вор только кричит не своим голосом:
— Собаку держите. О-о-ой! Сам в милицию пойду. Оторвите только чёрта окаянного.
Легко сказать — оторвите.
Два человека тянули бульдога, а он только хвостиком-обрубком помахивал и ещё сильнее челюсти зажимал.
Принесли жильцы из первого этажа кочергу, просунули Трою между зубов. Только таким манером и разжали ему челюсти.
Вышел вор на улицу — бледный, всклокоченный. Трясётся весь, за милиционера держится.
— Ну и собачка, — говорит. — Ну и собачка!
Увели вора в милицию. Там он и рассказал, как дело было.
Прихожу я вечером со службы. Вижу, в дверях замок выворочен. В квартире мешок с добром нашим валяется.
А в уголке, на своём месте, Трой лежит. Весь грязный, вонючий.
Позвал я Троя.
А он и подойти не может. Ползёт, повизгивает.
У него задние ноги отнялись.
Ну, теперь вот мы всей квартирой по очереди его гулять выводим. Я ему колёсики приспособил. Он сам скатывается на колёсиках по лестнице, а назад взобраться уж не может. Надо приподнимать кому-нибудь автомобильчик сзади. Передними-то лапами Трой сам переступает.
Так сейчас и живёт пёс на колёсиках.
Евгений Иванович Чарушин
Евгений Чарушин
Верный Трой
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашел я за ним утром. Он в большом доме живет — на улице Пестеля. Вошел я во двор. А он увидел меня из окна и машет рукой с четвертого этажа:
— Жди, мол, сейчас выйду.
Вот я и жду на дворе, у двери.
Вдруг сверху кто-то как загремит по лестнице. Стук! Гром! Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Деревянное что-то стучит-трещит по ступенькам, как трещотка какая. «Неужели, — думаю, — это приятель мой с лыжами да с палками свалился, ступеньки пересчитывает?» Я поближе к двери подошел. Что же там по лестнице катится? Жду.
И вот смотрю: выезжает из дверей пятнистая собака — бульдог. Бульдог на колесиках. Туловище у него прибинтовано к игрушечному автомобильчику — грузовичок такой, «газик». А передними лапами бульдог по земле ступает — бежит и сам себя катит.
Морда курносая, морщинистая. Лапы толстые, широко расставленные. Выехал он из дверей, посмотрел сердито по сторонам. А тут рыжая кошка двор переходила. Как бросится за кошкой бульдог — только колёса подпрыгивают на камнях да ледяшках. Загнал кошку в подвальное окно, а сам ездит по двору и углы обнюхивает.
Тут я вытащил карандаш и записную книжку, уселся на ступеньке и давай его рисовать. Вышел мой приятель с лыжами, увидел, что я собаку рисую, и говорит:
— Рисуй его, рисуй, это не простой пес. Он из-за храбрости своей калекой стал.
— Как так? — спрашиваю.
Погладил мой приятель бульдога по складкам на загривке, конфету ему в зубы дал и говорит мне:
— Пойдем, я тебе по дороге всю историю расскажу. Замечательная история, ты прямо и не поверишь. Так вот, — сказал приятель, когда мы вышли за ворота, — слушай:
Зовут его Трой. По-нашему это значит — верный. И правильно его так назвали. Ушли мы как-то раз все на службу. У нас в квартире все служат: один учителем в школе, другой на почте телеграфистом, жены тоже служат, а дети учатся. Ну вот, ушли мы все, а Трой один остался — квартиру сторожить. Выследил какой-то вор-ворище, что пустая у нас осталась квартира, вывернул замок из двери и давай у нас хозяйничать.
У него с собой мешок был громадный. Хватает он все, что попало, и сует в мешок, хватает и сует. Ружье мое в мешок попало, сапоги новые, учительские часы, бинокль Цейса, валенки ребячьи. Штук шесть пиджаков, да френчей, да курток всяких он на себя натянул: в мешке уже места, видно, не было. А Трой лежит у печки, молчит — вор его не видит. Такая уж у Троя привычка: впустить он кого угодно впустит, а вот выпустить — так нет.
Ну вот, обобрал вор всех нас дочиста. Самое дорогое, самое лучшее взял. Уходить ему пора. Сунулся он к двери… А в дверях Трой стоит. Стоит и молчит. А морда у Троя — видал какая? А грудища-то! Стоит Трой, насупился, глаза кровью налились, и клык изо рта торчит. Вор так и прирос к полу. Попробуй, уйди!
А Трои ощерился, избочился и боком стал наступать. Тихонько подступает. Он всегда так врага запугивает — собаку ли, человека ли. Ворюга, видно, от страха совсем обалдел, метаться начал без толку, а Трой на спину ему прыгнул и все шесть пиджаков на нем разом прокусил. Ты знаешь, как бульдоги мертвой хваткой хватают? Глаза закроют, челюсти захлопнут, как на замок, да так и не разожмут зубов, хоть убей их тут.
Мечется вор, об стены спиной трется. Цветы в горшках, вазочки, книги с полок сбрасывает. Ничего не помогает. Висит на нем Трой, как гиря какая. Ну, догадался наконец вор, вывернулся он как-то из своих шести пиджаков и весь этот куль вместе с бульдогом раз за окно! Это с четвертого-то этажа!
Полетел бульдог головой вниз во двор. Хлоп! Жижа в стороны брызнула, картошка гнилая, головы селедочные, дрянь всякая. Угодил Трой со всеми нашими пиджаками прямо в помойную яму. До краев была завалена в этот день наша помойка. Ведь вот какое счастье! Если бы о камни он брякнулся — все бы косточки переломал и не пикнул бы. Сразу бы ему смерть. А тут, будто кто ему нарочно помойку подставил, все же помягче падать.
Вынырнул Трой из помойки, выкарабкался — будто целый совсем. И подумай только, успел он еще вора на лестнице перехватить. Опять в него вцепился, в ногу на этот раз. Тут сам вор себя выдал, заорал, завыл. Сбежались на вой жильцы со всех квартир, и с третьего, и с пятого, и с шестого этажа, со всей черной лестницы. А вор только кричит не своим голосом:
— Собаку держите. О-о-ой! Сам в милицию пойду. Оторвите только черта окаянного.
Легко сказать — оторвите. Два человека тянули бульдога, а он только хвостиком-обрубком помахивал и еще сильнее челюсти зажимал. Принесли жильцы из первого этажа кочергу, просунули Трою между зубов. Только таким манером и разжали ему челюсти. Вышел вор на улицу — бледный, всклокоченный. Трясется весь, за милиционера держится.
— Ну и собачка, — говорит.
— Ну и собачка!
Увели вора в милицию. Там он и рассказал, как дело было. Прихожу я вечером со службы. Вижу, в дверях замок выворочен. В квартире мешок с добром нашим валяется. А в уголке, на своем месте, Трой лежит. Весь грязный, вонючий. Позвал я Троя. А он и подойти не может. Ползет, повизгивает. У него задние ноги отнялись.
Ну, теперь вот мы всей квартирой по очереди его гулять выводим. Я ему колесики приспособил. Он сам скатывается на колесиках по лестнице, а назад взобраться уж не может. Надо приподнимать кому-нибудь автомобильчик сзади. Передними-то лапами Трой сам переступает. Так сейчас и живет пес на колесиках.
Книжная полка